Виктор Московкин - Человек хотел добра
Я сразу вспомнил, как у нас рассказывали про одну женщину. Она все время к месту и не к месту говорила: «Кошмар! Кошмар!» Однажды ей говорят: на рынке картошка подешевела. «Кошмар!» — заявила она и пошла покупать эту самую картошку.
— Хорошо, Толька, когда отец депутат?
— Не все равно — депутат или не депутат.
— А все-таки?
— Что ты пристал! Ничего хорошего нету. — Он засмеялся чему-то своему и заявил: — Ляльку спрашивай, она скажет.
— Почему я должен Лялю спрашивать? Я у тебя узнать хочу.
— А мне говорить нечего. Конечно, поздравляли. Знакомые приходят и говорят ему: «С тебя прочитается. Большим стал». Папа только смеется. А Лялька — та хитрая. Вечером говорит: «Большим стал, а дочке купить ничего не можешь!» На платье выханжила. Папа ей: «Откуда я тебе денег возьму? Да и платьев у тебя дюжина. Куда больше? Подожди хоть до получки». А она отвечает: «Пусть будет чертова дюжина — тринадцать». Предрассудков она не боится. Ну, раз ей, и мне пообещал на фотоаппарат «Зоркий». А у меня уже скоплено порядком. Представляешь? Куплю «Киев» — лучше.
— Вот, а говоришь — не все равно…
— Конечно, все равно! Он мне и до этого никогда не отказывал. И еще к нам бабушка Анна приходила.
— Врешь, Толька! Она-то зачем?
— Вдруг понадобится что, к кому идти — к депутату, по знакомству все сделает. За этим и приходила, не смотри, что она такая, — она хитрая.
Расспросил его обо всем и позавидовал. Вот люди живут! Интересно, весело. А ты!.. По вечерам скука невыносимая. Таня рисует квадратики и линии, шепчет про себя: «Вот лошадка! Вот человечек!» Вера занимается по хозяйству или шьет. Сейчас она кроит зимнее пальто сестренке, старое совсем износилось. Пальто нужно к утру. С завтрашнего дня Таня идет в детский сад.
Сестренка похудела, стала строже, а в глазах появилась грустная теплота. Видно, нелегко ей на фабрике, да и хозяйничать еще не научилась — денег до получки не хватает. Веру я очень люблю, особенно последнее время, когда мамы не стало. Вот пойду работать — возьму ее с фабрики, пусть доучивается в техникуме. Я непременно буду много зарабатывать, чтобы денег хватило на всех. На эту тему мы разговариваем часто.
— Сему мы на инженера выучим, — говорит Вера.
Она другой раз смотрит на нас, смотрит, а потом и скажет протяжно:
— Хорошие вы мои! Вот погодите, мы еще заживем не хуже других. Дадут мне отпуск, и поедем все вместе в деревню. Потом пойдем куда-нибудь пешком, а остановимся там, где понравится. Может, около железнодорожной будки, но обязательно в лесу. Станем провожать поезда и слушать, как поет ветер.
Вера любит мечтать вслух. Глаза в это время у нее влажнеют и блестят. И веришь: будет так!
Сегодня она тоже мечтала. Рассказывала, как мы накопим денег и поедем к морю. Моря никто из нас не видел. Даже уговорились с получки откладывать сколько-нибудь. Как отложим, сразу и вспомним, что на море собираемся.
Я достал старую мамину шкатулку, обитую медью, стал надраивать до блеска. Сюда мы будем класть деньги.
В то время, когда я чистил шкатулку битым кирпичом, дверь распахнулась и в комнату ворвалась Ляля Уткина, Тольки Уткина сестра.
— Можно ли? — нарочно тоненьким голоском спрашивает она.
Ляля вообще любит покривляться, это ей нравится. Она учится в техникуме, в том самом, который оставила Вера. Раньше Ляля частенько прибегала к нам. А теперь что — какие у них общие интересы! Разве будет слушать, как работают ткацкие станки? А по вечерам Вера почти не гуляет, новостей у нее нет.
— Конечно, можно! — обрадованно говорит Вера.
А я Лялю недолюбливаю. Строит из себя красавицу, а у самой лицо, как бородавчатая картофелина. Пусть Вера радуется, если соскучилась, мне ни тепло, ни холодно. Сама же после будет злиться. В последний раз, когда Ляля ушла, она весь вечер злилась.
— Раздевайся, раздевайся! — торопит ее Вера. — У нас тепло, натопили.
Ляля снимает пальто и медленно поворачивается кругом, будто что ищет. На ней новое голубое платье.
— О-о-о! — Вера, зардевшись, с восхищением ощупывает материю, заставляет Лялю повернуться еще раз.
— Неужели нравится? — спрашивает Ляля. — Мне так не очень.
Куда уж там «не очень»: оторваться от зеркала не может. То вперед наклонится, то изогнется.
— Ой, что я тебе скажу! — Ляля шепчет что-то на ухо Вере.
Обе громко смеются. Потом опять шепчутся.
— На танцы идем? — предлагает Ляля.
Вера спрашивает нехотя, будет ли оркестр, кто еще собирается из подруг. И все же ей хочется на танцы. Я вижу это по глазам, которые она старается отводить в сторону.
— Иди, — говорю я. — Чего там, посижу с Таней.
Сестра быстро вскидывает на меня взгляд, лицо веселеет. Но вот посмотрела на Таню, вздохнула и опять стала мрачная.
— Сегодня не хочется, — говорит она Ляле. — Да и пошить надо. Как-нибудь в другой раз.
И что за привычка у людей говорить неправду? Ведь хочется ей на танцы, а сказать, что некогда, стесняется.
У Ляли заносчивый вид, губы сложены трубочкой. Она говорит:
— Ну и пожалуйста! Упрашивать не буду! Пожалеешь! Он будет там.
«Он» — парень, который давно как-то провожал Веру из кино. О нем Вера и Ляля вспоминают часто и в общем одобрительно. Из их разговоров я понял, что он самый настоящий хвастун. Ну кто с бухты-барахты рассказывает незнакомым людям, как его все уважают на заводе, сколько он зарабатывает в месяц? Наверно, хотел понравиться им, вот и рассказывал о себе все самое хорошее.
— Пожалеешь, уверяю тебя! — дразнит Ляля.
Придерживая подол нового платья, она плавно поворачивается, надевает пальто и уходит, не забыв напоследок поглядеться в зеркало.
Вера сидит не шелохнувшись, думает долго. Наверно, вспоминает те дни, когда мама говорила: «Хоть бы гулять шла, сидишь, как старая дева!»
Я подаю ей свою тетрадь, где решал задачу. Она смотрит в тетрадку, но ничего не видит и не понимает. Даже не замечает, когда я вытаскиваю тетрадь у нее из-под носа.
Таня начинает отчаянно пыхтеть: слезает со стула. Она украшает себя лентой, берется пальчиками за подол платья и кружится, как Ляля.
— Сядь! — кричит ей Вера.
Таня испуганно замирает. Губы дрожат, вот-вот заплачет.
— Пусть себе, — говорю я.
— А ты не лезь, не спрашивают!
Сестра ожесточенно крутит ручку швейной машины. Комната наполняется стрекотом.
— С вами разозлишься, — поясняет она. — Глаза бы не глядели!
Меня ее слова обижают. В чем мы провинились? Что слушали, как они говорили? Тогда обо всем шептались бы и дело с концом.
— Можешь не глядеть, — обиженно говорю я. — Никто тебе ничего не сделал. И Таня не делала…
— Не делала, — говорит Таня.
Вера дергает меня за ухо — страшная боль! Я рывком откидываюсь назад.
В тетради клякса.
— Сама теперь переписывай.
— Я перепишу! Я так перепишу!..
Получаю ни за что оглушительную затрещину. И Таня плачет…
Мир в нашей комнате нарушен. А до прихода Ляли было уютно.
Глава пятая
«Он»
Он появился неожиданно. Долго разглядывал нас с Таней темными непонятными глазами и был чем-то недоволен. Вера в это время незаметно прибирала раскиданные по стульям вещи и игрушки.
Пяти слов он не сказал у нас. Посидел, посмотрел и засобирался домой.
— Я провожу тебя, Коля! — торопливо сказала Вера.
Сестра вернулась через час вместе с Лялей. В этот вечер они рассуждали о жизни.
— Какое уж тут учение! — звонко и сердито выкрикивала Ляля. — Впору кусок хлеба заработать. Ведь надо прокормить такую ораву!
«Такая орава» — это я и Таня. Ляля говорит, совсем не стесняясь.
— Тебе, Верка, надо идти за военного. Не работай, не учись, всем обеспечена — красота!
Вера имеет на это свой взгляд. Усмехаясь краешками губ, она говорит:
— Гоняйся за ним, как ошалелая. Военные, они сегодня здесь, завтра загонят бес знает куда. Нет, благодарю. Да и без работы от скуки помрешь.
— Привыкнешь! Когда всем будешь обеспечена, не заскучаешь. Разве лучше каждый месяц кроить зарплату, как рваный лоскуток на платье? Куда ни кинь — все клин. Нет уж, я поступлю умнее.
Лялины разговоры мне не нравятся.
— Ага, — говорю я. — А если война? На фронт не возьмут вместе с мужем. Что тогда? Работать не умеешь, ничему не научилась — красота!
— Ой, Сенечка, напугал! — притворно ужасается Ляля. — Плохо ты знаешь, что такое война теперешняя. В тылу, думаешь, лучше будет, чем на фронте? Да и не нам думать о войне. Пока ее нет, хоть пожить.
— Если тебе нравится жить за счет мужа, живи, а Веру не уговаривай.
Мои слова для них неожиданность. Обе повернулись ко мне и смотрят с нескрываемым удивлением.
