Девичий мирок - Мид-Смит Элизабет Томазина

– Ну, делать нечего! В каком доме живет этот мальчик?

– Четвертый отсюда, красавица. Мозес Мур. Такой веснушчатый мальчик с бельмом на глазу. Пошлите его ко мне, голубушка; только ничего не говорите о вишнях, а то он просто украдет их, плут!

Сьюзи, не теряя ни минуты, пустилась бежать обратно, прихватив горсточку вишен, чтобы освежиться по дороге. Ей посчастливилось застать Мозеса дома, и она послала его к старой Бетти. Мальчишка загоготал и лукаво посмотрел на нее; но упоминание о вишнях сделало его сговорчивее: поторговавшись и потребовав кварту [14] вместо пинты, Мозес согласился встать в четыре часа утра и забрать корзинку.

Глава XXXV. Грустные мысли

Энни в детстве видела много горя и лишений; она на собственном опыте знала, что значит «катиться вниз». Родители ее прежде были богатыми людьми, жили в большом доме, держали лошадей, баловали дочку, к которой были приставлены две няни. Впрочем, сама Энни этого времени не помнила – самые ранние ее воспоминания относились к жизни в скромном доме, с небольшим количеством слуг. Мать часто плакала; отец редко бывал дома. Потом уже и своего дома не стало; они жили в маленькой квартире. Няня ушла, Энни гуляла с матерью и спала в коляске в ее комнате. А потом настали совсем трудные времена. Мать лежала больная, а отец, высокий красивый мужчина, взяв Энни на руки, целовал ее, наказывая быть мужественной и беречь мать. Потом он уехал и не вернулся. Энни с матерью становились беднее и беднее, из квартиры переселились в одну-единственную комнату и даже не каждый день обедали. Мать, несмотря на утомленные слезами глаза, стала заниматься шитьем. Энни замечала, что мать кашляет. Дела шли все хуже. И тут неожиданно появился ангел-утешитель, а вместе с ним и некоторый достаток: доктор и питательная пища для матери, книги и игрушки для ребенка. Когда же мать Энни умерла, девочка отправилась в «Лавандовый дом» с тем самым ангелом-утешителем, который успокоил ее мать на закате дней.

– Энни, я всем обязана миссис Виллис, – сказала мать перед смертью. – Мы знали друг друга еще в юности, и теперь благодаря ей я ни в чем не нуждаюсь.

Когда меня не будет, она позаботится о тебе. Я не в состоянии ее отблагодарить. Постараешься ли ты сделать это за меня?

– Да, мама. Я буду ее очень, очень любить, – пообещала девочка, глядя на умирающую большими черными глазами.

Энни сдержала слово. Она не просто любила, она обожала свою воспитательницу, которая была так добра к ней и к ее матери. Несмотря на все свои недостатки, Энни была жизнерадостной натурой. Ей было так же трудно не резвиться и не смеяться, как цветку не поворачивать головку к солнцу. В самые грустные дни Энни удавалось рассмешить мать. Все ее шалости были донельзя забавны.

Мать умерла, отец пропадал неизвестно где, но Энни сохранила веселый характер, потому что была окружена любовью и лаской – миссис Виллис неизменно была очень нежна к ней. Наставницы, хоть нередко бранили и наказывали девочку, тоже любили ее, потому что не любить ее было невозможно. Даже ее проказы часто вызывали у них улыбку. Подруги обожали Энни, о младших воспитанницах уж и говорить нечего; даже слуги говорили, что ни одна из учениц не стоит и мизинца мисс Форест.

В последние полгода, однако, обстоятельства изменились. Подозрение и недоверие омрачили ясность духа девочки. Она уже не была общей любимицей. Некоторые ученицы открыто выказывали ей свою неприязнь. Все это Энни способна была вынести, если бы миссис Виллис не лишила ее своего доверия. Но она ясно видела, что начальница смотрит на нее теперь другими глазами. Первый раз в жизни Энни упала духом. Ей казались невыносимыми эта всеобщая холодность, этот молчаливый отпор. Она страдала не только физически, но и морально.

В грустном раздумье брела она по аллее, как вдруг услышала позади себя топотание детских ножек.

– Нэн идет, Нэн идет! Энни подождать Нэн!

Малышка догнала ее и подала ей ручку.

– Нэн уйти от няни; Нэн плибежать к Энни.

Энни поцеловала девочку и взяла ее на руки.

– Не плячь, – повторяла малышка, с удивлением глядя на крупные слезы, которые катились по щекам Энни. – Не плячь, Нэн любить тебя.

– Дорогая моя! – горестно всхлипнула Энни. Но тотчас же опомнившись, начала смеяться и шутить:

– Садись-ка на свою лошадку, Нэн.

И посадив девочку на плечо, Энни побежала с ней по дорожке. Малышка хохотала и хлопала в ладоши. Вдруг она перестала смеяться и испуганно спросила:

– Кто это?

Энни остановилась – перед ней на дороге стояла старая цыганка.

– Иди плочь, гадкая! – закричала Нэн, неистово махая ручонками.

Цыганка поклонилась и заговорила, глядя на Нэнси жадными глазами:

– Ишь, какая куколка! А башмачки-то! И ажурные чулочки! И на платьице настоящие кружева, точно, настоящие.

– Поди плочь, гадкая, – повторила малышка. – Беги, Энни, хоп, хоп!

– Сейчас, Нэн, погоди. Зачем вы здесь, Рэйчел?

– Чтобы посмотреть на вас, моя красавица. Вы дали мне денег в ту ночь, помните? Ах, какая славная была ночь. Маленькие леди ничего худого не делали, старая Рэйчел это знает.

– Не воображайте, что я вас боюсь! – воскликнула Энни. – У меня больше нет для вас денег. Подите и расскажите все, если хотите. Для меня это решительно все равно.

– Ого, моя красавица, вы думаете, что я пойду на вас жаловаться? На вас и на остальных маленьких леди? Да ни за что на свете. Значит, вы не знаете Рэйчел, если думаете, что она может поступить так низко.

– Тогда уходи.

– Уходи плочь, – повторила Нэн вслед за Энни.

Цыганка постояла с минуту, потом повернулась и перелезла через изгородь.

– Ишь ты! Леди говорит, что не боится Рэйчел, – закричала она вслед Энни. – Как же, не боится! А куколку-то она очень любит: а на той настоящие кружева. Берегитесь, мисс Энни. Лучше вам не сердить старую цыганку, не то она сумеет отомстить так, как вам и не снилось.

Глава XXXVI. Как Мозес Мур исполнил поручение

Сьюзи Драммонд благополучно вернулась в «Лавандовый дом», никто вроде бы не заметил ее отсутствия. Она, конечно, опоздала на вечернюю подготовку и получила резкое замечание от француженки, но этим все и кончилось. Девочка успела шепнуть Филлис и Норе, что утром корзинку заберут, и подруги спокойно пошли спать. Сьюзи, понятно, спала как убитая. Вечером, перед сном, она сообщила Энни о своем успешном походе, но Энни отнеслась к этому совершенно равнодушно.

– Мне бы хотелось, – сказала она со странной улыбкой, – чтобы корзинка была обнаружена. Конечно, я не выдам вас, можете не волноваться; но мое положение нынче таково, что для меня было бы лучше, если бы миссис Виллис знала всю правду.

После таких нелепых заявлений Сьюзи не нашла нужным продолжать разговор.

Хотя Мозес Мур дал старой Бетти слово встать с рассветом и пойти к «Лавандовому дому» за корзинкой, он был ленив и необязателен, положиться на него было нельзя. Он заранее предвкушал, как будет лакомиться вишнями, и, выторговав кварту за труды, надеялся еще малую толику украдкой положить в карманы. Мозес не прочь был бы втихомолку похозяйничать в вишневом саду, но провести старую Бетти, эту хитрую лису, мальчишкам не удавалось. Ее кровать стояла как раз у окна, возле которого росли вишни. Можно было подумать, что Бетти не смыкала глаз, потому что как бы рано ни бродил какой-нибудь мальчишка возле садовой стены, он всегда мог видеть в окне ее ночной чепчик.

Поэтому Мозес, не имея возможности украсть вишни, решил их заработать. Он лег спать с твердым намерением встать как можно раньше – часа в четыре утра. Получилось все, однако, совсем иначе – мальчик проснулся, когда часы на церковной башне пробили пять раз. Он вскочил, протер кулаками глаза, поспешно оделся и отправился за корзинкой.

Мозес шел, весело насвистывая и подбрасывая вверх свою измятую шапку. Он нередко останавливался – чтобы вырезать прут из живой изгороди или чтобы поискать в кустах гнездо. Было уже около шести, когда он подошел к «Лавандовому дому». Мозес перелез через забор и побежал по влажной от росы траве прямо к лавровым кустам: их расположение Бетти хорошо объяснила, а он старательно запомнил. Он подполз к кустам, нащупал корзинку и уже потянул ее к себе, как вдруг раздалось яростное ворчание и собачьи зубы вцепились в его ветхую куртку. Бедный Мозес к своему ужасу оказался во власти огромного пса. Ровер держал его мертвой хваткой, для верности поставив на мальчика лапу, чтобы тот не вырвался.