Галина Черноголовина - Хрустальный лес
— Хочешь, чтоб и у вас было по пять?
— Нет, не так… В пятом классе — по пять, в четвёртом — по четыре, в третьем — по три, во втором — по два.
— А у вас по одному? — рассмеялась Тоня. — Вот уж не знала, что ты такой лентяй.
Илюшка обиделся:
— Я же просто так, а ты сразу «лентяй, лентяй»…
— Ну ладно, я пошутила, — сказала Тоня. — А посмотри, что у меня есть, верёвочка с ростом…
Верёвочка была та самая, на которой они завязывали узелки перед отъездом из города. Она куда-то затерялась, а потом вдруг нашлась в кармане Тониного зимнего пальто.
— Встань к косяку, — сказала Тоня. — Нет, на цыпочки не поднимайся. Вот на сколько ты подрос!
— Так мало? — разочаровался Илюшка. — Не может быть!
Столько событий произошло за это время — и радостных, и печальных, и бабушкина пшеница успела взойти, вырасти, дать новый хлеб, и часы «Софронычи» отшагали длинную-предлинную дорогу, а он, Илюшка, если и подрос, так всего на один шаг маятника. Он ведь помнит: он совсем маленький был, когда уезжал из города, и на всё смотрел и думал иначе.
— Не может быть! — повторил он в отчаянии.
— Так ведь всего семь месяцев прошло, — сказала Тоня. — Чего ты расстраиваешься? Если ты ещё семь лет будешь так расти…
Она стала подсчитывать, мерить — оказалось, что и дверного косяка Илюшке не хватит.
— Великаном будешь…
В окно постучали. Илюшка выглянул в форточку. На завалинке стоял Мишка Рыбчик.
— Илюш, я за хлебом иду. Пойдёшь со мной?
— Нам хлеба нужно? — спросил Илюшка сестру. — Давай деньги.
— Ещё потеряешь, — сказала Тоня. — Да и холодно очень, я сама схожу.
— Что я, маленький, что ли? — обиделся Илюшка и стал торопливо одеваться. Он боялся, что Мишка уйдёт без него.
Мальчикам пришлось подождать у прилавка: только что привезли новую выпечку.
Поджаристые караваи с шорохом съезжали по деревянному лотку. Продавщица брала их и укладывала на полки.
— Булку белого, — небрежно бросил Мишка деньги на прилавок.
— Мне тоже, — сказал Илюшка.
От хлеба в авоське шёл пар. Илюшка боялся, что хлеб остынет, пока он добежит домой. Но хлеб не остыл: краюшка, которую Тоня ему отрезала, была тёплая и очень вкусная.
— Теперь садись за уроки, — сказала Тоня.
Илюшка писал, а часы «Софронычи» мерно тикали в тишине, и тиканье их складывалось в понятную только им, старую, как они, и бесконечную песню: «Людям трудиться — вековечно, хлебу родиться — вековечно. Вековечно, веко-вечно…»
