Евгения Яхнина - Разгневанная земля
— Я мог бы опровергнуть ваши подозрения, — ответил он твёрдо, — но не буду лгать и никому не дам повода назвать меня трусом. Да, я Михай Танчич. Что вам угодно?
Тон прокурора сразу изменился. Резкий, враждебный тон пришёл на смену вежливому обращению.
— У меня есть приказ о вашем аресте. Следуйте за мной!
— Сначала объясните, в чём меня обвиняют.
— Здесь не место для предъявления обвинений. К тому же, я полагаю, вы не захотите доставить неприятности человеку, гостеприимством которого пользовались. Это было бы вопиющим оскорблением имени высокочтимой особы.
Танчич возмутился:
— Не я, а вы нанесли оскорбление графу Баттиани, ночью ворвавшись с вооружёнными жандармами в его дом!
— Вы ошибаетесь, господин Танчич! — Тон прокурора снова сделался вежливым, даже вкрадчивым. — В дом не вошёл ни один вооружённый человек. И лишь в том случае, если вы добровольно не последуете за мной, я буду вынужден послать нарочного в Пешт, чтобы получить разрешение графа ввести сюда вооружённых солдат. До тех же пор вы будете находиться под домашним арестом. Судите сами…
— Я готов следовать за вами! — резко прервал его Танчич.
Мысль о том, что отказ подчиниться прокурору может доставить неприятные хлопоты графу Баттиани и Лайошу Кошуту, которые помогли ему укрыться от преследования, заставила Танчича прекратить сопротивление. Да и не всё ли равно для человека, лишённого свободы, где будет находиться его тюремная камера: в будайском каземате или в замке графа Баттиани!..
Пленник медленно спускался по ступенькам широкого портала. Он всматривался в еле заметные очертания ещё заснеженных горных вершин, прислушивался к весёлому шуму стремительных, весенних ручейков, и постепенно раздражение проходило, сменялось радостным ощущением. «Впереди новая жизнь, она наступит, эта обновлённая жизнь, несмотря ни на что, вопреки кандалам, которые ждут меня там, внизу!»
— Протяните руки! — потребовал прокурор, как только Танчич ступил на землю.
Звякнули тяжёлые кандалы, щёлкнул замок.
Несколько вооружённых гренадеров во главе с офицером окружили его.
Солдаты вынули из патронташа пули, показали арестованному и с силой бросили их в ружейные стволы: щёлкание пуль должно было предупредить арестованного, что ружья заряжены.
— При первой попытке к бегству, — грозно заявил лейтенант, — эти пули настигнут вас!
Закованного писателя усадили в повозку, не подстелив даже соломы. Спереди и сзади уселось по двое солдат. Позади повозки стояли наготове кавалеристы.
Лошади тронулись и тут же вдруг шарахнулись в сторону. Пересекая им путь, из-за деревьев выскочил Янош с криком:
— Господин Бобор, господин Бобор!
Танчич обернулся. Взгляды их встретились. Глаза Танчича потеплели. Он ласково улыбнулся своему молодому другу. Янош бросился к телеге, но был отброшен ударом ружейного приклада. Он удержался на ногах и побежал вслед за телегой. Конный полицейский замахнулся плетью, но его остановил окрик капитана Вейля:
— Не троньте его!
Рядом с Вейлем стоял Видович.
Янош в оцепенении смотрел туда, где в ночи скрылась знакомая широкая спина человека, ставшего за короткое время таким близким, родным.
— Что, парень, жалко друга? — произнёс насмешливый голос Вейля.
Недобрыми глазами посмотрел Янош на офицера.
— Что ты смотришь на меня волком? Я добра тебе желаю. Устрою тебя в Загребскую школу, там тебя научат рисовать.
— Спасибо за ваши заботы, только в Загреб я не поеду, — сдержанно ответил Янош. — Можно мне идти?
— Иди! Неблагодарный мужик! — Офицер повернулся в сторону Видовича, ища у него сочувствия.
Тот ничего не ответил, но затем, после долгой паузы, спросил:
— Одного я в толк не возьму — зачем Бобор сразу подтвердил подозрение прокурора.
— Его признание не сыграло никакой роли. У прокурора было не только подозрение — у него были припасены фактические доказательства, — многозначительно объяснил Вейль.
Офицер и управляющий не спеша продолжали свой путь. Каждый из них по-разному отозвался на только что развернувшуюся перед их глазами человеческую драму.
На шестые сутки коляска въехала в Пешт, а спустя четверть часа уже въезжала в ворота каройского каземата. Однако не здесь кончилось длительное и печальное путешествие Танчича. Почти тотчас его карета была направлена туда, где тюремные стены покрепче и откуда труднее услышать, как бьётся взволнованное сердце Венгрии. Пятьдесят вооружённых конвоиров сопровождали пленника при переезде через цепной мост, который соединяет две сестры-столицы: Пешт и Буду.
Карету сильно тряхнуло. Она въезжала вновь в тюремные ворота — на этот раз будайского каземата.
Полицейские и судебные власти были вполне спокойны, что здесь, в Буде, ничто не помешает им чинить суд над простым человеком из народа, осмелившимся громко назвать белое белым, чёрное чёрным.
Правда была под строгим запретом в Австрийской империи.
* * *Вейль отлично понимал, что после ареста Танчича ему не избежать тяжёлого объяснения с женой. Но он уже давно к нему подготовился: собственно говоря, ему оставалось только подтвердить то, что уже фактически было сделано.
Магда встретила мужа слезами:
— Что ты наделал! Ты обманул меня! Ты предал господина Танчича! А он такой хороший… Никогда никому не делал зла. И ты обещал… Нет, я, я одна во всём виновата!..
Плечи Магды вздрагивали от рыданий, слёзы струились по щекам. Она их не вытирала, а только размазывала ладонями.
Вейль обнял жену:
— Какая ты глупая у меня, право! Ну зачем такие слова? Ещё неизвестно, кто кого предал: мы его или он нас. Пойми, он неспроста скрылся под чужой фамилией. Он обманывал правительство, нас — пограничную охрану, самого графа. Ведь не мог же граф подозревать такой обман! И ты ещё считаешь наш поступок предательством?
Магда стала понемногу прислушиваться к словам мужа, полуобернув к нему мокрое от слёз лицо.
— Но ведь он узнает, что это я! Ведь это я сказала! А он был всегда так добр ко мне и внимателен. Какой позор для меня! Это я, я виновата!
— Полно! Почему именно ты? Рассказать мог любой другой человек, например… например, хоть тот же молодой столяр, который ходил с Танчичем на рыбную ловлю. Танчич водил компанию с рабочими, так что любой из них мог его заподозрить. Мы так и скажем, если нас спросят, что сообщил молодой столяр. — Вейль уговаривал жену, как ребёнка.
— Но ведь это же непорядочно!..
— Дитя, ты забываешь, что ни ты, ни я — мы здесь ни при чём. Какая там порядочность!.. Я человек подневольный — что начальство мне прикажет, то я и делаю…
— А молодой столяр? — с укором спросила Магда, подняв на мужа заплаканные глаза. — Ему не будет ничего худого?
— Господь с тобой, отчего ему может быть худо? И о нём позабочусь, пошлю учиться в Загребскую школу. Да и вообще, кто вспомнит о бедняке крестьянине в этом важном государственном деле? И он сам никогда не узнает, что с его именем связан арест писателя Танчича-Бобора.
Глава четырнадцатая
Богаче всех в Венгрии
В Пеште, в великолепном парке, раскинувшемся у подножия Будайских гор, возвышался старинный дворец Пала Фении, выстроенный его предками.
Здесь, под открытым небом, на деньги влиятельных крупных земельных магнатов было устроено шумное предвыборное собрание. На обширной, площадке за дворцовой решёткой была воздвигнута трибуна, обтянутая тяжёлым бархатом. В парк допускали только избранную, публику, по пригласительным билетам.
В некотором отдалении, там, где стояли экипажи, собралась большая толпа. Это были студенты, ремесленники, служащие контор, банков, магазинов, мелкие торговцы, которым было небезразлично, кого Пешт пошлёт в Государственное собрание. Большинство их принадлежали к почитателям Лайоша Кошута, давно мечтавшим услышать его голос с трибуны парламента.
Много пришло сюда и праздного люда, привлечённого нарядной пестротой зрелища, фанфарами и барабанами, оглашавшими набережную звуками торжественных маршей.
Цепь пехотинцев и кавалеристов ограждала парк, где происходило торжество, от непрошеных гостей, оттеснив их на достаточное расстояние, чтобы они не помешали прославлению графа Фении и его сиятельных предков. А там, за решёткой, ораторы сменяли один другого, изощряясь в славословии. Один из них, одетый в средневековый костюм, спел серенаду, восхвалявшую доблести древнего графского рода. Другой, в модном костюме европейского покроя, скромно напомнил собравшимся о традициях дома Фении. В силу одной из них глава этой знаменитой фамилии должен делать всё возможное, чтобы приумножать сокровища, хранящиеся в легендарной кладовой графа. Только в одном случае лицам, принадлежащим к славной семье Фении, разрешается тратить заветные сокровища: если кто-либо из графов: попадёт в плен к туркам, останется у них в рабстве и за него потребуют денежный выкуп.
