Зинаида Лихачева - Вася Чапаев
Вася с Васятой побежали к заводу узнать, может, Саньку не насмерть задавило.
Рабочие бросили работу. Глухие железные ворота выпустили их на улицу и закрылись. Но люди не расходились. Узнав о несчастье, к заводу собрались рабочие ночной смены. Толпа гудела, как огромный рой пчел. Какой-то рабочий влез на ворота и обратился к толпе. Сквозь гул Вася слышал повторяющееся слово «похороны». Это слово ползло по толпе, сбрасывая с голов шапки. Сухой снег покрывал волосы, и казалось, что здесь собрались одни седые.
— Завтра никто из нас не возьмется за работу! Завтра все, как один, пойдем провожать в последний путь самого молодого из рабочих нашего завода — Александра Акуликина! У Сани Акуликина нужда отняла счастливые детские годы, а злодейское равнодушие богачей отняло и жизнь...
— Ведь еще вчера он сидел с нами. Васята, Санька-то вчера только с нами был, — повторял настойчиво Вася, как будто надеялся, что Санька вернется.
— Вчера вторник был, а сегодня среда, — неизвестно к чему сказал Васята.
Впервые осознав неумолимое движение времени, которое никто не может ни остановить, ни вернуть, Вася замолчал.
На другой день Кузьма Алексеевич отпустил ребят на похороны.
На балаковской площади было черно от собравшегося народа. Вдруг по толпе пронеслось: «Несут, несут...» Двое высоких рабочих несли на плечах гроб. Гроб был удивительно мал, и ребятам казалось невероятным, что в нем поместился Санька.
— Господи, — плакала какая-то женщина. — Ведь от парня-то ничего не осталось! Косточки ни одной не уцелело. Мать-то как увидела, так и упала — еле-еле водой отлили.
— И не обмыли, значит, покойничка? — спросила старушонка.
— Куда там обмывать! Как в гроб-то уложили, не знаю...
Толпа двинулась за гробом. Дойдя до дома Мамина, процессия остановилась. В наступившем безмолвии покойник подплыл к узорным завиткам чугунных ворот. Окна дома испуганно закрылись тяжелыми шторами, похожими на желтые морщинистые веки.
— Прячется, палач! — вскрикнул кто-то.
«Это про Мамина? — подумал Вася и удивился: — Палач должен быть в красной рубахе, с топором. На него и смотреть-то ужас возьмет. А Мамин?» И вдруг Вася понял: палачи могут быть и с закрученными усиками, бледным лицом и тихим голосом...
Покачался, покачался Санькин гроб около запертых ворот и медленно отплыл опять на середину толпы.
На перекрестке в процессию влились колонны рабочих с кирпичного завода, около кладбища поджидали рабочие с мальцевских мельниц. Только на самом кладбище, когда гроб опустили на землю около вырытой могилы, Вася с Васятой смогли пробиться к Саньке.
— Вы ему товарищи? — спросил Васю старый рабочий. Вася кивнул. — Тогда идите, попрощайтесь...
— Ох, да положьте меня вместе с ним! — дико вскрикнула Санькина мать и, заломив руки, бросилась к могиле. Засуетившиеся люди оттеснили ребят.
— Идем отсюда, — сурово сказал Вася. — Нечего тут глядеть...
Ребята дошли уже до ворот кладбища, когда до них донесся чей-то гневный голос:
— Александра Акуликина убил Мамин! Нельзя больше терпеть такого равнодушия к жизни наших детей!
Около кладбища стоял отряд конной полиции, вызванный, вероятно, на случай беспорядков.
Вася с ненавистью глядел на тупые, самодовольные рожи стражников, на мерлушковые шапки с дурацкой черной кисточкой, висящей над кокардой. Вспомнив деда Егора, злобно плюнул в их сторону.
— Сволочи! Фараоны проклятые!
ЗАРАБОТАЕМ МЫ ДЕНЕГ...
Оттрезвонила малиновым перезвоном, отхристосовалась, отщеголяла обновками светлая пасха. Осталась от нее пестрая скорлупа крашеных яиц да шелуха жареных семечек. Ветер сметал мусор с мостовых в канавы, на отсыпающихся пьяных и сытых нищих.
Крепкий тополиный дух шел от молодых листьев. Малые ребятишки лазали по оврагу, собирая букетики розовых первоцветов, чтобы половину из них растерять по дороге домой.
Цветы медленно вяли на булыжных мостовых, и это тоже было признаком разгоревшейся весны.
Приятели работали у Зудина последние дни. Их отцы подрядились рубить дом богатому мужику в деревне Быковке и забирали сыновей в помощники.
Предстоящая разлука сильно огорчала Васяту и Наташу. Наташа сидела в мастерской и пела самые печальные песни, какие знала. Васята совсем раскис, у него все валилось из рук.
Вася ломал голову, обдумывая: сказать, или не говорить Насте о том, что он уходит на все лето в Быковку. «Скажу, а ей, может, вовсе наплевать?» — мучился он.
По привычке молодежь каждый вечер собиралась у хибарки цыгана. Сегодня все уже были в сборе, отсутствовала только хозяйка. Яшка-цыган, несмотря на жаркую погоду, охал на печке:
— Остывает моя кровь! Был цыган, как огонь, стал цыган, как головешка... Один горький дым!
Настя явилась с мокрыми косами.
— Ты что, купаться ходила? — спросила Поля Метелина.
— Нет, просто умылась после работы! — отмахнулась Настя и весело объявила: — Я теперь тоже работаю. На пристани, грузчицей!
Вася встревожился:
— Куда ты пошла, тяжело ведь там. Я видел, какие мешки таскать надо!
— Мне не тяжело! Я сильная! Заработаю денег, отцу куплю новую ластиковую рубаху, а себе — голубую шаль с розами!
Как Настя ни хорохорилась, а все заметили, что она смертельно устала. Поэтому, когда она предложила потанцевать, сказали, что им не хочется.
— Давайте лучше песни петь, — предложила Поля. Настя взяла гитару:
— Я вам новую спою, недавно отец научил:
...В степи ночной костер горит.
Цыганский табор сладко спит.
Не спит цыганка молодая,
На картах у костра гадая.
Младое сердце бьется жарко,
На карты пристально глядит,
Но лишь богатые подарки
Ей масть бубновая сулит.
Она грустит, тоской объята,
Не надо ей сребра и злата.
Лишь был бы рядом милый друг!
— Лишь был бы рядом милый друг... — повторила Настя и, взглянув на Васю, заиграла веселые припевки:
Ой, что ж, что ж, что ж
Намочил меня дождь
На сухом берегу?
Что ж я, дура, не бегу?
— У-ух! Поля, поддержи!
Толстая Поля задорно взвизгнула и зачастила;
Уж топнула я,
И не топнула я.
Три горшка я каши съела
И не лопнула я!..
— Уф, задохнулась. Ну их, припевки. Давайте какую-нибудь хорошую споем. Вася много знает.
— Давай, Вась!
— Запевай! — коротко приказала Настя, и Вася послушно запел:
Ты не вейся, черный ворон,
Над моею головой...
И оттого, что в груди горячо толкалось растревоженное и веселое сердце, пелось Васе легко и свободно. Так поют птицы, встречая солнце. Поют, чтобы прибавить ко всему прекрасному, что есть в мире, еще и свою песню...
Прощаясь, Вася как бы невзначай сказал:
— А я, Настя, завтра ухожу в Быковку с отцом, работать на все лето.
Длинные ресницы не успели скрыть метнувшийся в глазах испуг. Настя опустила голову.
— Ну хоть раз придешь в Балаково-то?.. Маму свою навестить. Она, чай, скучать будет, бедная!
— Конечно, приду! Я ее знаешь как люблю, — горячо зашептал Вася и задохнулся от лучистого взгляда синих-синих глаз.
— Очень любишь? — тихо переспросила Настя и покраснела...
* * *— Васенька, рубаху чистую и штаны я к отцу в мешок положила, — встретила мать вернувшегося с гулянки сына.
— Иван Степанович, ты уж там попроси кого-нибудь из баб постирать вам. Почище себя держите. Я ведь знаю, загваздаетесь без меня — от людей срамно будет.
— Это ты зря: не гулять отправляемся. С нас одна чистота требуется — в работе.
Вася принялся укладывать свой плотницкий ящик. Все ли на месте? Наждачный камень тут. Молотки тут. Топорик — сюда. Запасные ножи для рубанка, стамески, долото. Все на месте... Завтра на работу вместе с тятькой, с Васятой. И работа-то какая! Это не планочки тесать да столики лаком покрывать. Дом строить шатровый! Радостное волнение охватило Васю, хотелось запеть, но ни одна песня не подходила к его настроению. И неожиданно откуда-то сами собой пришли слова:
Эх ты, ящик, ящик плотницкий,
Инструмент в тебя кладу.
Завтра утром, ящик плотницкий,
На работу я пойду!
Заработаем мы денег...
Вася запнулся:
Заработаем мы денег...
Нет, больше Вася ничего не смог придумать.
И опять он почувствовал, что не хватает ему слов, как тогда в Жигулях. Слова разлетелись, как воробьи, а без слов какая ж песня! «М-м-м-м, да м-м-м-м», — так и коровы могут. Вася рассердился на себя и замолчал.
