Михаил Штительман - Повесть о детстве
В среду платили жалованье, и Сема с удивлением заметил, что «птичий клюв», как и в прошлый раз, сидит около кассира и отбирает у рабочих какие-то деньги.
— В чем дело? — тихо спросил Сема у Шаца. — Почему она хватает из рук?
— Почему? — переспросил Залман и улыбнулся. — «Мамаша» нам занимает деньги. До получки! Она одалживает, допустим, двадцать рублей на пятнадцать недель. Каждую неделю ты должен дать два рубля. Понял?
— Так получается ведь не двадцать, а тридцать!
— А ты что хочешь?
Когда Сема отходил от кассы, старуха задержала его. Она ткнулась клювом в ведомость, потом улыбнулась, и кадык испуганно вздрогнул на ее тощей шее.
— Если у тебя будет нужда, я всегда рада помочь.
— Спасибо, — вежливо сказал Сема, — сейчас мне как раз не нужно.
«Мамаша» сразу перестала улыбаться, и лицо ее стало серьезным и строгим. У Семы возникло огромное желание — просто так схватить ее за нос, но он знал, что шутка эта может окончиться плохо, и, поклонившись, вышел из конторы. Уже было ясно, что служба у Айзенблита не предвещает ничего хорошего. «Зато я каблучник!»— попробовал себя утешить Сема, но тут же он вспомнил разговоры «мамаши» о пьяных каблуках, и ему стало скучно.
В ПРИЕМНОЙ ФРАЙМАНАВсе-таки у Семы отцовская голова! Другой бы сидел на каблуках полгода, а может быть, даже целый год. Но у Старого Носа не такой характер — у него душа не лежала возиться с несчастными каблуками так долго. И он перешел на сбивку. Нельзя сказать, что он сразу стал каким-нибудь там особенным сбивщиком. Но три пары в день он сдавал приемщику, а три пары — это тридцать копеек… тоже не идти пешком! Залман Шац радовался его успехам. Поглаживая серые пушистые усы, он говорил:
— Вот ты уже без пяти минут мастер. Твой отец имел дело с латками, а у тебя в руках новые штиблеты!
Рабочие, смеясь, слушали старика и с любопытством смотрели на Сему. Коренастые, широкоплечие, с маленькими русыми бородками, они были похожи на финских рыбаков больше, чем на евреев местечка. Семе казалось, что пусти их на плоту в открытое море — всё в порядке, они вернутся домой не с пустыми руками! Привычные комнатные друзья дедушки всегда жаловались: то им жарко, то им холодно, то они заработали меньше, чем могли, то они потеряли больше, чем имели. Все это надоело Семе. «Будьте здоровы с вашими охами», — думал он и с интересом вслушивался в разговоры новых знакомых.
Старый Нос даже завидовал им. Веселые люди! Оказывается, еврей может жить и без охов. Нередко Сема оставался допоздна в цехе, усаживался на высокий табурет и с восторгом следил за работой сдельщиков.
Цок, цок, ох и мох,
Имеем мы подметку,
Цок, цок, ох и мох,
Пробежался рантик…
Это была любимая песенка сапожника Лурии. Он напевал ее, покачивая в такт головой, изредка взглядывая на Сему, и хитро подмигивал ему: не унывай, мол, говорил его взгляд. Чтоб заработать, имею две руки и на каждый палец по сыночку! В другом углу склонился над машиной Антон. Мягкий свет лампы падал на его мальчишеские худые щеки. У стола стоял высокий, похожий на раввина Залман Шац с лохматыми, свисающими на глаза бровями. Можно было подумать, что он молится, но в руке его, перевязанной на ладони серым куском полотна, был зажат нож. Залман кроил товар. Изредка они переговаривались. И вдруг оказывалось, что за день перед глазами Семы прошло много смешного, жалкого, любопытного, а вот он смотрел и ничего не увидел.
— Большой умница этот Эля, — смеясь, говорит Антон. — «Мамаша» пришла и спрашивает, который час. Все говорят — девять. Ну девять так девять. Кажется, хорошо? Нет. Вскакивает Эля и кричит: «Четверть двенадцатого».
Сема уже хорошо знал, что каблучник Эля, не к месту сообщивший хозяйке точное время, теперь уж приобрел прозвище: Четверть Двенадцатого.
— Ну, а как вам нравится этот толстый Калман? В лавке у девочки спрашивают, что она любит кушать, встает из-за прилавка Калман, которому в субботу сто лет, и тоненьким голоском сообщает: «Я люблю рыбочку!» Как будто его спрашивали!
Сема, смеясь вместе со всеми над глупым приказчиком Калманом, который похож и на комод и на перину сразу, знал, что Калмана уже больше нет, а есть Рыбочка. Хорошая рыбочка, с таким животом и с такой, извиняюсь, лысиной!.. В цехе еще долго смеялись и опять вспоминали какие-то смешные истории и опять смеялись с таким аппетитом, что у Семы на глазах выступали слезы, начинало колоть в боку и дышать становилось совсем невозможно. А когда появлялась «мамаша», они разговаривали с ней вполголоса, вежливо и даже почтительно, но у них были такие задорно-хитроватые лица, как будто они знали что-то очень важное, чего хозяйка еще не знает. Так разговаривают с приказчиком, которого хозяин решил рассчитать, и все уже знают об этом, кроме самого приказчика. Приказчик еще очень важен, дуется, говорит сквозь зубы, что-то нехотя обещает, и люди почтительно слушают, кивают головой и думают: «Дуб! Ты можешь уже не так ломаться. Все равно — последний день!»
Сема заметил, что и в горе новые друзья оставались веселыми, как будто они наверняка знали, что за тяжелой пятницей придет легкая суббота. Сегодня вечером, когда в цехе осталось совсем мало людей, Антон вытащил из кармана аккуратно сложенный листок и принялся медленно читать вслух. Это было письмо от брата из действующей армии.
— «Поклон нам, — писал он, — дорогие, и я даже точно не знаю, как я сейчас называюсь. В один раз я не могу это написать. Короче говоря, поклон вам от рядового пятого пехотного, армии его императорского величества государя всероссийского и царя польского, великого князя финляндского и прочая, прочая, прочая, полка. Пока я выучил свой чин, с меня стекла одна бочка поту и еще маленькое ведерко…»
Так было написано все письмо. Выслушав до конца солдатское послание, Лурия задумчиво почесал затылок:
— Говорят, что скоро будут брать ратников второго разряда. И мне, значит, надо выручать сына. Но как я пойду к Фрайману, если я все время гнал его от себя?
Сему обрадовала возможность оказать услугу. Он легко спрыгнул с табуретки и подбежал к Лурии.
— Моя бабушка, — заговорил он торопливо, — с Фрайманом вот! — он поднял два пальца. — Я вам сделаю дело!
Лурия недоверчиво взглянул на Сему и спросил:
— Ты сделаешь?
— Да, — обидчиво повторил Сема, уже сам немного сомневаясь в успехе, — я сделаю дело!
* * *Когда начались мобилизации одна за другой, Фрайман понял, что терять время нельзя. Он оставил в покое местечковых мальчиков, забросил свое маклерское дело и принялся обрабатывать призывников. Его быстрый и легкий ум находил тысячи способов избавления от окопов, и так как никто очень не хотел стать героем, у Фраймана сразу нашлась прибыльная работа. Он начал соперничать с местным аптекарем и, слава богу, небезуспешно.
Аптекарь устраивал по знакомству грыжу, делал желтуху, давал нюхать какие-то страшные порошки, а экзема у него получалась — на загляденье! Надо было только иметь ржавый гвоздь и баночку какой-то мази. Но драл аптекарь с каждого три шкуры. Никакой совести не было у этого проклятого фармацевта. Фрайман пошел людям навстречу, он устраивал освобождение от призыва наверняка, без боли и в два раза дешевле.
Что же делал Фрайман? Во-первых, у него была компания, во-вторых, надо было видеть этих красивых компаньонов. Говорят, что, когда бог их произвел на свет, он испугался, схватил вещи и спрятался в раю. Такие это были красавцы!
Милых молодых людей собрал Фрайман. У одного было отбито легкое, и он каждую секунду раскрывал рот, как щука, брошенная в миску с водой. У другого, когда он ходил, правая нога подпрыгивала до потолка, и можно было подумать, что она хочет вырваться и убежать в другое место. У третьего было два глаза, так один смотрел на речку, а другой — в поле. Может быть, это даже удобно, но таких почему-то не брали служить…
Эти симпатичные женихи назывались «гееры». Они ходили в присутствие. А те, которые уклонялись от службы, назывались «штееры». Они стояли. Они не ходили в присутствие. И чтобы геер пошел за штеера, нужен был Фрайман, умеющий сторговаться и сделать дело.
Просители приходили к Фрайману, и он, как какой-нибудь большой чин, говорил:
— Предъявите ваш вид на жительство.
Внимательно изучив паспорт, он спрашивал:
— Вам отсрочку или белый билет? — И, мельком взглянув на клиента, он небрежно бросал: — Вам, кажется, будет к лицу тридцать седьмая статья!..
Затем начинался торг. Холодный и бесстрастный, сидел Фрайман, равнодушный к тревогам просителя. Медленно поглаживая усы, он говорил:
— У меня цена без запроса. И я не один. Я там мажу, и я тут мажу. И я наизусть уже знаю все статьи.
Вскоре достигалось соглашение, и один из компаньонов после ухода клиента принимался по чужому паспорту зубрить свои имя, фамилию, приметы.
