Раиса Григорьева - Крестьянский сын
Гомозова Костя увидел сидящим на завалине лесной избушки-омшаника. Прикрыв глаза и сосредоточенно нахмурив брови, тот подставлял бледное лицо тёплым лучам солнца. Голова его была обмотана повязкой из холстины, кое-где в засохших бурых пятнах.
Командир открыл глаза и взглянул на шедших к нему молодого дозорного и Костю так, будто их приход совсем не касался его. Костя опустил было руки по швам и выпятил грудь (он дорогой ещё представлял, как поздоровается с командиром по-военному), но под рубахой зашевелился зайчонок, и Костя смешался, покраснел до слёз, проклиная себя за то, что не оставил его там, где нашёл, и не зная теперь, что с ним делать.
— Из Поречного парнишка, Игнат Василич, коновала Байкова сын.
— Вижу. Здравствуй, Костя. С чем хорошим к нам?..
Всю ночь, торопливо шагая, Костя думал, как выполнит поручение отца. Как лихой командир взмахнёт саблей перед строем конников и взовьются кони, летя на помощь Поречному. Теперь, стоя перед дядькой Игнатом, он не находил слов и только выдохнул:
— Беда у нас, дядя Игнат.
Потом стал просто рассказывать, как час за часом развёртывались события в Поречном, стараясь ничего не упустить.
Гомозов слушал, и брови его страдальчески сходились над широко поставленными жёлтыми глазами, лицо морщилось, как от сильной боли.
Рассказ Кости перебил подошедший молодой парень. Тот самый, что стоял над могилой.
— За попом я поеду, Игнат Василич.
— Иль очумел? — Гомозов глядел на парня снизу вверх, но так, что тот потупился, переступая с ноги на ногу.
Потом, распаляя сам себя, парень закричал, забирая всё выше:
— Чего очумел? Такая последняя воля батина, чтоб с попом, по-честному хоронили. Должон — нет я похоронить батю как следоват? А не сюда попа, так батю домой повезу. Пусть тама отпоёт. — Он остервенело сдёрнул шапку и кинул её оземь. — Поеду!
— Надень шапку, всем-то пустоту не показывай, — спокойно сказал Гомозов. — Пойдём-ка со мной, если сам забыл или не смыслишь. — Он поднялся, хотя видно было, что ходить ему нелегко.
Костя пошёл за ними. После яркого солнечного света показалось, что в избушке совсем темно. В нос ударил тяжёлый запах трудного человеческого дыхания и нечистых ран.
Приглядевшись, Костя увидел человек восемь раненых, лежащих на земляных нарах. На привет Гомозова только один, в середине нар, ответил кивком. Его широкая, лопатой, борода помела по груди — вперёд, назад. Остальные молча смотрели на командира. Иные плохо соображали, кто перед ними.
— Ну что, ребята, — нарочито бодрым голосом не то спросил, не то сказал Гомозов, — держимся? Крепитесь давайте. С часу на час фельдшера ждём из Корнева. Свой мужик, не выдаст. За ним поехали и лекарства привезут. Авось скоро все подниметесь беляков бить. Видал лазарет? — обратился Гомозов к парню, когда они вышли из землянки. — Ведь трогать их, увозить отсюда никак нельзя. В пути помрут! А ты — попа! Да поп твой этой же ночью эскадрон карателей приведёт сюда. В село повезёшь — сам рядом с батей в землю ляжешь. Не знаешь, как озверело кулачьё да богатеи? — Гомозов наклонился к парню, напряжённо глядел на него своими жёлтыми глазами и говорил тихо, как будто поверял сокровенное, то, что ему доподлинно известно, а ни парень, ни Костя, стоявший возле, знать ещё не могли. — Только не помогут им ни оружие иностранное, ни офицерьё с карателями, ни белочехи. Народ поднимается и скоро поднимется весь, до одного человека. Отряд наш пополнится. Прибудут люди хоть из той же Поречки, — он кивнул на Костю, — из других сёл да деревень. Да не наш один отряд действует… Соберёмся с силами, так и без иностранного оружия к чёртовой матери погоним белую сволочь. Вот тогда и можно будет воздать почести всем защитникам народным. И живым, и кто не дожил. А пока — ничего нельзя. Пусть простит батя твой, вечная ему память.
Парень ушёл, Гомозов, тяжело ступая, вернулся к завалинке и снова опустился на неё, показав сесть рядом и Косте.
— Отцу передай — сейчас на помощь Поречному послать некого. Парни наши на боевое дело отосланы. Вернуться должны не раньше как дня через три. А которые оставались, вчера бой приняли с настоящим войсковым отрядом. Здорово потрепали нас. Еле уволоклись сюда, в лес… Твоему отцу и тебе за то, что людей от смерти спасли, спасибо. Если узнаете, куда скрылся Арсентий, кузнец, передайте ему — очень нам нужен. Оружия, скажи, мало, а он пики ковать мастер.
Гомозов умолк. Молчал и Костя. Горе отряда — стонущие раненые в избушке, молчаливые могилы на поляне — тяжёлым грузом легло на его сердце, а разуму всё ещё было трудно охватить, что эти люди, такие родные, совсем как пореченские мужики, и есть те самые лихие, грозные партизаны, которых боятся богатеи и даже белые войска.
Наконец сказал осекающимся от волнения голосом:
— Меня возьмите к себе, дядя Игнат.
— Тебя-то? — переспросил командир после паузы. — Да ты и так наш. Чего тебя брать!
— В отряд, значит, а не так что наш, и всё. Вам люди нужны. А я бы не отстал, дядя Игнат, а?
— Не отстал-то бы верно. Видишь, как пригодился, молодец.
В это время зайчонок, дремавший в тепле за пазухой у Кости, некстати зашевелился и пискнул.
— Это кто у тебя там?
Опять этот длинноухий! И на что только он взял его!. Однако вспомнив, что и дозорный, узнавший про зайчонка, не рассердился, а подобрел, Костя приободрился и как можно равнодушнее сказал:
— Да вот зайца нашёл. Зайчонка, можно сказать. Лапу ему кто-то прокусил, он и скулит. Показать?
— Ну-ну, пусть сидит, раз пригрелся. — Гомозов заглянул за расстёгнутый Костин ворот. — Серый, скоро линять ему… Тебе сколько годов-то? Пятнадцатый? Четырнадцать, значит. Рослый, однако, не по летам. Да…
Гомозов опять умолк, на этот раз надолго. Казалось, он и забыл о Костиной просьбе. Но нет, снова продолжил, будто и не прерывал разговора:
— Так вот, видишь, какое дело, ты ведь и дома живя можешь нам сильно пригодиться. Как сейчас вышло — кто бы людей упредил, если бы не ты? То-то. Нам в сёлах свои уши-глаза вот как нужны. Разведчики. Согласен, что ли, разведчиком быть?
— Со… Со-о-гласен, — протянул Костя неуверенно, соображая, всерьёз ли ему даётся такое звание или командир его за маленького считает и морочит, лишь бы в отряд не взять. А всё косой, пропади он пропадом!
Отсылая Костю поесть и отдохнуть с дороги, командир сказал:
— Поклонову его душегубства не спустим. Силы не хватит сейчас ударить по врагам, так попробуем хитростью. Может, ещё и ты, разведчик, сгодишься…
Когда Костя, отдохнув, отправился домой, его проводил давешний «охотник». А на самом деле это был Пётр Севостьянович Петраков, дослужившийся в царских войсках до звания унтер-офицера, а теперь партизан, правая рука командира отряда. Косте он велел звать себя дядей Пётрой.
До этого они поговорили втроём — Игнат Васильевич, Петраков и Костя, кое о чём условились.
На прощание дядя Пётра спросил:
— Хорошо меня запомнил? Смотри, запоминай хорошенько. Вот, хоть по усам. А то одёжа мало ли какая будет. И не спутай: приеду, про офицеров стану спрашивать, их называть буду карасями, а если про окуней-краснопёрок спрошу, значит, разговор о солдатах пошёл. Не забудешь? Остальное — как договорились… Ну, прощевай, паря. И себя, гляди, береги. Чтоб цел был! А на мостике сидеть будешь с утра до вечера. Если завтра не заявлюсь, жди каждый день, пока не приеду. А то без тебя я как раз чёрту в зубы попаду. Понял?
— А как же! Вы в надежде будьте, дядя Петра, дождусь, не прогляжу!
— Отцу-то, Егору Михалычу, поклон передай. Скажешь, как я его расписал, что худой, белый да без пальцев.
— Скажу, смеяться будет. Проще-ва-айте-е!
Мёд щипучий
Следующим утром Костя сидел, свесив ноги, на мостике перед въездом в Поречное и удил рыбу. На кукане трепыхалось только два чебачка, но рыбак не спешил переходить на более уловистое место. Он и на поплавок не обращал внимания. Тот подёргался, подёргался и наконец совсем нырнул, а рыболов всё не догадывался выдернуть добычу. Он не мог отвести взгляда от берега. Ещё два дня назад там стоял дом кузнеца и хорошо обстроенное подворье. Чуть пониже к реке — кузница. Теперь на месте дома курится груда головешек да торчит обгорелая печь. Ветерок доносит едкий запах гари…
Костя то смотрел на пожарище, то ёрзал, оглядывался — не покажется ли кто на дороге, ведущей в Поречное. Показалась телега, но ехала наоборот, из Поречного. Несколько женщин в чёрных платках и два мужика сидели в ней. Это уезжали родственники, приезжавшие из Деткова на похороны Мирона Колесова и его старой матери. Навстречу телеге в село прошла женщина. За спиной у неё курчавилась прихваченная верёвкой огромная, как стог, охапка спелого гороха.
Всё не то…
Потом бойко зазвенели бубенцы и, взметая облако пыли, стала приближаться бричка, запряжённая сытыми конями. Блеснули на солнце золотые погоны. Костя весь сжался, втянул голову в плечи, поправил на кукане свой жалкий улов. Лучше всего было бы прыгнуть под мост и пересидеть, не маячить на глазах у офицерья. Но ему приказано никуда не отлучаться…
