Раиса Григорьева - Крестьянский сын
Зачем они это сделали? Нарочно подкрадывался, чтобы ранить. Убивать не велели, значит. В то время как Стёпка… Ага, Стёпка, наверное, и сболтнул, что Костя ночью собирается удирать. Так. Чтоб не удрал, значит. Очень им нужно «поговорить»! Они не знали, что у него оставалось всего два патрона. Не догадывались. И Стёпка не знал. Вот что. Значит, и теперь не знают, что патрон один. Будут дразнить, чтоб он скорее истратил все патроны, сколько есть, а потом… Они теперь знают, удрать не сможет. Не сможет… Так… Один патрон.
Костя будто видит его, этот туго загнанный в дуло нагана патрон. Он понимает, что надо делать, но всё его существо противится этому пониманию.
«Нет! Жить!» Сознание лихорадочно ищет выхода. Ведь можно ещё попытаться перехитрить врага. Можно сделать так: выползти на волю, крикнуть им, что готов, мол. Да они и сами увидят. Готов, мол, разговаривать. Спрашивайте. Прибегут, станут мучить. Так ведь не сразу помрёшь. Даже очень может быть, что выживешь. Вон одного дядьку партизаны от карателей отбили — те успели уши ему отрезать, искололи всего, но был ещё жив. Потом оправился. Костя сам видел.
Ох, какие круги плавают перед глазами, прозрачные колёса крутятся! Это, наверное, от потери крови…
Да, вполне может быть, что живым останешься. Небось командир всё же выслал ребят. Те придут в село, разобьют обозников и наверняка нападут на его след. Искать ведь будут. И спасти могут. От смерти. Надо идти. С одним патроном всё равно не продержаться долго. Да и слабнет он. А те небось ещё и перевяжут, чтоб выдержал, пока будут спрашивать…
Костя стал думать, о чём они могут спрашивать и как надо будет в ответ молчать. Спросят, где сейчас отряд и куда собирается выступать, какое в отряде оружие и сколько в нём людей… И про каждого в отдельности, кто какой человек, откуда родом и на какой капкан его ловить можно: и про Гомозова Игнат Василича, и комиссара Ивина Егор Семеныча, большевика из Питера. И ещё — про всех, кто в сёлах и деревнях, в городе Каменске и на лесных да степных заимках помогает отряду Гомозова быть неуловимым, когда надвигается опасность, и непобедимым в бою. Если он назовёт хоть одного из них, тому человеку не жить. И может дальше потянуться ниточка: враги узнают связи, тайные партизанские пристанища, начнут гибнуть люди, десятки друзей…
Как всё-таки хочется пить! А бедро уже сильно разболелось. Жжётся. Будто к нему прикладывают раскалённое железо. Костя в кузне. Дядя Арсентий, кузнец, куёт для коньков железный рез-полозок и прикладывает Косте к бедру. Дядя Арсентий… «Фу, засыпаю я, что ли?» — пугается Костя. Но он не спит. Только кружится голова. Перед глазами крутятся и крутятся прозрачные колёса. Костя крепко зажмуривает глаза и снова открывает. Ему нужно думать, думать. Хорошо бы враз забыть всё, что может быть интересно врагам. Забыть названия сёл, фамилии людей, лица. Забыть? Вот они здесь. Обступают его. Учительница Анна Васильевна наклоняется к Косте, садится рядом. Он теснее приваливается к земляной ступеньке, будто опирается на плечо учительницы. А вот хозяин дома в Ползухе, что дал им приют в тот день, когда учительница выступала на ползухинском базара. Он и сейчас продолжает помогать партизанам. Здесь и его жена с ребёнком на руках. Подмигивает Косте Боровик, механик по судовым котлам в Каменске, член партийной ячейки. В землянке стало трудно дышать, тесно от людей. Вот дядя Тимофей Пархомов из Сальковки, вот брат партизана Суренкова, что остался дома, в селе, вот усатый регент Корченко, чья жена уверяет всех, что он в колчаках, вот улыбается физиономия Гараськи Самарцева, про которого в Поречном думают, что он без вести пропал. Здесь и дядя Пётр Петраков, и рабочий кожевни Матвей Банных, и многие-многие другие, кого хорошо знал Костя, у кого иногда ночевал, а с иными вместе выполнял задания. Все, кого он узнал за этот год не только в Каменском уезде, но и по всей губернии. Теперь они неслышно прошли сквозь стены землянки, обступили Костю так тесно, что совсем нечем дышать. Костя облизнул пересохшие горячие губы. Провёл рукой по глазам. Никого нет. А как ясно видел каждого… Но ведь надо, наоборот, забыть всех. Враз. Чтоб никто даже издали не припомнился на допросе. Нельзя.
Отца Костиного как мучили — никого не выдал, совесть не позволила. И не выдаст.
А вдруг не выдержит мучений, ослабнет, впадёт в беспамятство да и начнёт болтать, сам того не ведая? Так бывало с некоторыми, он слышал…
Сидит в станке-земляночке крестьянский сын из села Поречного, шестнадцатый год от роду, истекает кровью, думает великую, горькую думу. О людях. О жизни. О смерти. О совести.
Выползти бы на волю, под ветерок. Пусть враги напоят его и перевяжут рану. Потом пусть хоть и мучают, зато ведь жить останется. Жить. А те люди, если он не выдержит?
Да что же это такое?! Сильная злость закипает в Косте. Он уж ничего и не чувствует, кроме этой злости. Кого хотят сделать из него эти гады? Предателя? Не будет этого!
Злость придаёт силу приподняться, толкнуть дверь, выбраться наружу. Приподнялся, привалился к стенке, чтоб не рухнуть. Видит — офицер и с ним трое солдат медленно идут к нему. А другие на большом расстоянии от землянки окружили её. Стоят далеко друг от друга. Ждут. Как волки окружают жертву, ожидая, когда она ослабнет.
Не ослабнет. Не ждите. В барабане нагана есть ещё патрон.
— Эй, вы! — закричал Костя изо всех сил. Вышло не очень громко, но всё же слышно. — Эй, вы! Допрашивать меня хотели? Не дамся! Шиш вам! — Сложил пальцами дерзкий узелок и слабо взмахнул им навстречу идущим. — Шиш!
Потом прислонился затылком к дерновой стене землянки, будто к обросшей щетиной родной щеке, ещё помедлил мгновение.
От вольного воздуха и ветра кружилась голова, звон стоял в ушах. И послышалось Косте будто отдалённое конское ржание, гул земли под копытами. Это мчатся партизаны ему на выручку. Вот уже мелькают за лесом партизанские пики. На их остриях огненными точками трепещут красные флажки. Огненными точками.
А враги подходят всё ближе.
Как тяжело поднимать к виску воронёный наган! А в нём всего один патрон.
Чем пахнет степной ветер? Мятой, родными руками. Мама…
Огненные точки флажков. Выстрел. Тьма.
…А в мире по-прежнему было светло. Неярко пестрели среди увядающих трав поздние цветы. Берёзка на крыше степной избушки-станка горестно клонилась вниз, как бы желая в последний раз взглянуть на лежащего на земле крестьянского сына. И тоскливо струились по ветру её недавно зелёные, а теперь перевитые жёлтыми прядями, будто поседевшие косы…
Примечания
1
Вышка — чердак.
2
Коробо́к — возок с плетёным кузовом.
3
Речь идёт о белочешском корпусе, поднявшем в мае 1918 года мятеж против Советов.
4
Ленин, Сочинения, изд. IV. Том 28, стр. 73.
