Чезар Петреску - Фрам — полярный медведь
— И эта книга еще у вас? — взволнованно спросил Петруш, сгорая от нетерпения. — Вы ее еще никому не одолжили?
— Любителей нашлось немало. Но я ее не отдал…
— А мне дадите?
— По справедливости, я должен был бы сначала дать ее тем, кто просил до тебя, Петруш! — ответил старый учитель. — Но ты уже сам себя наказал: вместо того чтобы прочесть ее на две недели раньше, ты начнешь ее только завтра!
— Сегодня! Я прочту ее сегодня! — выпалил нетерпеливый Петруш.
— Хорошо, Петруш. Если так, проводи меня домой и получай книгу.
— Я прочту ее сегодня же вечером, а завтра верну, — пообещал Петруш.
— Не торопись с обещаниями! — наставительно сказал бывший учитель. — Я вовсе не требую от тебя такой спешки. Эту книгу нужно читать обстоятельно.
В самом деле, книга, которую получил на этот раз Петруш, была непохожа на прежние. И, конечно, за один вечер он ее не одолел.
Сперва он читал ее без передышки три дня кряду после обеда.
Потом перечитывал ее, уже не торопясь, целую неделю.
Книга была толстая, напечатанная мелким шрифтом, с картинками, картами, полная приключений, пережитых исследователями, и подробным описанием всех происшествий. Каждая страница, каждая фотография рассказывала о неслыханных подвигах отважных русских исследователей и первооткрывателей.
Одни разведывали на неисследованных островах месторождения нефти, угля и металлов. Другие изучали животный и растительный мир северных морских глубин. Были и такие, которые искали сохранившихся во льду гигантских зверей, давно вымерших. Так были найдены в природных «холодильниках» мамонты, жившие много десятков тысяч лет назад. Эти чудовища были гораздо больше и тяжелее слонов «Ноева ковчега» цирка Струцкого. Они так хорошо сохранились — такими же, какими были в тот день, когда их засосал и покрыл ледник, — что охотничьи и ездовые собаки тамошних жителей кидались на них, как на живых.
Петруш смотрит прибитую над столом карту, прослеживает глазами и мысленно восстанавливает путь, проделанный русскими исследователями.
Потом, перед тем как лечь спать, опять спрашивает себя: «Где в этой ледяной пустыне Фрам? И что-то он теперь делает?»
XIII. ФРАМ НАХОДИТ СЕБЕ МАЛЕНЬКОГО ДРУГА
После первых зимних вьюг небо очистилось. Ветер стих. Открылся высокий синий небосвод, засверкал мириадами звезд. Настала студеная, неземная, сказочная полярная ночь.
Необъятные белые просторы иногда озаряла луна. Перламутром переливался ледяной покров океана, перламутром сияли снега, перламутром лучились обледенелые утесы.
Иногда светили одни звезды.
Потом на полнеба развернулось-заполыхало северное сияние.
Справа показались три радуги всех виданных и невиданных красок.
Показались, растаяли одна в другой, разделились и снова слились. А из-под их таинственной, начертанной в небе дуги замерцали, затрепетали в фантастической пляске огни. Голубые, белые, зеленые, фиолетовые и оранжевые, желтые и пурпуровые, они сплетались и спадали шелковыми полотнищами, то развертываясь, то неожиданно снова сходясь.
Вдруг все исчезло.
Потом опять началась колдовская пляска.
Как свечки на новогодней елке, загорались огоньки, реяли золотые нити.
Взвивались ракеты. Текли реки расплавленного золота и серебра. Рассыпались фейерверком искры. Внезапно вся эта феерия превращалась под аркой радуги в прозрачный занавес, по которому скользили светозарные голубые и алые, фиолетовые и зеленые, желтые и оранжевые змейки.
Звонкий воздух огласился далекой, нежной, едва уловимой музыкой, напоминавшей не то перезвон серебряных бубенцов на зимней дороге, не то вздохи невидимого струнного оркестра. Это вздыхало само небо.
Взгромоздившись на высокую скалу, Фрам смотрел на фантастическую пляску огней, слушал никогда не слышанную им музыку.
Имей медведь человеческий разум, он, наверно, спросил бы себя: для кого все это великолепие в скованной морозом пустыне?
Кому здесь радоваться величию полярной ночи, ее волшебству? Не пустынным же холодным, застывшим под ледяным зеркальным покровом просторам океана!
Фрам залез в свое ледяное убежище, свернулся клубком, зарывшись мордой в мягкую, густую шерсть на брюхе, и пытался заснуть.
Ни с того ни с сего разыгралась пурга. Черные тучи заволокли луну. Поглотили звезды. Погасили мерцание северного сияния.
Покатились волны провеенной снежной пыли, рушились гребни скал, трещали льды. Синей ночью вновь овладели и пошли куралесить духи мрака. Угас волшебный свет.
Феерическое представление окончилось. Заревела, застонала, засвистела на все лады обезумевшая пурга.
Закрыв глаза, Фрам мечтает о теплых странах, где каждый вечер зажигаются огни, стоит лишь повернуть выключатель, где смеются дети и, сидя у открытой жаркой печки, просят стариков рассказать им о чудесных приключениях в полярных льдах.
Мечты переходят в сон.
Фрам скулит во сне точно так же, как он скулил по ночам в клетке цирка Струцкого, когда ему снились эти пустынные дали. Тогда он тосковал по здешней жизни. Теперь, дрожа от холода, он тоскует по тамошней жизни.
Когда пурга улеглась, он вылез, голодный, из берлоги.
Остальные медведи куда-то исчезли. Фрама больше не ждет готовый обед, как раньше, когда он поражал и пугал их своими сальто-мортале. Может быть, медведи ушли в им одним известные места, где в полыньях еще высовывают головы моржи и тюлени? А может, они залегли в берлогах, где у них припасено мясо, и ждут в сонном оцепенении, когда на краю небосклона снова покажется полярное солнце?
Один, мучимый голодом, Фрам шарит по щелям между скал. Его сопровождает в лунном свете лишь собственная тень. Все следы замело. И все равно они были старые. Ни одного свежего следа.
Пустыня.
Безмолвие.
Сверху смотрит стеклянная, неподвижная луна.
Фраму хочется поднять вверх морду и завыть по-волчьи.
Здесь нет никакой меры времени — он не знает, долго ли еще ждать конца этой бесконечной ночи.
В черном отчаянии он спускается на лед и бредет без цели, куда глаза глядят. Ему теперь безразлично куда идти, лишь бы избавиться от жуткого одиночества. Быть может, ледяной мост соединяет этот остров с другим? Может, где-нибудь существует остров, где все же больше жизни, чем здесь?
Зачуяв пургу, он, как умел, строил себе из снега убежище и, лежа в нем, часами ждал, когда стихнет ветер. Потом долго разминал онемевшие ноги, повернувшись спиной к северному сиянию: чудо это не согревало его, не могло утолить его голод.
Сколько времени он брел по льду? Неделю? Две? Больше?
Кто его знает!
Иногда ему хотелось растянуться на ледяном ложе и больше не вставать, даже не поднимать головы, так он был изнурен.
Но остатки воли все же заставляли его встряхнуться. Собрав последние силы, Фрам вставал на задние лапы и принюхивался к ветру: не принесет ли он хоть далекого дыхания земли, запаха живой твари, а может быть, и человека?.. Холодный ветер больно резал ноздри, но ничего ниоткуда не приносил.
Заплетающимися шагами Фрам шел дальше, к неведомой цели. Шел, опустив голову, не вглядываясь в дали. Поэтому он не сразу заметил, когда в лунном свете на горизонте показалась синеватая полоска, и не ускорил шага. Другой берег, другой остров… Что ждет его там? Опять, верно, медведи, которые скалятся и убегают при его приближении. Неужели он так и не найдет себе товарища, друга? А ведь, кажется, пора уже. Фрам не терял надежды…
Не глядя вокруг, он вскарабкался по крутому ледяному берегу. Лунные лучи падали косо. Рядом с ним ползла его тень. Она была его единственным спутником в этой пустыне, лишь с ней делил он свое одиночество.
С ней, со своей верной тенью, он изъездил немало теплых стран. Она одна знает, где они побывали, какие люди живут за рубежом полярной ночи, какой там бархатный песок, какие сады, где цветет сирень и растет коротенькая, мелкая, мягкая, как постель, трава, на которой усталой тени было так хорошо отдыхать у его ног.
Косо падали лунные лучи.
А с другой стороны шагала рядом тень Фрама, его верная, неразлучная подруга среди жуткого одиночества полярной ночи. Повернув голову, не глядя себе под ноги, Фрам следит теперь только за движениями своей тени по льду. Поднимет он лапу — поднимет и она; ускорит шаг — ускорит и она; качнет головой — качнет и она.
Но вот тень остановилась с поднятой лапой. Она встретилась с другой тенью.
Та, другая тень, маленькая, черная, прыгала и танцевала.
Фрам повернулся к луне и вскинул глаза — посмотреть, кому же принадлежит эта новая, игривая тень.
В лунном свете на макушке высокой скалы плясал и прыгал белый медвежонок.
Но Фрам тотчас же понял, что это лишь обманчивая видимость. Положение медвежонка на макушке скалы было совсем не таким веселым. Как и зачем он туда забрался, было известно лишь ему одному. А теперь у него не хватало храбрости слезть. Когда медвежонок пробовал спуститься, лапы его скользили по обледенелому камню, он испуганно цеплялся за скалу когтями и подтягивался обратно. Потом скуля и дрожа от страха, кое-как возвращал себе утерянное равновесие.
