Иван Данилов - Лесные яблоки
Обзор книги Иван Данилов - Лесные яблоки
Иван Петрович Данилов
Лесные яблоки
Мальчики играют в легкой мгле,
Сотни тысяч лет они играют:
Умирали царства на земле,
Детство никогда не умирает.
В жизни каждого человека есть часы, дни, годы, которые не забываются, и чем дальше человек уходит от них, тем ближе подступают они к его сердцу, тревожат и требуют, чтобы о них узнали люди.
Для меня таким неотступным временем являются годы Великой Отечественной войны, годы моего детства, годы, когда впервые познается надежность дружбы, сила коллектива, когда приходят первые сердечные тревоги. Обо всем этом я и попытался рассказать в книге «Лесные яблоки».
Автор
Где-то на севере, а может, на юге живет девочка с терново-черными, чуть раскосыми глазами. Сотни или тысячи километров разделяют нас, но все равно я встречаюсь с ней. Происходит это чаще всего летом, когда на приземистых яблонях-дичках, что стоят над речным обрывом, густая округлая россыпь плодов скрывает листву. Босой, в линялой тельняшке, я подхожу к этой девочке и, насупив белесые брови, спрашиваю:
— Хочешь, залезу на колокольню?
Я еще ни разу не поднимался на верх нашей церкви, ни разу не раскачивался, вцепясь в перекладину креста, но уверен, что сделаю это, если девочка пожелает. Но она удивленно вскидывает прямые и длинные, как крылья стрекозы, брови и строго спрашивает:
— Умнее ты ничего не мог придумать?
— А яблок хочешь? Настоящих, не лесных? Вот таких! — Я показываю полусогнутую пятерню и чувствую, как сердцу моему становится жарко. Неужели и от яблок откажется?
В глазах-тернинках радость и легкое смущение, и я, торопясь, переспрашиваю:
— Ну принести? Медовых…
— Принеси.
И вот я уже бегу к саду Исая Егоровича, бегу и слышу, как гулко стучит во мне кровь. Сейчас я прокрадусь через заросли жгуче-зеленого сибирька, перелезу через плетень, обложенный сухим терновником, и начну набивать за пазуху крупные краснобокие яблоки…
Пройдет полчаса, час — и я с удивлением замечу, что нет на мне застиранной тельняшки и волосы мои кое-где побелели совсем не от жаркого солнца. И рядом никого — только луговая яблонька доверчиво и щедро протягивает мне гроздьями зеленые, в бурых пятнышках плоды…
На юге или на севере ходит по земле девочка. Впрочем, нет, где-то есть женщина с чуть раскосыми черными глазами, чужая и незнакомая женщина. А девочка та живет лишь в памяти моей.
Ее звали Енька. Она появилась в нашей станице в то лето, когда из-за Дона шли и шли по пыльным улицам подводы с беженцами. Еньку привезла мать и оставила у глуховатой Мани, ее тетки. Год прожила Енька в Родничках. Тогда в станице было много эвакуированных — и взрослых и детей, но всех их я уже перезабыл. Кроме Еньки. Я и теперь вспоминаю ее. Особенно если на берегу нашей речонки увижу где-нибудь по-над яром яблоньку-кислицу. И тогда я снова вижу два белых бантика в черных косах, слышу совсем было забытый голос.
Встретив Еньку, я встречаюсь со своим детством. И в эти минуты многое промелькнет перед моим сердцем и отзовется ломким водяным эхом.
Долго простою я возле деревца и не замечу, как в недалеком чернолесье начнут плутать серые сумерки. Из прибрежных камышей или вербника выпорхнет несуетный предзакатный ветерок и обдаст мое лицо теплом. И тепло это поднимет в душе волну необъяснимой и тихой радости, и я все буду медлить и чего-то ждать. Потом, как после сладкого сна, легко вздохну и неторопливо направлюсь в станицу по сыпучей песчаной дороге. По пути буду думать о том, что надо бы завернуть во двор к тете Мане, теперь уже совсем старой, и попросить у нее напиться. Присев на крыльцо, поговорить со старухой про житье-бытье и между прочим спросить:
— Тетя Маня, а помните, в войну жила у вас девчонка? Да, да, за яблоками с ней лазили. Где она теперь-то?
Чего стоит взрослому человеку спросить о двенадцатилетней девчушке?..
Убитая звезда
Я еще расскажу про приезжую девочку Еньку. И о своих станичниках тоже скажу. Ничего не утаю из того, что случилось в тот год в Родничках. Но сначала я расскажу о звездах, о самых обычных звездах, которые однажды напугали меня.
Второй год шла война. Она подошла к нашей станице совсем близко и часто по ночам так стучалась в окна, что из рам вылетали стекла. Мы с матерью переселились тогда из хаты в летнюю кухню. Разницы между ними никакой — и та и другая из самана, под соломенными крышами. Но мать боялась, что именно в хату могут бросить бомбу. К тому же от летнушки было ближе до землянки, которую мы вырыли в огороде.
…Ночь пришла с тяжелым гулом самолетов и длинными ножницами прожекторов. К этому все тогда привыкли, и я быстро заснул. Может, оттого, что за окном стояла копна сена и запах его проникал в наше жилье, мне снилось тихое и ласковое. Виделось, как мы с отцом возвращаемся с луга, идем мимо высоких душистых скирд, на плече у отца коса и грабли. Солнце село, и в высокой глубине густо высыпали звезды.
— У каждого человека есть своя звезда, — говорит отец.
— И у меня тоже? — удивляюсь я.
— Конечно.
— А где она? Покажи…
Отец треплет мои волосы и смеется. Руки его пахнут полынью и донником.
— Твоя звездочка, — говорит он, — еще в тумане. Вырастешь, сам увидишь.
— А свою покажи.
— Во-он, гляди…
Я запрокинул голову и проснулся. Надо мной качались звезды. Я испугался — не было луга, и отца рядом не было, и о звездах говорил он мне давно, еще до войны. Все лишь приснилось. Но звездное небо шаталось наяву, и я рванулся с кровати. Тотчас где-то рядом оглушительно ухнуло. Я схватился за стену, но стена ускользала из-под рук.
— Толя… Сынок! — испуганно звала меня мать. — Бомбят… Скорей в землянку.
Мы бежали по огороду, поскальзываясь на мокрых капустных листьях, мать ловила меня за руку и все оглядывалась на небо. А во дворах слышался тревожный говор, топот и одинокий детский плач…
Утром прибежал Мишка Железняков и рассказал, что немцы хотели разбомбить МТС, бросили две бомбы, но не попали, лишь выдолбили рядом, у горы, две ямы. Он уже успел сбегать туда, набил карманы осколками и теперь хвастался ими.
— А ты, значит, все проспал?
— Да, проспал… Глянь, как крышу слизало, — кивнул я на растрепанный верх кухни.
— Ух ты! — изумился Мишка. — Это звуковой волной шарахнуло… Ну ладно, побежим к горе, там сейчас все пацаны.
На плацу нас догнал Юрка Родичев.
— Вы туда? — спросил он, задыхаясь, и кивнул в сторону горы.
— Туда, — отозвался Мишка.
— А Клок сказал, что ты уже два кармана набрал, — удивился Юрка. — Говорит, Ржавый…
Мишка хмуро покосился, и Родичев осекся.
…И почему в жизни все так несправедливо? Самые плохие клички достаются хорошим людям. Ну и что, если Мишка конопатый, зато он лучше всех ныряет, сам сделал себе самокат и вообще сильный… Вот Юрка пацан так себе: худой, длиннорукий и уши прозрачные. А дразнят Чапаенком…
Возле дома Железняковых рос клен. Ни у чьих окон не было такого великана — его ветви ложились прямо на крышу, а макушка чуть не равнялась с церковной колокольней. Играя в кулючки-прятки, мы с Мишкой залезали на клен, и найти нас никто не мог.
Теперь клен этот стал для нас стратегическим пунктом. Каждую весну в его ветвях селились грачи. Много лет почти на самой макушке лепили они два гнезда, и мы этих грачей не трогали, — у тех, что жили в лесу, случалось, уносили яйца, забирали чуть оперившихся птенцов, а этих не обижали. Но во второе военное лето нам пришлось вмешаться в птичью жизнь. Одно гнездо мы забрали под военный склад, а грачей потеснили, посадив их всех вместе.
— Ничего, переживут, — сказал тогда Мишка, — должны понять — война. Вон сколько эвакуированных едет в станицу, и всех расселяют. Тесно не тесно, а терпи.
Так у нас появился свой оружейный склад. Война громыхала рядом, и мы не имели права сидеть сложа руки. Сначала склад наш был на потолке у Железняковых, там лежали смазанные солидолом патроны и бинокль, но тетя Поля, Мишкина мать, повыбрасывала все в старый, обвалившийся колодец. Случилось это после того, как мы перерыли их огород в поисках пулемета. Про пулемет мы с Мишкой слышали до войны от его отца; он рассказывал, будто у них под грушей еще в гражданскую зарыли «максим». Вспомнив об этом, мы решили во что бы то ни стало найти пропадающее зря оружие. Изрыв почти весь огород, так ничего и не обнаружили, зато картошки повредили немало. Из-за этой картошки и пострадал наш склад. Мы долго думали, где прятать боеприпасы. Надежным местом и показалось нам грачиное гнездо. Теперь там хранилось восемь патронов, старый, но очищенный от ржавчины кинжал и несколько звезд с солдатских пилоток.
