Жаклин Уилсон - Четверо детей и чудище
– Привет, я Марвел, пишу книжки про Дитя Дьявола. Не бойтесь, я не собираюсь вам тут бубнить про то, где я беру идеи и сколько времени занимает книжку написать. Я лучше расскажу вам пару историй – о-о-очень страшных историй!
Почти все дети в шатре завизжали от восторга. Робби застонал и весь съежился.
– Итак, чего вы боитесь больше всего? – спросил Марвел. – Давайте-давайте – вот ты, девочка в голубой футболке. Чего ты боишься?
– Крыс! – пискнула она.
У Робби вырвался вздох облегчения:
– Крыс я не боюсь, крыс я люблю. Как можно бояться таких милых и интересных зверей! Они же как большие добрые мыши.
Марвел О’Кэй ткнул еще в пару детей.
– Я зубного боюсь, – сказал один.
Марвел закатил глаза.
– А я – выпускных экзаменов! – сказал другой.
– Ну слушайте! – начал Марвел.
Он показал на наш ряд, глядя прямо на Шлёпу.
– А чего ты боишься? – спросил он.
– Ничего! – ответила она, выпятив подбородок.
Тогда он показал на меня.
– Я боюсь, когда по голове бьют и за уши дерут, – вспомнила я инцидент из прошлого.
Папа страшно оскорбился.
– Розалинда! Тебя в жизни никто пальцем не трогал, – зашипел он. – Господи, что люди подумают!
Марвел О’Кэй показал на Робби:
– А чего боишься ты?
– Ну все, мы здесь до ночи проторчим, – закатила глаза Шлёпа.
– Мне метро не очень нравится, – промямлил Робби.
– Так! Уже лучше, – оживился Марвел. – Ладно, пожалуй, для одной о-о-очень страшной истории достаточно.
Он стал придумывать на ходу историю про девочку, которая говорила, что ничего не боится. Шлёпа довольно смеялась. Девочка сдала экзамены в школе, потом ей поставили три большие пломбы, но она даже бровью не повела.
– Мне нравится! – сказала Шлёпа.
– Но вот потом, – понизил голос Марвел О’Кэй. – Потом ей надо было ехать домой – на метро.
Он описал, как девочка вошла в метро и спустилась один за другим по нескольким крутым эскалаторам. Кругом не было ни души – странно, подумала девочка, но не особенно испугалась. Тут по туннелю прогромыхал поезд, а когда шум стих, она услышала странное попискивание. Оно становилось все громче и громче.
– Это точно крысы – я крыс не боюсь, – пробубнил Робби.
– Писк становился все громче, тогда девочка посмотрела на рельсы и увидела огромную черную крысу с большими желтыми зубами и длинным-предлинным скользким розовым хвостом. А потом еще одну и еще одну. Внизу, на путях, эти отвратительные, гадкие твари копошились жирным ковром. Им до меня все равно не добраться, подумала девочка, – и тут одна крыса выпрыгнула прямо на платформу и вцепилась девочке в ногу.
Все дети визжали. Шлёпа вовсю гоготала. Робби цеплялся за меня.
– А вот такую крысу я что-то боюсь, – сказал он.
– Не бойся, Робс. Это же смешная история. Ты смейся вместе со всеми. Это просто байка, – шепнула я.
– А потом девочка услышала странный стон, доносившийся из туннеля, – продолжал Марвел О’Кэй. – Она всмотрелась в темноту – а крысы уже окружили ее и царапали за ноги – и увидела, что по шпалам ковыляет какое-то нелепое существо: вроде человек, только весь заросший крысиной шерстью. За ним волочился длинный блестящий розовый хвост. Увидев девочку, чудовище открыло рот, обнажив острые зубищи, и простонало: «Будьте осторожны при выходе из вагона! Не прислоняйтесь к д-в-е-р-я-м!»
Все прыснули со смеху – кроме Робби.
Зажав уши, он лихорадочно твердил «ля-ля-ля», чтобы заглушить все прочие звуки.
– Все хорошо, Робби. Это шутка такая. Это было не страшное чудище. В метро всегда так говорят, когда садишься в поезд. – Я пыталась разжать его руки, стараясь его успокоить.
Бесполезно. Безлюдная станция, крысы и мутант засели у Робби в голове, и он не мог их оттуда прогнать, как ни пытался.
Надо было ему пойти с Элис на кукольный спектакль. Моди, когда мы с ними встретились, была вся переполошенная и распевала крайне странное попурри из детских стишков.
– Гей, кошка со скрипкой, идут на горку Джек и Джилл, апчхи, апчхи, ставь скорее чай!
– Ты все стихи перепутала, Моди, – сказала Шлёпа. – Не так надо петь. Ну что это за песенка такая!
– Такая! – заявила Моди и запела по новой, только громче.
– Умница, детка, пой сколько влезет, – похвалила ее Элис. – Не слушай Шлёпу. Когда ей было как тебе, она ни одной песенки не знала.
– Зато сейчас она замечательно поет, – сказала я.
Элис с папой посмотрели на меня как на чокнутую.
– Шлёпа петь не умеет, – сказала Элис.
– Эх, слышали бы вы! У нее талант. И она сама песни сочиняет. Очень искренние.
– Умолкни, Роз, – сказала Шлёпа, а сама сжала мою руку.
Потом, когда мы все ели пиццу, она спросила, правда ли я считаю, что она хорошо поет.
– А сама как думаешь? От тебя вон весь стадион тащился, – ответила я.
– Да, но это же псаммиад сделал.
– Знаю – но это было прямо твое . Это ведь ты пела.
– Ну да… а ты, может, правда станешь писательницей. Читаешь ты много, так что наловчишься – и свою накатаешь.
Я залилась краской. Ясно, что, скорее всего, она просто ответила любезностью на любезность, но и это дорогого стоило.
– Одно я знаю точно, – сказала Шлёпа. – У Тарзана шансов ноль.
– Да ладно тебе. Бедный Робби. – Я посмотрела на брата. Он вяло клевал кусок пиццы. Заказали его любимую, пеперони, а у него такой вид был, словно она с крысиными хвостами. – Может, он и станет шеф-поваром. Готовить он любит.
– Зато есть, похоже, не очень, – сказала Шлёпа. – Робби, ты будешь доедать? Если нет, отдай мне.
– Ты и так уже переела, Шлёпа, – заметила Элис.
– Ешь, Робби. Давай кусай как полагается. А то щиплешь, как кисейная барышня, – добавил папа.
Робби откусил большой кусок и стал жевать. Зря. У него стало такое лицо. Я знала, что он представляет, что во рту у него крысиные хвосты. Он позеленел, я схватила его за руку:
– Бежим скорее! – и потащила к туалету.
Чуть-чуть не успели. Я вытерла его как могла, но ему, конечно, надо было переодеться.
– Поедем-ка домой, – сказал папа, но тут все было не так просто.
Увидев указатель метро, Робби стал еще зеленее, и его снова вырвало. Пришлось брать такси до вокзала. Папа заплатил двойной тариф – таксист не хотел нас сажать, боялся, что Робби машину ему обтошнит.
Не очень веселый день получился. Элис с папой причитали, что вывозить нас в город – только зря стараться и время тратить. Они были в кухне, но мы слышали каждое их слово.
У Робби было такое лицо, что у меня сердце защемило. Я пошла на кухню.
– Хватит уже это обсуждать! – сказала я. – Это несправедливо. Робби же не виноват, что его тошнило.
– Розалинда, ничего, что мы с Элис разговариваем? – сухо осведомился папа.
– Чего, пап? Вы так говорите, как будто мы виноваты, а мы ничего плохого не сделали.
– Будь добра, не спорь со мной. Вы вообще что о себе возомнили, барышня? Высказалась – можешь идти.
– Тебе все не так. То ты говоришь, что меня не видно и не слышно, то я слишком много болтаю. Ты, значит, можешь нас критиковать, а мы должны все молча терпеть? – повысила я голос.
– Не смей кричать на отца! Ты с мамой так же себя ведешь?
– Она этому от Шлёпы научилась. Она на нее дурно влияет, – сказала Элис. – И что мне делать с этой девчонкой!
– Я тебя слышу вообще-то, – сообщила Шлёпа. – Давай нуди дальше – непослушная, упрямая Шлёпа, всем хамит и грубит, тыры-пыры. Плевать я хотела!
Я надеялась, что Робби нас поддержит, но он по-прежнему был очень бледный, тихий и дрожал. Он лег спать, когда укладывали Моди.
Мы со Шлёпой в тот день болтали допоздна – жаловались друг другу на папу и Элис.
– Дома я так скучаю по папе, а когда мы сюда приезжаем и он начинает командовать и крыситься – я его просто не выношу. Особенно когда он Робби обижает, – сказала я.
– А я не выношу, когда мама мной командует и крысится – а она этим чуть ли не круглосуточно занимается, – подхватила Шлёпа. – Я гораздо больше папу люблю. Раньше то есть так было. Он как женился, обо мне даже не вспоминает.
– Я, наверное, маму люблю сильней, чем папу, – прошептала я – и почувствовала себя свиньей.
– Давай позвоним им. – Шлёпа достала свой мобильник. – Поговорим с твоей мамой и моим папой. Чур я первая.
– А твой папа не рассердится? У него как-никак медовый месяц.
– Фу! Отвратительно: в его возрасте – и медовый месяц, – скривилась Шлёпа.
Она нашла номер в записной книжке. Пошли гудки, Шлёпа нетерпеливо цокала языком и притопывала. На том конце включился автоответчик.
– Привет, пап, это я! Ну возьми трубку! Мне надо с тобой поговорить, – сказала Шлёпа.
Потом сбросила вызов.
– Вот досада. Не переживай. – Я замялась. – Можно я маме позвоню?
– Подожди. Он перезвонит, – сказала Шлёпа. Тут телефон заверещал, и она торжествующе кивнула. – Привет, пап!.. Чего?.. Нет, все в порядке, просто… Слушай, я знаю, что мне спать пора, какая разница, поговорить надо… Чего? Ну рассказать тебе про всякое… Чем я тут занимаюсь. Такие дела творятся! Ты в жизни не поверишь… Ну нет, конкретнее не могу, ты решишь, что я ку-ку… Нет, ничего такого. Всякая волшебная фигня… Ну, вроде и игра, но все взаправду… Что? Откуда мне знать, сколько стоит позвонить с Сейшел… Ты что, не хочешь со мной разговаривать? Слушай, я еще про маму тебе не рассказала – она такая злыдня… Постоянно гундит: «Шлёпа, как ты себя ведешь?» – и намеки отпускает насчет моей фигуры, считает, я жирная… Да, да… Чего? Чего? Конечно, тебе на меня начхать! Покедова. – Она бросила трубку. – А я ведь могу его растормошить, – со злобой сказала она. – Они даже не догадываются, тупицы эти взрослые. Прогуляюсь к песчаной яме и загадаю желаньице… Попрошу, чтобы папа возненавидел эту паршивку Тессу, а мама чтобы возненавидела твоего отца. Так можно им жизнь испортить! Круто было бы, да?
