Станислав Никоненко - Догоняйте, догоняйте!..
— Училась со мной в классе девочка. Сидела передо мной. Волосы очень у нее были красивые. И вообще… Дружил я с ней. А потом как-то обозвал ее ябедой: разозлила она меня. Я сочинение домашнее не успел написать, потому что во дворе была важная футбольная встреча. Ну, учительнице сказал, что голова болела. А она и ляпни: «А мяч гонять целый день голова не болит». Или что-то в этом роде. Я тогда и выдал насчет ябеды.
— Георгий Николаевич, а для чего вы мне это рассказываете? — спросил Ветка, опять помрачнев.
— А ты не перебивай, дослушай. Сейчас пройдем еще стометровку, и отпущу тебя. Представляешь, уроки кончились, а я уже все забыл, встаю, говорю ей: «Пошли домой. Давай сюда портфель». А она вроде не слышит и к соседке поворачивается.
Я руку протянул, а она как ее отбросит! До конца года со мной не разговаривала. Потом в другой район они переехали. Недавно встретил ее. Говорю: «Почему ты со мной перестала говорить?» А она отвечает: «Потому что ты даже не подумал попросить прощения». — «За что?» — «Вот ты такой и остался. А я, наверное, ночь проплакала. И все ждала». Видишь, какая история приключилась? И запомнил я ее на всю жизнь.
Они почти обошли поле и приблизились к ребятам, приводившим в порядок свою футбольную форму.
— Я пойду? — вопросительно поднял глаза Виталий.
Жора увидел, что Веткины глаза посветлели.
«Ладно, — подумал Копытин, — сочинитель из меня неважный, сам знаю, но ты-то понял, для чего я это рассказывал».
А Ветка уже бежал. Быстрее, быстрее…
Глава двенадцатая ДВЕ ФОТОГРАФИИ ОДНОГО ЛИЦА, ИЛИ МЕМОРАНДУМ КОПЫТИНА
— Читай, — хмурый Терентьев протянул Жоре письмо, отпечатанное на машинке. — Допрыгался. Добегался. Дофутболился. Как еще там… Связался я с тобой. Но выкручивайся сам. Черт меня попутал с этим спортом. При Пал Палыче небось таких неприятностей не было. Шлепал потихоньку карточки — и все. Никаких скандалов… Читай, читай. Садись, читай и думай и говори о плане действия, а я пока сметы просмотрю. Носят тут всякие бумажки…
Терентьев уставился в какую-то квитанцию, битком набитую цифрами. «Слава богу, у меня хоть таких бумажек нет», — подумал Жора и начал читать письмо, так взволновавшее Терентьева:
Директору механического завода
тов. Долгопятову М. Е.
от бухгалтера Булочкина Александра Маркеловича
Заявление
Прошу Вашего вмешательства в положение вещей, творящееся в пионерском лагере нашего завода. С тех пор как физкультурную работу в лагере «Ромашка» возглавил т. Копытин Г. Н., дети ничего знать не хотят, кроме спорта. Бесконечные тренировки и соревнования привели к тому, что состояние здоровья многих детей подорвано.
Мы вынуждены были забрать сына раньше срока, так как он похудел за время «отдыха» на 4,5 килограмма. Так же поступили, и многие другие пионеры.
Во имя здоровья наших детей еще раз убедительно прошу положить конец безобразиям.
А. Булочкин.В верхней половине письма наискосок легла размашистая резолюция директора: «Разобраться и доложить».
«Дела…» — подумал Жора.
Он давно ожидал какой-нибудь напасти от сторонников спокойного «метода» Пал Палыча, и все же это заявление, этот поклеп был для него ударом. Хорошим ударом под дых.
И ведь почти все было правдой, а когда «почти правда», — очень трудно опровергать. Жоре стало душно и муторно, хотя окно было распахнуто настежь.
— Да, еще вот что, — сказал Терентьев, — вынимая из конверта две фотокарточки. — Полюбуйся.
Жора взял карточки. И на той и на другой был Костя Булочкин. Только на одной лицо у него было расплывшееся, щекастое, а на другой щеки подобрались, но само лицо от этого стало строже, с какой-то решимостью. Жора вспомнил, что такое выражение было у Булочкина, когда тот отрабатывал удары по мячу с ходу. Вспомнил и улыбнулся.
— Между прочим, зря улыбаешься, — оторвался от бумаг Терентьев. — Прочти там, на обороте.
— «Фото номер один. Дорогому папе от любящего…» — начал читать Жора.
— Не то. Смотри ниже.
— «Таким наш сын был в первую смену. Теперь см. фото номер два»… Что за бред… — Жора перевернул вторую карточку. — «Фото номер два. До такого состояния доведен наш сын в настоящее время. Снимок сделан сразу же по возвращении из лагеря». Иван Дмитриевич, да ведь это же бред сивой…
— Не спорю. Но сивая крепко нас лягнула.
— Ерунда все это. Мальчишка окреп, поздоровел, а как он пенальти бьет!.. Да ему спорт только на пользу, сами знаете.
— Гм, знать-то знаю, а ты попробуй возрази. Для родителей главное — килограммы. А пенальти на весы не положишь. Вот тебе и «догоняйте, догоняйте»…
Жора еще раз перечитал письмо.
Да, действительно, как все это опровергнуть? Во-первых, спокойствие, прежде всего — спокойствие, как говаривал Карлсон, который живет на крыше. А он был не дурак. Во-вторых, нужно в обвинениях сориентироваться и по порядку изложить все на бумаге.
Терентьев, как завзятый телепат, выдвинул ящик стола, достал несколько листов, протянул Жоре:
— Садись, рисуй свои соображения, потом вместе разберем.
Жора пристроился у окошка и, еще не совсем пришедший в себя, возмущенный, начал писать сочинение, которое вошло в историю механического завода под именем меморандума Копытина. Кто придумал это мудреное слово — неизвестно, почему — тоже ясно никто себе не представлял, и тем не менее оно прочно прилипло к объяснительной записке Жоры. Были, правда, у Жоры подозрения, что все это дело рук, а вернее, языка Васьки Спиридонова, но прямых доказательств он не имел.
Пока Жора с вдохновением катал шарик по бумаге, к Терентьеву пришел старший пионервожатый. Видимо, он уже знал содержание письма, потому что, ни слова не говоря, уселся по жесту Терентьева и зашуршал газетой. Жора лишь кивнул головой, а рука его двигалась без остановки, да и сам он чувствовал, что только сейчас, когда его охватила злость, он может высказать все соображения о своей работе, которые давно зрели в глубине сознания.
Начал он с того, что аргументировано доказал: ребята думают не только о спорте, но и о многих иных вещах — ни один кружок не обезлюдел с появлением его, Г. Н. Копытина, в лагере.
Бесконечные тренировки и соревнования… Да откуда они взялись? За все время, что он здесь, у ребят были лишь одни межлагерные соревнования ну и… и не более пяти-шести отрядных соревнований — по волейболу, футболу, гребле и легкой атлетике. Здоровье подорвано… У кого? До Булочкиных лишь одного мальчика взяли родители раньше срока — он покрылся какой-то сыпью, врач подозревал неправильный обмен веществ. Но дома затем выяснилось, что сыпь была аллергического происхождения. Мальчик объелся шоколадом. При чем же здесь спорт?
Правда, некоторые дети похудели. А что тут плохого? Откормленные за зиму любящими родителями, они сбросили (для своей же пользы) лишние килограммы, только и всего.
А потом Жора написал о значении спорта вообще и о том, как полезна физкультура в лагере. Многие ребята весьма инертны, и судьбу их часто решают дворовые заводилы. Кинет кто-нибудь клич: «Айда в футбольную секцию!» И все потянулись за ним, захотели стать футболистами, а всех не берут, потому что этот медленно бегает, у другого нет реакции, третий боится мяча… Глядишь, через неделю в секцию ходит лишь один, а остальные, разочаровавшись в своих талантах, в лучшем случае гоняют мяч во дворе, а зимой носятся в валенках без коньков за шайбой и забивают ее в ящик из-под болгарских помидоров.
«В лагере дети могут за короткий срок найти себя в спорте, — вдохновенно писал Жора. — Почувствовав интерес и свою способность к чему-то, они не бросят тренировок и во время учебы. А это поможет им и учиться и быть здоровыми, крепкими. Потому что спорт существует не для спорта, а для человека, не для рекордов, а для того, чтобы люди просто могли раскрыть свои физические возможности».
Жора был в ударе. Слова так и рвались на бумагу.
«Ну, ты даешь дрозда, — сказал он себе удовлетворенно. — Кто бы мог подумать».
Он перечитал последний абзац. Неплохо, но нужны примеры. Для убедительности… «Примеры? — на секунду задумался Жора. — Пожалуйста! Штангист Юрий Власов — инженер и писатель, футболист и хоккеист Владимир Савдунин — дипломатический курьер, гребец Юрий Тюкалов — художник, прыгун Виктор Санеев — агроном…»
Жора исписал пять страниц. Пять страниц! За всю свою жизнь он не написал еще столь огромного труда. В десятом классе, с усилием разгоняя строки, он дотянул выпускное сочинение до четырех страниц и считал это пределом человеческих возможностей. А тут выдал «одной левой».
— Вот, даже рука затекла с непривычки, — Жора вручил бумаги Терентьеву. — Читайте, обсуждайте, решайте, а я послушаю.
