Канни Мёллер - Я - Янис
Как можно одновременно понимать и не понимать?
Что я больше никогда не позвоню в ее дверь — это невозможно было понять тогда, тем вечером.
Что я больше никогда не буду гадать, откроет она или нет. Голова понимает, а сердце не хочет.
Больше никогда. Всего два слова.
Когда я рассказала господину Алю, что случилось, он посмотрел на меня. Потом потерся о мои ноги и не стал сопротивляться, когда я взяла его на руки.
Может быть, он испытал облегчение.
Ведь ему больше не придется ждать.
27. О том, кто парит невидимкой
Сейчас я сижу в шатре «Цирка Варьете» в Эскильстуне. Рядом со мной должна была сидеть Глория, но вместо нее — рыжий мальчик. Он посасывает сахарную вату с противным причмокиванием.
Похороны Глории послезавтра. Днем позднее Зак поедет к папе. Мама сказала, чтобы я внимательно смотрела номер Альфреда.
— Глория хотела бы, чтобы ты смотрела его как следует.
Я не стала спрашивать маму, откуда она знает, чего хотела бы Глория, а просто положила в сумку зубную щетку и пижаму.
Сегодня ночью я буду спать в цирковом вагончике.
Альфред встретил меня на вокзале. Когда он услышал, что произошло, лицо у него стало очень серьезное.
— Старые артисты часто умирают одни, — сказал он.
— Глория слишком долго была одна. Хотя под конец у нее появилась ты. Ей повезло.
Странно сидеть здесь. Трудно сосредоточиться на номере. Акробаты уже выступили, а я почти не видела. Взгляд все время скользит вверх, под голубой купол. Как будто ищет кого-то. Как будто я верю, что кто-то парит невидимкой между канатами и штагами. Та, кому больше не нужно тело. Та, что наслаждается невесомостью и проворством ласточки. Может быть, на небесах есть и лимонные карамельки.
Альфред хлопает своими башмаками и ударяет опору, так что часть шатра повисает над нами, как сдувшийся шар. Я не кричу, как другие. Я же знаю, что купол — двойной, и весь шатер упасть не может. Я жду, кого Альфред выберет из публики. Он указывает, и я замираю — неужели меня? Но рыжий мальчишка, сидящий рядом со мной, издает радостный вопль и пробирается к арене.
Это было смешно. Мальчишка полностью поверил, что именно он снова поднял купол.
Альфред снял его с плеч, мальчик поклонился и покраснел, когда публика зааплодировала. Он с геройским видом уселся на свое прежнее место рядом со мной.
— Видела? — сказал он.
— Хорошо сработано, — отозвалась я.
— Так страшно было стоять у него на плечах! Кто не умеет держать равновесие, точно упадет…
— Ладно, — сказала я. — Только помолчи!
Он умолк до антракта.
— Тебе обидно стало, да? — ухмыльнулся он. — Ты думала, он тебя выбрал, да?
Сначала я подумала, что мое внимание привлекла птица под куполом. А потом я увидела, что это Глория. Счастливая. Я несколько раз смогла разглядеть ее улыбающееся лицо. Кажется, она хотела, чтобы я ее простила.
— За что, Глория?
— За то, что под конец я была такой мой.
— Мама говорит, что от шока человек может измениться.
— Ну а теперь шок прошел.
— Хорошо.
— Ты же придешь на мои похороны? Не побоишься?
— Конечно. Не буду же я бояться тебя только потому, что ты умерла!
— Я хотела бы, чтобы на похоронах играла цирковая музыка — если можно.
— Попробую устроить.
— Спасибо.
После антракта Альфред выехал на моем старом красном «Крещенде». Глория под куполом светилась, как прожектор.
— Ну, ну, — сказал Альфред и погладил велосипед по седлу. И оно покрутилось из стороны в сторону — упрямо и самоуверенно. Тогда Альфред протянул кусочек сахара, который велосипед каким-то образом проглотил. Даже отрыжку было слышно.
— Фу! Рыгать некрасиво! — Альфред погрозил пальцем. Тогда велосипед рыгнул еще раз.
А потом велик вдруг сам поехал вверх по доске. Альфред побежал вдоль доски и поймал велосипед в объятья, когда тот добрался до конца и упал. Альфред стал укачивать его, как плачущего ребенка, напевал и приговаривал. Но велосипед все шалил, и тогда Альфред шлепнул его по заднему колесу. Тогда велосипед подскочил, так что Альфреду пришлось нестись через всю арену и ловить его на другом конце. Послышался смех: может быть, смеялся велосипед, а может, кто-то под куполом.
В антракте мой рыжий сосед раздобыл еще сахарной ваты. Она свисала с подбородка липкой бородой.
— Это тот же дяденька! Я стоял у него на плечах!
— Заткнись! — прошипела я, и мальчишка с перепугу проглотил половину своей ваты.
Номер закончился тем, что велосипед стал хвалиться и притворяться, что все делал сам — ведь Альфред просто разъезжал верхом на нем. В ответ Альфред подмигнул публике и погладил велосипед по седлу. Тогда звонок на руле стал вызванивать целую мелодию, и оба протанцевали к выходу.
Я сидела на табурете в вагончике Альфреда и смотрела, как он смывает грим. Красная, черная и белая краска оставалась на бумажных салфетках, и через некоторое время из зеркала смотрело его обычное лицо.
— Какой хороший номер, — сказала я.
Он засмеялся.
— Это велосипед хороший. А я делаю, что могу.
Я посмотрела на его отражение в зеркале — непонятно, что он имеет в виду.
— Что ты будешь делать все лето? — спросил Альфред.
Я пожала плечами.
— Послезавтра пойду на похороны Глории.
— Может, потом поработаешь у нас в цирке? Нам нужен еще один человек для ухода за животными.
— Но… — запнулась я. — Я никогда не ухаживала за животными. Кроме кота Глории, конечно.
— Мари и Софи тебя научат. Это, кстати, мои дочки.
— Но… — снова запнулась я, не зная, о чем спросить в первую очередь.
— Я говорил с директором, — сказал Альфред. — Первая неделя будет испытательным сроком. Если тебе понравится и ты поладишь с верблюдом, можешь ездить с нами до конца гастролей. Платить тебе много не будут, тебе ведь мало лет. Но на карманные расходы хватит. И, конечно, жить ты можешь с Софи и Мари.
Ничего лучше себе и представить было нельзя, и все же это было невозможно.
— Я украла у тебя деньги, — сказала я.
Альфред посмотрел на меня.
— Не сейчас. Раньше.
Альфред медленно закрутил крышку банки с кремом для снятия грима. Потом кивнул.
— Я заметил в тот же день. Что в бумажнике не хватает пятисотки.
— У моего брата неприятности.
Я пыталась говорить твердым голосом, но получалось не очень.
— Ты украла ради брата?
Взгляд Альфреда жег меня.
— Может быть, я отработаю летом?
— А ты помнишь, как я хотел купить твой велосипед?
Я кивнула.
— Ты так испугалась при виде моего бумажника. И не хотела брать денег за велосипед. Тогда я понял, что это ты. Но велосипед твой стоит многого! Так что мы в расчете.
Он протянул мне пятерню.
— Тебе не придется копаться в верблюжьем навозе только из-за этого, — продолжил он. — Стряхни с себя эту вину, Янис. Надо уметь прощаться с тем, что прошло.
28. Про похороны
Женщина в черном костюме сказала, что выбор музыки очень необычный и предложила подумать еще раз. Но этого не требовалось. Альфред дал мне название пластинки с цирковой музыкой, и я ее уже купила.
Женщина в костюме вертела в руках пластинку, как будто та была обжигающе горячей.
— А потом, в конце, нужно включить старый магнитофон.
— Что включить?
— То, что нравилось Глории. В этой часовне хорошая стереосистема?
Женщина вздохнула и сказала, что магнитофон надо будет принести заранее.
— Ну что ж, — заключила она. — Ну что ж, сделаем так.
Когда я выходила, мне показалось, что где-то в воздухе раздался смех. А может, это были ласточки.
Мы с мамой и Заком поднимались по ступеням часовни, шел дождь. Я удивилась, что Зак пошел с нами — он же совсем не знал Глорию.
— Я хочу, — заявил он.
Когда мы вошли, то увидели зажженные свечи у алтаря. И вокруг гроба. Он был белый, а на крышке лежали красные, белые и голубые цветы.
В одном углу я увидела спину Линуса. Стоя на коленях, он возился с проводами стереосистемы.
Мы сидели в первом ряду: там можно было не думать о пустых скамейках позади нас. Часовня должна была наполниться печальными звуками трубы, но пока было тихо. Линус посмотрел на меня и покачал головой. Я улыбнулась ему. Он не виноват, что с этой старой стереосистемой не случилось чуда.
— Все равно красиво, — прошептала мама. — Не расстраивайся, Янис. Сейчас Глория слышит ту музыку, которую хочет слушать.
Огонь свечей трепетал в тишине, цветы источали аромат, который наполнял всю часовню.
В эту минуту на гравиевой площадке перед часовней затормозил автомобиль. Потом послышался звук трубы — именно та мелодия, которую предложил Альфред и которой, как он думал, обрадовалась бы Глория.
