Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон
— Ну, теперь говори, Мариэтта, — продолжала мать. Молодая женщина протянула руку к Обену, но не решалась начать. Все глядели на нее внимательно и настороженно. Катрин зачем-то придвинулась к Франсуа и ухватилась за его рукав.
— Так вот, — вздохнула мать, — Мариэтта хочет взять Обена к себе на ферму. Он будет помогать им, а они за это станут его кормить, одевать и обстирывать.
— А в день всех святых и на Иванов день, — добавила Мариэтта, — мы будем давать вам по одному экю.
— Это бы здорово выручило нас, — заключила мать. Жан Шаррон молча приглаживал свои усы. Потом кашлянул, прочищая горло.
— У нас слишком много ртов… — продолжала мать, — слишком много ртов и слишком мало денег…
Отец наконец откашлялся.
— А Робер? — спросил он.
— Робер согласен, — вполголоса ответила Мариэтта.
— Он в тот день, верно, разбавил свое вино водой? — подмигнул Марциал.
Мариэтта бросила отчаянный взгляд в сторону матери, но та отвернулась и сделала вид, что мешает угли в очаге. Не подымая головы, мать повторила голосом, в котором теперь сквозила бесконечная усталость:
— Это выручило бы нас…
— Нет! — проговорил Обен со сдержанной яростью. Он засунул руки в карманы и, казалось, готов был бросить вызов всему свету.
— Что — нет? — мягко спросила мать.
— Нет, не поеду!
— Тебе у нас плохо не будет, — заметила Мариэтта.
— Это ты только говоришь!
Мать подошла к Обену, положила руку на его плечо.
— Сынок, это необходимо.
Обен упрямо сдвинул брови.
— Значит, ты не хочешь помочь нам выбраться из нужды?
— Ладно! Получайте ваши экю: и в день всех святых, и на Иванов день!
Раз не хотите больше меня видеть, не надо! — Обен! — повысил голос отец.
— Оставьте его, Жан, — тихо сказала мать. — Не трогайте. Она ушла в комнату, вернулась со свертком одежды и передала его Мариэтте. Стали прощаться, целуясь и уверяя друг друга, что скоро свидятся. Обен стоял в стороне и молчал. Напоследок родители подошли к нему, поцеловали по очереди в лоб; он не ответил им. Позже, когда Марциал уже запряг першерона в двуколку, мать снова протянула руки к Обену, но тот все так же молча отступил. Он взобрался на козлы и уселся рядом с Мариэттой, державшей вожжи.
До самого конца улицы Мариэтта то и дело оборачивалась и махала рукой. Обен не обернулся ни разу. Когда двуколка скрылась за поворотом, отец взял мать под руку и сказал:
— Не ожидал я от него такого…
— Бедный мальчик, — тихо проронила мать. Она нагнулась к Катрин. — Бедный мальчик, — повторила она, — он думает, что я его не люблю, но это неправда…
Я очень люблю вас всех. Помни об этом, Кати, помни всегда…
Она сделала несколько шагов и остановилась:
— Ах! Не надо было бы… Да что поделаешь? Там он, по крайней мере, будет сыт…
— А Мариэтта, — начал отец, словно возвращаясь к неотступно преследовавшей его мысли, — ты заметила?..
— Да. Может быть, для нее и лучше, что брат будет рядом…
Марциал и отец вернулись на работу. Ушла куда-то на очередную стирку и мать. Оставшись одна, Катрин, не обращая внимания на знаки, которые делал ей Орельен, сидевший на корточках у края сточной канавы, поднялась по лестнице и вошла в кухню.
— Ну вот, — сказал Франсуа, — одним ртом стало меньше.
— Как — меньше?
— Один уехал.
— Зачем только мама отпустила его с Мариэттой?
— Она правильно сделала. Вы все уедете.
— О!..
Катрин задохнулась от негодования на брата. Ей хотелось крикнуть ему прямо в лицо тысячи гневных слов, но почему-то не подвертывалось ни одного подходящего — так велико было ее возмущение.
Франсуа между тем продолжал:
— Только меня им не удастся сбыть с рук: я один останусь с ними…
Катрин с трудом удержалась, чтобы не закатить ему пощечину. «Пусть он замолчит, — думала она, — или я не знаю, что сделаю».
— Я… — начал снова Франсуа.
Катрин вскочила, подхватила Клотильду, которая уже давно тянула к ней ручонки из колыбели, и сбежала вниз по лестнице так быстро, как только позволяла ей тяжелая ноша. Она слышала, как брат кричал ей сверху:
— Кати! Кати! Почему ты бросаешь меня одного?
Ей даже показалось, будто он протяжно застонал. Очутившись внизу, Катрин остановилась на мгновение в нерешительности, потом спустилась с крыльца и торопливо зашагала по дороге, ведущей из города.
Был чудесный осенний день. Деревья стояли убранные в золото и пурпур; желтые листья устилали землю.
Клотильда, обвив рукой шею сестры, щебетала, не смолкая ни на минуту.
«Счастливая, — думала Катрин, — ничего-то она не понимает!» Скоро девочке пришлось замедлить шаг: сестренка была слишком тяжела, и хотя Катрин то и дело меняла руки, силы ее были на исходе, а усталость лишь увеличивала печаль.
«Помни всегда», — сказала мать. Но почему же она тогда расстается со своими детьми? Франсуа, должно быть, все-таки прав: после Обена настанет ее черед и она отправится неведомо куда.
Медленно бредя по обочине дороги, Катрин вспоминала Жалада. Там они были все вместе, и она верила, что так было и так будет всегда. И вот сначала ушел Крестный, потом Мариэтта, а теперь Обен…
Но каким же гадким оказался Франсуа! «Это не его вина», — говорила мать после каждой его злобной выходки. Все ясно: мать теперь любит одного Франсуа. Катрин опустилась на землю у края дороги, посадила Клотильду на вытоптанную траву рядом с собой. Через минуту ей почудился какой-то шорох за живой изгородью. Она быстро обернулась, но никого не увидела. Ни одно дуновение ветерка не шевелило верхушки деревьев; в глубокой тишине слышалось только тихое воркование Клотильды.
«Наверное, ежик пробежал по сухим листьям», — решила Катрин.
Снова что-то шевельнулось в кустарнике. На сей раз Катрин успела заметить тень, скользнувшую в сторону поля. Она приподнялась, встревоженная, но тут же облегченно вздохнула и улыбнулась.
— Эй! Что ты там делаешь? — крикнула она. — Выходи, я тебя узнала.
Орельен, пытавшийся спрятаться по ту сторону изгороди, раздвинул колючие ветки и вылез, смущенный и растерянный.
— Я боялся к тебе подойти, — пробормотал он.
— Зачем ты пошел за мной?
— Я видел, как ты убежала с Клотильдой на руках, и все думал, куда это вы направились…
— Ты видел Обена?
— Угу!
— Она увезла его.
— Увезла? Куда?
К ним на ферму. Он больше не вернется.
— Не вер…
— Да.
— Он был рад?
— Нет, он не хотел уезжать, но мама… Скоро меня тоже отправят куда-нибудь, и я тоже больше не вернусь…
Катрин почувствовала, как горячая рука коснулась ее ладони. Орельен умоляюще смотрел на нее; уши его пылали.
— Ты не сделаешь этого, Кати!
— Придется…
— Тогда я поеду вместе с тобой!
Клотильда, сидевшая в траве, захныкала.
— Есть хочет, — вздохнула Катрин. — Надо идти домой.
Орельен нагнулся, взял ребенка на руки, и они побрели назад к дому.
Катрин шла налегке, болтая руками, и уже не грустила больше. Орельен шагал рядом, стараясь идти в ногу. Временами он останавливался, чтоб отдышаться: Клотильда заснула у него на руках.
Глава 17
Скоро наступили холода. Несколько дней с северо-востока дул режущий, ледяной ветер. В мгновение ока он обнажил деревья, сорвав с них последние желтые листья. Даже на кухне было холодно и неуютно. Каждый день после полудня Катрин вместе с Жюли и Орельеном ходили в ближний лес за хворостом; они складывали его в большой деревянный ящик на двух колесах и везли домой.
Но этого запаса хватало ненадолго. Примостившись на своем стуле перед очагом, Франсуа дрожал от холода. Орельен, Жюли и Катрин приносили ему с Городской площади полные пригоршни каштанов. Франсуа вырезал на их мякоти знакомые лица и раскладывал свои скульптуры перед очагом для просушки.
— Вот Робер, — говорил он, показывая на голову с низким лбом, крупным носом и угрожающе сжатыми губами… — А вот папаша Манёф!
И действительно, в облике этого гнома можно было без труда узнать морщинистое, желтоватое лицо хозяина фермы, его злые, глубоко запавшие глазки.
Как-то раз Жюли попросила:
— Слушай-ка, Франсинэ, ты не можешь сделать мне новое веретено?
— Почему бы и нет, — отвечал юный скульптор, — почему бы и нет… Только мне нужен образчик.
— Я принесу тебе то, которое сломала.
Жюли убежала и тут же вернулась с обломками веретена.
— Найдите мне кусок дерева такого же размера, — потребовал Франсуа.
Теперь уже убежал Орельен и скоро возвратился с дубовым обрубком.
Франсуа тут же принялся за работу. Дерево было твердое и неподатливое, но мальчик трудился, не жалея сил. Острым лезвием ножа он снимал с дерева тонкие стружки, поглядывая то на сломанное веретено, то на обрубок, который держал в руках. Работая, Франсуа по привычке насвистывал веселый мотив.
