Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон
Франсуа тут же принялся за работу. Дерево было твердое и неподатливое, но мальчик трудился, не жалея сил. Острым лезвием ножа он снимал с дерева тонкие стружки, поглядывая то на сломанное веретено, то на обрубок, который держал в руках. Работая, Франсуа по привычке насвистывал веселый мотив.
Друзья с восторгом следили за ним. К вечеру новое веретено было готово.
— Дай! — нетерпеливо протянула руку Жюли.
— Погоди, — возразил Франсуа. И, заметив на ее лице разочарование, добавил: — Завтра получишь… Надо еще кое-что сделать!
Наутро Жюли захлопала от радости в ладоши, обнаружив на веретене свои инициалы: «Ж» и «Л», выжженные по гладкой поверхности дуба и переплетенные между собой.
— Ни у кого во всей округе нет такой красоты! — восхищалась Жюли.
Она прижала веретено к груди и убежала, позабыв от избытка чувств поблагодарить молодого мастера.
Вскоре она вернулась в сопровождении соседки, тощей женщины неопределенного возраста. В руках ее был обрубок дерева.
— Вот, — сказала женщина, — я увидела у Жюли веретено, которое ты ей смастерил, и хочу иметь такое же, и тоже с буквами. — Она посмотрела на Франсуа и добавила: — Я дам тебе два су.
— Какие буквы надо вырезать?
— Откуда я знаю? Меня зовут Антуанетта Дюбрёйль.
— О! — сказал Франсуа. — Значит, нужно «А» и «Д». Это трудные буквы.
Придется прибавить еще одно су.
Орельен стоял рядом, улыбаясь. Соседка обернулась к нему:
— Верно он говорит, что эти буквы трудные?
— Самые что ни на есть трудные во всем алфавите, — заверил ее Орельен.
Женщина заколебалась, поглядывая то на Франсуа, то на Орельена.
— А они хоть будут красивые, эти «А» и «Д»?
— В монастырской школе я всегда получал награды за чистописание, отрезал Франсуа.
— Ладно, пусть будет три су, — вздохнув, согласилась женщина. Как только за заказчицей захлопнулась дверь, Катрин, Орельен и Жюли заговорили разом, перебивая друг друга.
— Я так боялась, что она уйдет! — восклицала Катрин.
— Франсуа скоро станет богачом! — ликовала Жюли.
— Я здорово ответил ей! — твердил Орельен.
А Франсуа молчал и только поглядывал с улыбкой на друзей, безмолвно наслаждаясь своим триумфом.
С тех пор не проходило дня, чтобы какая-нибудь соседка не являлась к Франсуа заказать себе новое веретено. Мальчик постепенно совершенствовал свое мастерство и, вырезая на дереве инициалы заказчицы, нередко украшал буквы звездочками или цветами.
Теперь, когда у Франсуа появилась работа, характер его заметно изменился к лучшему. Он снова стал веселым и доброжелательным, как в те далекие времена, когда гонял целыми днями по лесам и полям. Он больше не грубил, не отпускал колкостей по адресу Катрин или Марциала. Здоровье его понемногу улучшалось. Мать часто смотрела на мальчика, когда тот с увлечением трудился над очередным веретеном. На бледных губах ее появлялась счастливая улыбка, но тут же гасла, и худое лицо снова принимало свое обычное, усталое и озабоченное, выражение.
— А Обен? — шептала она. — Ах, если бы знать, как он там? Только бы тот не обижал его.
— Не огорчайтесь, мама, — утешал ее Франсуа. — Вот продам целую кучу веретен, и Обен сможет вернуться домой, а вы не будете больше ходить на поденщину.
Мать подходила к сыну, клала руку на его курчавую черную голову.
— Смотри не переутомляйся, Франсинэ! — говорила она ласково.
Однажды утром в дверь робко постучали.
— Войдите! — крикнула Катрин. Она кормила Клотильду, держа ее на коленях.
Молодая девушка, тоненькая и розовощекая, нерешительно переступила порог кухни.
— Простите, пожалуйста, — спросила она смущенно, — Франсуа Шаррон здесь живет?
— Это я, — ответил Франсуа.
— Ах, как я рада! — с облегчением воскликнула девушка. — Я, знаете ли, редко бываю в этом квартале. Бакалейная лавка моего отца на другом конце Ла Ноайли, и я боялась, что не найду вас…
Девушка заказала два веретена и ушла. Франсуа поглядел ей вслед и вдруг подкинул свой нож высоко в воздух и поймал его на лету.
— Ты что, спятил? — прикрикнула на него Катрин. — Без глаза хочешь остаться?
Но Франсуа только смеялся над ее страхами.
— Слыхала? — спросил он торжествующе. — «На другом конце Ла Ноайли».
Она пришла ко мне с другого конца города!
И в самом деле слава его быстро росла. Чаще всего к нему являлись с заказами молоденькие девушки. «Маленький Шаррон», как они его ласково называли, нравился юным горожанкам. Они находили, что у него смышленое лицо, тонкие красивые руки; девушки жалели больного мальчика, им хотелось утешить его.
Теперь Катрин, как в былые дни, часто сидела рядом с братом, который снова делился с ней своими планами на будущее. Но мальчик уже не мечтал больше о подземном туннеле или о путешествиях. Он расписывал сестренке фабрику веретен, которую непременно построит, как только выздоровеет.
— Фабрику? — переспрашивала Катрин.
— Ну да, такую же большую, как фарфоровая фабрика Ла Рейни. Я изобрету машины, которые будут вытачивать веретена всех цветов. Там будут даже золотые — для королев. Мы будем богатыми… мы все будем богатыми. И у нас будет большой замок рядом с фабрикой.
— А Обен будет жить вместе с нами?
— Ну конечно! И Мариэтта тоже, только пусть не берет с собой своего Робера. И Жюли с Орельеном тоже будут жить в нашем замке.
Эти мечты опьяняли обоих детей; они не замечали ни подавленности отца, ни озабоченного лица Марциала.
— Ну что? — спрашивала вечером мать.
— Хозяин поговаривает о том, что оставит на зиму только одного работника.
— Не волнуйтесь, мама, все уладится, — уверял Марциал. — Я сам позабочусь об этом.
Накануне дня всех святых Марциал заявил:
— Говорил я вам, что все уладится! — Он казался веселым, улыбался, но глаза были грустные. — Я нанялся батраком на хутор Трёйль; сына арендатора призвали на военную службу, я заменю его. Завтра с утра двинусь туда…
Мать расцеловала Марциала в обе щеки. Отец низко опустил голову.
На следующий день рано утром Марциал пустился в путь. Стоя у окна, Катрин смотрела, как старший брат быстро шагает по дороге на своих длинных худых ногах, а за плечами у него подпрыгивает котомка. Однажды ночью чета трактирщиков с нижнего этажа скрылась в неизвестном направлении. Предприятие их потерпело крах: как и предвидел Орельен, рабочие фарфоровой фабрики много пили, но редко расплачивались.
Несколько дней спустя отец смущенно сказал:
— Мария Пиру (так звали владелицу их дома, жившую в хибарке на берегу пруда, где она стирала белье)… Мария Пиру предлагает нам поселиться в ее домике, а сама она с сыновьями переберется сюда, в это помещение…
— Нет! — крикнул Франсуа. — Я не хочу жить там…
— Дай сказать отцу, — остановила его мать. — Объясните нам, Жан, почему вы приняли ее предложение. Ведь ясно, — прибавила она устало, — что вы его уже приняли…
Отец смутился еще сильнее.
— Я согласился, потому… потому что условия… Плата за квартиру там вдвое дешевле…
— Этот дом-на-лугах настоящая развалюха, — вздохнула мать. — Но что верно, то верно, Жан: теперешняя квартира для нас дороговата.
— И это еще не все…
Отец теребил свои светлые усы, не отводя глаз от очага, где слабо светились догоравшие угольки.
— Мария Пиру будет жить здесь, она собирается держать на свой счет трактир Лоранов.
— Это ее дело, — сказала мать.
— Да, конечно, это ее дело, но она просила меня оставить ей Кати…
— Оставить ей Кати?!
Катрин, прикорнувшая в уголке, вздрогнула, услышав свое имя.
— Кати будет мыть посуду и сторожить трактир.
— Восьмилетняя девочка не сумеет подавать вино, получать деньги и отсчитывать сдачу.
— Да нет же! Мария Пиру будет по-прежнему стирать белье на пруду. Днем в трактире посетителей мало, а если кто-нибудь и зайдет, Кати сбегает за хозяйкой, та придет и обслужит клиента. За это Мария будет кормить Катрин и купит ей пару новых сабо… Не плачь, моя Кати, — продолжал отец, — у Марии Пиру ты будешь кушать лучше, чем у нас, вот увидишь. Она добрая женщина и подарит тебе красивые сабо.
Он встал, подошел к дочери, но та вырвалась из его рук и снова забилась в угол. Вздохнув, он вернулся к очагу и уселся перед угасающим огнем, согнув плечи и свесив руки между коленями.
— Разве я так уж плохо сделал, скажи, Мария? — спросил он печально.
Мать подошла к нему, положила руку на бессильно опущенное плечо.
— Нет, Жан, — сказала она. — Нет, мой мальчик…
— Не поеду я в этот дом-на-лугах, — ворчал Франсуа, сидя на своем стуле, — ни за что не поеду!
Итак, все страхи Катрин сбылись: она покидает родительский кров и вступает одна в неведомую ей враждебную жизнь. Сначала мать продала Обена за два экю в год, потом Марциал, предупреждая события, сам поспешил себя продать. А теперь отец продает ее — продает за хлеб и пару деревянных сабо.
