Михаил Коршунов - Бульвар под ливнем (Музыканты)
Витя расчистил тахту от вещей, которые люди обычно берут с собой в дорогу, когда собираются уезжать из дому, сгреб в охапку и вынес из комнаты.
Рита выключила трубку дневного света и зажгла вместо нее лампочку в номерном знаке дома.
— Ты здесь все знаешь, — сказал Андрей.
— Конечно. Он в меня влюблен.
— С третьего класса.
— Именно.
Андрей снова начал злиться. На нее, на себя, на Витю. Не надо ему никакого чая с лепестками жасмина.
— Я уйду.
— Иди. — Рита уселась на тахте. — Хочешь обидеть Витю? Он тебе сделал что-нибудь плохое?
На кухне зазвенела чайная посуда, раздались голоса Вити и его сестер. Сестры помогали брату.
— Мне у них всегда очень хорошо, — сказала Рита. — А ты дурак, вот и все. Между прочим, я тоже поступила в институт, и у меня праздник.
— Извини. — Андрей сел рядом с Ритой на тахту.
Появилась с подносом старшая из сестер. На подносе стояли три маленькие чашки и фарфоровый чайник, прикрытый салфеткой.
Сзади шел Витя.
— Женьшень, а не чай, — сказал Витя и велел сестре поставить поднос на стол-раму. — Ты свободна. Остальное я проделаю сам.
Сестра ушла. Но заметно было, как ей хотелось здесь остаться.
Витя снял с чайника салфетку и разлил чай по чашкам. Снова накрыл чайник салфеткой.
— Пилигримы, — сказал Витя, — вы всегда найдете должное внимание, «банановая роща» к вашим услугам.
Витя уселся на подушку. Рита взяла маленькую чашку, сделала первый глоток.
— Как фирма? — спросил Витя. — Соответствует международным стандартам?
Рита весело надула щеки и громко причмокнула.
— Рад слышать.
Андрей тоже попробовал чай. От него на самом деле исходил запах жасмина.
— Метр? — спросил Витя.
Андрей кивнул. Он все еще не мог определить своего отношения к Вите.
Открылась фанерная дверь, и вошла мать. Из кармана платья у нее опять свешивался сантиметр.
— Он уезжает, Риточка, — тихо и робко сказала она.
Витя вскочил:
— Мама!
— Уезжает, — повторила мать. — Был в военкомате, записался в военное училище. Прошел медицинскую комиссию сегодня.
Витя повернулся к Рите и к Андрею:
— «Банановая роща» остается к услугам друзей. Всегда.
— Рита, — сказала мать. — Может быть, ты повлияешь на него, чтобы он попозже уехал. Не сейчас.
— Мама, это армия. Как ты не понимаешь!
— Понимаю. Армия, — сказала мать. — Конечно. Если надо.
— Он будет офицером, — сказала старшая девочка Витя.
— У него будут голубые погоны, — сказала младшая девочка Витя.
Они незаметно проникли в комнату вслед за матерью.
— Определенно, сударыни, — сказал Витя. — Я буду воздушно-десантником.
Рита смотрела на Витю и ничего не говорила. Держала чашку с чаем.
Андрей сказал:
— Мне нужно уйти.
Он поднялся, поставил на стол свою чашку. Рита взглянула на него.
— Правда, — сказал Андрей. — Очень срочно.
— Да куда ты? — засуетился Витя. — Такой день!
— Я бы с удовольствием посидел еще, но вот надо. Забыл я… одно дело.
— Пусть идет, — сказала Рита. — Если надо.
— Провожу, — сказал Витя.
Он проводил Андрея до дверей. Рита осталась сидеть на тахте. Андрей слышал, как к ней устремились сестры Вити. Очевидно, они любили Риту. И Рита уже смеялась, что-то им рассказывала.
Как же он забыл о Ладьке? Он должен был выяснить, что с ним случилось. Обещал Кире Викторовне. Скотина все-таки Ладька. Сколько из-за него бывает суеты и беготни. Так всегда. И конца этому нет. Что-то еще придумал. В самый последний момент. И не явился. Совсем не пришел. Удивительный тип. Кого хочешь доведет до отчаяния.
Андрею показалось, что Кира Викторовна на Ладьку серьезно обиделась, потому что попросила Андрея обо всем узнать. Сама не захотела.
Андрей сошел с троллейбуса на Самотечной площади. Дальше надо было идти пешком. Андрей спешил. Он знал адрес Ладьки, но никогда не был у него дома.
Без труда отыскал дом, поднялся на четвертый этаж. Позвонил. Никто как будто бы не идет к дверям. Андрей постучал. Послышались шаги. Дверь открыла пожилая женщина, которая, не глянув на Андрея, начала что-то искать в коридоре. Андрей не знал — входить ему или как.
— Вот он, — сказала женщина и подняла с пола клубок ниток. — Там он. — И она махнула куда-то неопределенно рукой. (Андрей не понял, к нему это относится или опять к клубку ниток.) — Иди, иди. Чего ты встал?
Андрей вошел и все-таки спросил:
— Ладя дома? Мне Ладю Брагина.
— А кого же. Там он, на кухне.
Показался и сам Ладька. Он что-то дожевывал.
— В самый раз. Чай будешь? — спросил он так, как будто они всегда по вечерам встречались у него дома и беседовали, как самые лучшие друзья.
— Не хочу, — сказал Андрей. — Уже пил. А ты что? Ты опять…
— Уезжаю, — сказал Ладька. — Да ты проходи.
— Некогда мне.
— Завтра уезжаю.
— Как? — Андрей только сейчас понял смысл Ладькиных слов.
— Утром.
— Вы что! Все! — закричал Андрей. — Все куда-то уезжаете!
— Кто все?
— Два дня назад ты не уезжал, а теперь уезжаешь! Так вот сразу!
— Жизнь, — сказал Ладька. — Обстоятельства.
— Врешь ты все! Придумываешь! — Андрей начал злиться. — Вертишь. Крутишь. Ты обязан был явиться в Консерваторию. Тебя ждали!
— Ты ждал?
— И я тоже. Представь себе. — Андрея, как всегда, задело поведение Ладьки: никому ничего не говорит и сразу уезжает. Обидеть людей — ему плюнуть. Даже Киру Викторовну.
Женщина перестала интересоваться клубком ниток и теперь стояла невдалеке от Андрея и Лади и слушала, кивала головой — она была согласна с Андреем.
— Ты должен быть в Консерватории, ты это знаешь! — кричал Ладя. — А я не знаю, должен я или не должен. До сих пор ничего не знаю!
— Знал, знал, а теперь не знаешь?
— Да!
— Врешь!
— Отстань!
Они стояли в полутемном коридоре друг перед другом. Вплотную. Уже давно они так не стояли друг перед другом.
— Может быть, ты и прав, — сказал Андрей.
— Может быть, — ответил Ладя.
— Что я твоему брату скажу? — вдруг спросила женщина.
— Музыкальную школу я закончил. Он велел ее закончить, и я закончил. Теперь буду собирать коллекцию кирпичей. Один уважаемый товарищ собирает.
— Я пошел, — сказал Андрей.
— Кире Викторовне я напишу, — сказал Ладя. — И вообще Консерватория расположена в доме номер тринадцать. Меня это смущает.
Когда Андрей снова был на улице, он подумал, что даже не спросил, куда Ладька едет. Не к брату ли в экспедицию?
Глупый сегодня вечер. А так все было задумано хорошо. А потом все не получилось. Действительно, коллекция кирпичей.
Глава третья
«Тутмос» — это старый «пикап» с клетками для пеликана Бори, десятка дрессированных голубей, енота-прачки (в цирке у него номер: он стирает белье). Енота звали Енот Егорыч. И еще в «Тутмосе» ездят морские свинки, они тоже дрессированные, и у них тоже номер: они машинисты игрушечного поезда. Своих собственных имен у них нет, просто — машинисты.
Ладька вначале слегка растерялся, когда директор цирка Аркадий Михайлович подвел его к «пикапу» и спросил:
— Разбираешься?
Отступать было поздно. В конце концов, и у этого старого «пикапа» колеса вертятся, и он тоже двигается по дороге. А это уже приключение.
— Шофером будешь по совместительству. Проведем по ведомости униформистом. Свободная ставка.
Ладька не возражал. Жизнь разнообразна и поэтому прекрасна. Хирург Склифосовский играл на виолончели, выводил новые сорта груш и купался в проруби. Какой-то француз сшил себе штаны из паутины. Франсуаза говорила. И потом, «Тутмос» вполне симпатичный шарабан. Не из паутины, во всяком случае. А то, что изредка гаснет одна фара, так это не беда. Важно, чтобы постоянно горела левая, тогда не будет осложнений с автоинспекцией. И вообще тише едешь — дальше будешь. Прописная истина. В школе они любили это кричать, когда таскали по коридору материальные ценности.
Первое Ладькино серьезное путешествие. Он даже волновался. Он ждал, когда же наконец перед ним развернется дорога с ее настоящими сложностями и без надписи на машине «Учебная». Ладька много раз чувствовал начала всех дорог, но дальше километров сорока-пятидесяти ему не удавалось по ним проехать. Даже как пассажиру. Теперь — полная безграничность.
Ладькино место было в середине колонны. Первым ехал Аркадий Михайлович в собственном новеньком «Москвиче». Он опять был в рубашке и тонких подтяжках на зажимах. Надел еще черный фетровый котелок. Аркадий Михайлович был похож на старинных циркачей, или, как прежде называли, циркистов. Не хватало тоненьких усов, закрученных кверху, как две перевернутые запятые, и какой-нибудь надписи над головой: «Зоопсихолог, фабрика рефлексов».
