Евгений Рудашевский - Куда уходит кумуткан
Посетителей стало ещё больше. Они покупали отдельный талончик в фотосалон, несмотря на то, что он подорожал в три раза. Фотографировать Лаки не разрешалось. Можно было только пять минут тихонько наблюдать за его копошением в пенопластовом логовище. Белоснежный комочек — такими бывает свежий снег в солнечную погоду. Пушистый, с чёрными глазками и носиком. Мягкий, будто сладкая вата. Тёплая меховая игрушка:
— Хочу себе такого! — кричали дети, выйдя из нерпинария. — Купите!
Некоторые родители, в самом деле, спрашивали, можно ли купить белька. Обещали бережно держать его в ванной и кормить по расписанию. Но узнав, что он через две недели начнёт линять и сменит белую шубку на серую, теряли к нему интерес. Говорили, что лучше купить настоящую игрушку.
Когда Максим с Аюной зашли в нерпинарий, посетителей было не так уж много, а в фотосалон почему-то вернулись Лило и Стич. Пенопластовое логовище пропало. Ничто не напоминало о том, что здесь жил белёк.
Кассир сказала, что вчера Виктор Степанович увёз Лаки в Листвянку. Максиму стало жутко. Он понял, что нерпёнок угодил в тот самый сарай — в научную базу.
О том, что именно там произошло, никто не знал. На следующей неделе дедушка объявил, что нерпёнок погиб. Не выжил без материнского молока. Ни один из заменителей не подошёл.
— Чего тут удивляться? — поправляя очки, медленно говорил дедушка. — У нерпячьего молока жирность больше пятидесяти процентов. Нужен целый завод, чтоб такое сделать. А тут на охладительную систему денег нет…
Лаки не дорос даже до первой линьки. Так и остался пушистым бельком. Ему не исполнилось и двух недель. Об этом уже ни газеты, ни телевизор не сообщали.
Максим боялся, что дедушка расстроится и откажется брать его с Аюной и Сашей к себе в Листвянку, но Виктор Степанович лишь вернулся к обычному задумчивому настроению, обещание нарушать не собирался.
В середине марта умерла и Несси, мать Счастливчика-Лаки. Из-за переизбытка нерастраченного молока у неё началось воспаление, но никто этого не заметил. Её поведение почти не изменилось. Работники нерпинария обнаружили безжизненное тело на столике, где обычно ночевали нерпы. Позвонили Виктору Степановичу. Он приехал. Отменил ближайшие представления. Долго ходил вдоль бассейна, поглядывал на Несси. Поправлял очки и что-то бормотал. Наконец сказал приготовить ящик, в котором нерп доставали из бассейна в санитарные дни.
Несси он тоже увёз в свою научную станцию. После этой новости решимость Максима окрепла. Он должен был непременно разгадать тайну заимки. Саша и Аюна поддержали его.
Письмо. 23 марта«Привет!
Мы в Листвянке! Здесь много туристов, но они толпятся у гостиницы, мы туда не ходим. У нас, в Крестовой пади, спокойно.
Мы всё подготовили, чтобы забраться в дедушкин сарай. Я узнал, где он держит ключ. Ночью стащил его, а утром мы с Сашей сели на маршрутку до Иркутска. Никогда ещё не ездили без взрослых так далеко. От автовокзала добежали до рынка и там сделали дубликат ключа. Дедушка думал, что мы ушли гулять на берег. Дал нам денег на мороженое и копчёный омуль. Как будто не знает, что я не ем рыбу. Мы всё потратили на маршрутку и ключ. Саша добавил из своих, ему мама дала на каникулы. Аюна ждала в Листвянке, на неё денег не хватило.
Хотели сегодня лезть в сарай, но всё изменилось! О сарае пока что забудем. В поход по берегу тоже не пойдём. Тут будет кое-что поинтереснее! Дедушка заказал новых нерп для нерпинария. Это после смерти Несси. Он думал, что охотники сами справятся, но там что-то случилось, и он поедет с ними. Оставить нас в доме не может, и мы напросились в поездку! Сашины родители — в Пихтинске. Папа Аюны — где-то на Ольхоне, у них там собрание шаманов. Моя мама — в ретрите. Пристроить нас некуда.
Дедушка сомневался, но я его уговорил. Сказал, что сам хочу дрессировать нерп, когда вырасту, а значит должен увидеть, как они живут и как их ловят. Когда ещё будет такой шанс? Дедушке это понравилось.
Поездка займёт не больше недели. Вернёмся к самой школе.
Я никогда не катался по зимнему Байкалу. Сейчас, конечно, весна, но море ещё покрыто льдом и до мая не вскроется.
Про дедушкин сарай мы не забудем. Если повезёт, проберёмся в него сразу после Байкала. Хотелось бы. Тогда это будут лучшие каникулы!
А ещё дедушка сказал, что я увижу настоящие логовища нерп.
С Аюной и Сашей тут хорошо. Одному мне было бы страшно, это точно. У дедушки в доме везде книги, а сам дом тёмный и холодный. Мы даже ходим в свитерах и спим под шерстяными одеялами. А туалет прямо во дворе, в кабинке. Я к таким привык, когда жил в Бурятии, а Саша не привык. Говорит, у него там всё мёрзнет.
Надо пораньше лечь. Завтра выезжаем. Как вернёмся в Иркутск, отправлю это письмо. Потом напишу другое, расскажу, что было на Байкале. А это написал сейчас, чтобы потом не писать.
Пока.
P. S. Уже час ночи. Все спят, поэтому я шёпотом. Мне не спится.
Хорошо, что у меня есть Аюна и Саша. С ними спокойнее. Я тут подумал… Знаешь, наверное, счастье — это когда тебя принимают со всеми твоими странностями. И когда ты принимаешь других с их странностями. Мне кажется, это и есть гармония, о которой говорила мама.
Вот мама верит в переселение душ и в карму[33]. Аюна — в злых духов и в то, что шаман после смерти становится птицей с оленьими рогами. Саша верит, что однажды будет архитектором. Сёма из „Минас Моргула“ верит, что где-то на Земле есть настоящий Мордор. Как Троя или Афины. Учитель физики верит в закон притяжения и атомы, учитель биологии — в эволюцию.
Пусть верят, во что хотят. Главное, чтоб это делало их счастливыми, и чтоб они не дрались из-за этого. Я буду верить во всё понемножку: и в буддистов, и в протестантов, и в русских, и в бурят. И в тебя тоже буду верить. В то, что моё письмо дойдёт, и ты ответишь. Я ведь тогда нашёл у мамы своё свидетельство о рождении. Узнал, что родился в городе Королёве. Узнал твоё полное имя. Данилов Панкрат Егорович. Хорошая фамилия, ничем не хуже Савельева, и уж конечно не Японакабасеткин, как думал Саша. Это он помог найти тебя. Смотрел в интернете, а там был Данилов Панкрат из Королёва, который учился в Бауманском университете. Саша сразу сказал, что это ты, потому что имя у тебя редкое, а тут всё совпало. Предложил просто написать в университет на твоё имя, а там они сами передадут. И я поверил. И сейчас верю. Вот только ты не отвечаешь. А я разборчиво пишу обратный адрес. И ящик у нас закрывается на замок, украсть письмо никто не может.
Дедушка говорит, нельзя хотеть то, чего у тебя никогда не было. У меня никогда не было тебя. А хочется. Значит, что-то не так в его теориях. Но я не буду говорить ему об этом. Он опять ответит что-нибудь умное и окажется прав.
Ты, если боишься, не бойся. Мама на тебя, наверное, злится, но она простит. Она сама говорит, что осуждать нужно поступки, а не самого человека. Значит, простит. Я ведь даже не знаю, что у вас там случилось. Может, ты пил. Или бил маму? Но ведь это не повод расставаться? А может и повод. Не знаю, сложно всё. Очень запутано… Хочу расставить всё по местам, как порядок навести в комнате, когда носочек к носочку, футболка к футболке и кровать заправлена без бугорков, а не получается…
Ты пиши, а лучше приезжай. Будем вместе помогать другим верить в то, во что они хотят верить, и делать их счастливыми. У нас получится.
P. S. S. Нужно спать, а у меня в голове крутится буддийская молитва мамы: „Да обретёт вся земля совершенную чистоту. Да будет счастливо всякое существо. Да будет всякое существо избавлено от страданий“. Повторяю эти слова. Вновь и вновь. И кажется, вот-вот что-то пойму, что-то впущу в себя. Но не получается. Даже не понимаю, что это и как его впустить, что для этого сделать…»
На льду
Виктор Степанович не планировал ехать на Байкал. Заказал дяде Коле двух кумутканов — молодых, успевших перелинять нерпят. Надеялся, что до апреля будет спокойно заниматься монографией. Всё изменилось после недавнего звонка — нерповщик предупредил, что с ним поедет директор Байкальского музея, Евгений Константинович. Он тоже заказал двух кумутканов — для аквариума в своём музее, и хотел проследить за их отловом.
Этот звонок взволновал дедушку. Он долго молчал в трубку. Дядя Коля привык к такой особенности Виктора Степановича, поэтому терпеливо ждал. Наконец спросил:
— Может, я перезвоню?
— Я сам перезвоню, — ответил дедушка и положил трубку.
Нужно было всё взвесить, понять, чем вызвано его беспокойство. Он сел за обеденный стол и начал формулировать причины. Поставил перед собой солонку:
— Это будет «во-первых».
Он опасался, что из пойманных кумутканов Женя выберет двух лучших — самых здоровых и подвижных, а нерпинарию оставит слабых и некрасивых. Причина сформулирована.
