Владислав Крапивин - Журавленок и молнии
— Лидия Сергеевна! Это Иринка! Моя… мой товарищ. Мы на одной парте… Иринка, это Лидия Сергеевна. Ты знаешь, я рассказывал.
— Я догадалась. Здравствуйте, — сказала Иринка, стараясь не очень показывать досаду. А досада была оттого, что Журка так стремительно забыл про все на свете (и про нее, про Иринку), бросил портфель, кинулся как сумасшедший. И еще оттого, что Лидия Сергеевна была совсем не такой, какой представляла ее Иринка. Невысокая, даже низенькая, толстоватая, с несовременной прической — какие-то рыжеватые кудряшки.
— Пойдемте ко мне в гости, — тут же предложила Лидия Сергеевна. Я недалеко живу, на улице Кирова.
Иринка бросила на Журку быстрый взгляд. Он, кажется, понял. Сказал огорченно:
— Ой, сейчас нельзя, Лидия Сергеевна, у нас дело важное. Но я обязательно! Скоро!
«Я,» — опять ревниво подумала Иринка. И отвернулась. Журка, все еще светясь от радости, записал адрес, и они распрощались.
Стали ждать троллейбуса. Иринка молчала. Журка наконец спросил:
— Ты чего надутая?
— Я? — сказала она. — Ничуть… Просто я испугалась: ты так сорвался куда-то…
— Но это же Лидия Сергеевна…
— Да поняла я, поняла… Только я удивилась.
— Почему?
— Ну… — Иринка замялась, но удержаться не смогла: — Я думала, что она красавица, а она…
— Что «она»? — слегка насторожился Журка.
— Да ничего. Но… обыкновенная.
Журка не обиделся.
— Не все ли равно, красавица или нет, — сказал он задумчиво, будто что-то хорошее вспомнил. — Тут даже глупо так говорить…
— Почему же глупо? Для женщины внешность — это очень важно.
Журка подумал и серьезно разъяснил:
— Ты же про свою маму не думаешь, красавица она или нет. Просто она есть, вот и все…
— Сравнил! Мама у каждого одна, а учителей вон сколько.
— Лидия Сергеевна тоже одна, — отозвался Журка. — Ты просто не понимаешь…
Иринка хотела сказать, что где уж ей понимать такие сложности, но Журка перебил:
— Вон «шестерка» идет… Ну, пока. Через час я приду.
Будто ничего не случилось…
Журка не понял, отчего Иринка надулась, и не очень на это обратил внимание. Он слишком радовался встрече с Лидией Сергеевной. В самом прекрасном настроении он прибежал домой и с таким же настроением через час отправился к Иринке.
Она встретила его внизу, у подъезда. Глядя мимо Журки, хмуро сказала:
— Не получится сегодня работа…
Журка наконец сообразил:
— Слушай! Ты на меня разозлилась, что ли? За что? Ничего я не понимаю!
Иринка посмотрела виновато, почти со слезами.
— Разве в этом дело? У папы неприятности…
— А что случилось?
— Да… все то же… — горько сказала Иринка, и Журка вдруг подумал, что ее голос очень похож на голос Веры Вячеславовны. — Опять у него с выставкой… Совсем уже назначили, а теперь переносят на будущий год… Ну, он расстроился. Сидит, ругает киношников. Если уж он начал про киношников, значит, не до работы ему. Как бы опять сердце не заболело. Зимой и так целый месяц в больнице лежал…
— А что за киношники? — скованно спросил Журка.
— Так он их называет… двух своих врагов. Он говорит, что они свои картины с экрана срисовывают.
— Прямо в кино? — удивился Журка.
— Нет. Возьмут киножурнал, где строители или сталевары показаны, выберут подходящий кадр — и у себя в мастерской на экран через фильмоскоп. А потом обводят, раскрашивают. Раз, два — и картина готова. Можно хоть во всю стену…
— Разве так бывает? — недоверчиво сказал Журка.
— Значит, бывает… Папа горячий, несдержанный, но он никогда не обманывает. И всегда говорит, что думает. Как с размаха… Мама его за это сколько раз ругала…
Журка подавленно молчал. Как он мог помочь Иринке и ее отцу? И кто тут может помочь?
Журка и раньше знал, что бывают дома у Иринки грустные дни. Но у кого их не бывает? К тому же слышал об этом он лишь намеками и не очень тревожился.
При Журке Игорь Дмитриевич всегда был веселый, бодрый, готовый к работе. И не верилось, что когда-то он бывает не таким.
Журке Иринкин папа очень нравился. Стройный, похожий на дирижера, который вот-вот взмахнет палочкой и начнет озорную музыку. Он и кистью взмахивал, как дирижерской палочкой. У него были длинные пальцы и узкие загорелые запястья. И была в этих тонких руках большая сила. Однажды Игорь Дмитриевич взметнул в воздух Журку, чтобы поставить на качели, и Журка зажмурился от неожиданного ощущения: показалось, что его подхватили руки деда.
— Ты что, испугался, птаха?
— Не-е… — сказал Журка. Засмеялся и открыл глаза.
Игорь Дмитриевич тоже засмеялся. Волосы у него с густой сединой, а лицо совсем не старое. Оно было красивым и могло бы показаться строгим, если бы не рот. Большой улыбчивый рот словно вырезан из какого-то веселого портрета и не очень точно, чуть наискосок, приклеен на лицо Игоря Дмитриевича. Это рот доброго мальчишки. Впрочем, не только мальчишки. Потому что у Иринки были такие же губы и такая же улыбка (если, конечно, Иринка не дулась).
А сейчас Иринкин рот грустно сжат, и сама она стояла поникшая.
— Он же очень хороший художник! — искренне сказал Журка.
— Хороший, конечно… А в Союз художников который год не принимают. Он там у них на собрании одного начальника прямо при всех «киношником» обозвал. Ну вот, с тех пор…
— И выставку из-за этого отменили?
— Я не знаю… Видишь какое дело, он ведь работает в художественных мастерских, там ему заказ дали — какие-то планшеты для завода рисовать. А он увлекся нашей картиной, заказ вовремя не сдал… Главное, что на заводе-то ничего, согласились подождать, а директор мастерских расшумелся. В выставком пожаловался… А при чем здесь выставка? Это же разные вещи — заказ и картины! Просто у него там друзья…
— У кого? — машинально спросил Журка.
— Да у директора. В выставкоме. Вот они опять и сделали папе гадость…
— А у Игоря Дмитриевича разве нет друзей? Чтобы заступились за него? — сочувственно спросил Журка.
Иринка как-то по-старушечьи махнула рукой. И сказала с сердитой откровенностью:
— А… «друзья». Когда праздник или день рождения, они тут как тут. А если помочь надо, с начальством ссориться не хотят. Разве это настоящие друзья?
Журка грустно усмехнулся:
— А от тех, кто настоящие, тоже никакого проку…
— Где они, настоящие-то? — тихо и печально отозвалась Иринка.
Так же тихо и очень серьезно Журка сказал:
— А я?
Они помолчали. Журка вдруг застеснялся, Иринка, видимо, тоже смутилась. Потом она тряхнула волосами и попросила с хмурой виноватостью:
— Ты уж на меня не сердись…
— За что? — удивился Журка.
— Да за это… Сегодня на остановке…
— Я так ничего и не понял, — сказал Журка.
— Ну и молодец, что не понял. А я дура…
— Да ладно тебе… Пойдем к нам! Мама пирог с яблоками печет.
Иринка покачала головой:
— Нет. Мама сейчас папе капель даст и в постель уложит, а он всегда просит: «Ришка, посиди со мной рядышком». Я уж пойду, посижу…
Журка брел от Иринки, пинал перед собой пустую коробку от сигарет «Космос» и думал про Игоря Дмитриевича. И про Иринку: какая она сегодня хмурая и по-взрослому озабоченная.
По правде говоря, в Иринкином разговоре о всех этих выставкомах, заказах и отцовских недругах Журке почудилось что-то ненатуральное. Будто она повторяла не свои слова. Но тут же он подумал: «Ну и повторяла. А что такого? Слышала, как отец рассказывает, а потом со мной поделилась…» Иринкина тревога об отце была настоящая и большая, Журка это чувствовал и сам теперь тревожился. Он знал точно, что Игорь Дмитриевич хороший и добрый. Недаром же, когда смотришь на «Путь в неведомое», даже горло начинает щекотать от волнения. Знал он и то, что еще в прошлом году Игорю Дмитриевичу сказали все в том же непонятном выставкоме: «Написано недурно, однако сюжет у вас какой-то странный. Любители живописи ждут от художников, что они отразят современность, а у вас какой-то Грин или Жюль Верн…»
Олухи, честное слово!.. Только бы Игорь Дмитриевич не расстроился слишком сильно и не заболел. А то больше не будет хороших минут и веселых разговоров в солнечной комнате с качелями. Лето совсем, совсем скоро кончится…
И словно в доказательство близкой осени пахнул из-за угла холодный ветер. Неожиданный и резкий. Угнал в канаву сигаретную коробку, хлестнул по ногам колючей пылью и мусором, запорошил глаза. Серая тучка набежала на солнце.
Журка моментально озяб. Но назло ветру и назло всем печальным мыслям решил, что домой не пойдет, а, раз уж есть свободное время, забежит сейчас к Лидии Сергеевне. Потому что улица Кирова в двух кварталах.
Эта мысль улучшила Журкино настроение. Он подумал, что у Игоря Дмитриевича, может быть, скоро все наладится, зашагал быстрее, согрелся на ходу и к дому Лидии Сергеевны подошел совсем весело.
