Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство
— На Сенкевича, — нехотя ответила Цеся и сняла со своей талии руку бородача. — Знаешь, мне что-то неохота идти в кино.
— Не валяй дурака! — возмутился бородач. — Билетам, что ли, пропадать!
Цеся со вздохом подумала, что пылкие брюнеты нужны не во всякую минуту жизни. Они подходили к большому дому на улице Сенкевича. Цеся оставила бородача возле продовольственного магазина и вошла в ближайший подъезд.
В списке жильцов Гайдук не значился, но Павелек сказал, что Ежи живет у некоей пани Пюрек. Цеся стала подниматься по ступенькам, пытаясь утихомирить норовящее выпрыгнуть из груди сердце.
Она остановилась перед дверью квартиры номер восемь. Стало быть, это здесь. Совершенно не думая о том, что делает, Цеся вынула зеркальце и внимательно на себя посмотрела. Ну конечно, никаких перемен, к сожалению.
Еще минуты три прошло в колебаниях и топтании на месте, и наконец, внезапно набравшись решимости, Цеся нажала кнопку звонка, чувствуя, как ее сердце проваливается в желудок и там странным образом продолжает громко стучать. Звук неторопливых шагов за дверью едва не заставил ее убежать сломя голову.
Дверь открылась; на пороге стояла старушка в темном домашнем халате.
Цеся заставила себя заговорить:
— Здравствуйте. А Ежи дома?
Старушка окинула Цесю испытующим взглядом.
— Он у себя, — сказала она тихим голосочком. Но и не подумала сдвинуться с места. Лишь внимательно оглядев Цесю, она решилась: — Заходи, пожалуйста.
В коридоре напротив входа висела картинка, изображающая юную деву с кошечкой. Картинка была овальная, девица, изображенная на ней, — пухленькая и сияющая. Слева была узкая дверь, застекленная матовым стеклом. В ту минуту, когда Цеся оторвала взгляд от улыбающейся красотки, эта дверь приоткрылась, и мгновенно стало ясно, что картинка сулила обманчивые перспективы: Гайдук стоял на пороге мрачный и злой, хмуря брови и глядя исподлобья.
— Привет, — сдержанно сказал он. — Входи.
Цеся послушно вошла. Сердце у нее колотилось, щеки горели, назойливый шум в ушах заглушал все остальные звуки. Она с ужасом обнаружила, что не в силах выдавить ни единого слова. Гайдук медленно закрыл дверь и обернулся. Он тоже молчал. Все это было похоже на какой-то страшный сон. Минуты шли, оба продолжали молчать, и это молчание становилось все более нестерпимым. По коридору прошаркала пани Пюрек, зажурчала струя воды, загремел чайник. Во дворе кричали мальчишки и кто-то с грохотом захлопнул мусорный ящик. В соседней квартире разливалось радио: передавали арию из «Искателей жемчуга».
Только Цеся подумала, что еще секунда — и она или грохнется в обморок, или разревется, как Гайдук наконец заговорил:
— Садись. — И пододвинул ей стул.
Цеся села и стала оглядывать комнату в надежде, что так будет легче овладеть собой. Рука Гайдука, лежавшая на спинке стула позади нее, отдернулась как ошпаренная, когда Целестина прикоснулась к ней плечом.
— Хорошо у тебя, — сказала Цеся не очень уверенно, обводя взглядом аскетически пустую комнату.
В ней не было ничего, кроме дивана, стола и полки с книгами. На стене висел вырезанный из газеты портрет улыбающегося мужчины на фоне исписанной мелом доски.
Гайдук враждебно молчал.
— Я пришла спросить, — выдавила из себя Цеся, — не нужно ли тебе помочь… ты совсем перестал ходить в школу…
— Перестал, — противным голосом подтвердил Гайдук. — А в помощи я не нуждаюсь. Привык справляться сам. Во всех случаях.
Они взглянули друг на друга и, смутившись, одновременно отвели глаза.
— Ты… обиделся? — прошептала Цеся. — За то, что я тогда…
Гайдук с усилием рассмеялся:
— С чего бы это мне на тебя обижаться?
— Потому что я тебя не поддержала.
— А зачем тебе было это делать? — спросил Гайдук деревянным голосом. — Каждый поступает так, как считает нужным. — И вдруг все его самообладание куда-то испарилось. — Разве я могу на тебя обижаться за то, что ты не такая, как я думал! — быстро проговорил он. И тут же, спохватившись, нахмурился и сунул руки в карманы. — Ну, а теперь иди. Не то этот тип, который тебя ждет внизу, помрет с тоски.
— Там… никого нет!.. — горячо воскликнула Цеся. Она сама не знала, почему ей так важно, чтобы Гайдук в это поверил.
Но он не поверил.
— Я говорю о том типе, что с тобой пришел. Я вас видел из окна. Тот самый, с которым ты ходишь в кино и в парк. — Гайдук изобразил на лице нечто вроде улыбки: — От меня можешь не скрывать, я никому не скажу.
Цеся пристыженно молчала.
— Теперь небось тоже в кино собрались? — осведомился Гайдук с прежней неприятной ухмылкой. — Поторопись, начало, наверно, в четыре… — И, когда смертельно обиженная Цеся встала, добавил: — Да и я должен уходить. У меня свидание.
Цеся бросила на него быстрый взгляд.
— Ну, иди же наконец! — крикнул Ежи и зажмурился.
Целестина, гордо выпрямившись, торопливо вышла, задыхаясь от сдерживаемого плача. Выбежав из дома, она опрометью бросилась через улицу. Бородач, о котором она совершенно забыла, посмотрел на нее с удивлением, а потом, убедившись, что это не шутки, подхватился и кинулся следом.
— Стой, голубушка, — сказал он, обнимая ее сзади за плечи. — Что происходит?
Цеся посмотрела на него невидящим взором:
— Ничего, ничего. Пошли. Пошли в кино.
— Но что все-таки случилось? Эта идиотка тебя обидела? Говорил — не ходи.
— И был прав, — сказала Цеся безжизненным голосом. — Был прав, был прав, был прав.
— Ну что с тобой? — Бородач взъерошил Цесину челку. — Не расстраивайся!
Цеся как будто внезапно его заметила.
— Зигмунд! — сказала она с удивлением. И вдруг горько зарыдала. Слезы хлынули у нее из глаз, как из водопроводного крана, целыми потоками. Открытым ртом она судорожно хватала воздух, в носу громко забулькало.
Проходящая мимо полная дама, нагруженная авоськами с картошкой и морковью, остановилась, привлеченная любопытной сценой. Бородачу, кажется, это не понравилось.
— Люди смотрят, — буркнул он. — Успокойся.
Цеся отчаянно ревела, обеими руками вцепившись в его рубашку. Правда, она пыталась сдержать рыдания и что-то произнести; в конце концов ей это удалось.
— Я… ничего… не… понимаю! Я… ничего… не… понимаю! — вырвалось у нее.
Со стороны Звежинецкой улицы приближалась другая дама. Из ее авоськи уныло торчали две бледные куриные ноги.
— Что случилось? — громко спросила она у дамы с морковкой.
— Не знаю, милочка. Похоже, он ее бросить хочет. Плачет, бедняжка, и плачет.
Бородачу нисколько не улыбалась перспектива оказаться в центре общественного внимания. Вдобавок его новенькая рубашка промокла от слез и измялась. А пренебрежительное отношение, к своему гардеробу он не каждому мог простить.
— Идем же наконец! — прошипел он. — Или я пойду один!
— До чего ж нетерпеливый, обманщик! — Дама с цыпленком подошла поближе, готовая из женской солидарности активно включиться в действие.
Бородач схватил Цесю за руку и поволок в безопасную сень подворотни. Цеся покорно последовала за ним, пряча свое отчаяние в носовой платок.
— Чего не терплю, так это истеричек и уличные сцены! — сердито сказал бородач, когда они укрылись в темноте подворотни. — Если ты немедленно не успокоишься, я пойду в кино один.
— Я… ничего… не… пони… — рыдала Цеся, и вид у нее был такой, будто она вот-вот начнет биться головой о стену, вследствие чего бородач, который в самом деле больше всего на свете не терпел истеричек и уличные сцены, откашлялся, поправил галстук и смело вышел из подворотни.
Он бы удивился, если б узнал, что Цеся этого даже не заметила.
13
Впервые в жизни случилось так, что Телятинке не от кого было ждать вразумительного совета, и уж меньше всего — от домашних. Родные бы просто ничего не поняли, в этом она была твердо уверена, и поэтому не только не рассказала дома о случившемся днем, а наоборот, изложила фальшивую версию происшествия, которое довело ее до столь прискорбного состояния. Она сообщила, что была у одноклассницы, на обратном пути упала с лестницы, расшибла колено и исключительно по этой причине вернулась вся в слезах. Потом последним усилием воли сняла с себя восхитительную Кристинину кофточку, повалилась на диван и до вечера плакала, не снисходя до беседы ни с одним из своих родственников.
Разумеется, никто в эту версию не поверил. Цесю оставили в покое, лишь за дверью время от времени слышались голоса, в которых звучало беспокойство и скрытое любопытство. Цеся поплакала, поплакала и встала. Она пошла на кухню, где в угрюмом молчании поглотила шесть консервированных огурчиков и полбаночки маринованных грибков. Затем, несколько воспрянув духом, энергично взялась за посуду, вымыла ее, натерла пастой линолеум в кухне, кое-что простирнула и почувствовала себя еще лучше.
