Ганна Ожоговская - Чудо-юдо, Агнешка и апельсин
«А я смоюсь отсюда, и точка! — радуется Михал. — Вернусь в Лодзь, и долго тут меня не увидят».
Может, совсем не возвращаться сюда? Мама огорчится… Ей хочется, чтоб он учился… Это потому, что сама она неученая и работа у нее тяжелая…
Нет, маму огорчать нельзя. Как все сложно… Может, уехать немного раньше? В субботу. А в школе Витек скажет, что Михала вызвали письмом…
Черник вернулся с работы усталый. Он рассказал о несчастном случае на заводе: какому-то парню у станка отхватило два пальца. Такое несчастье! Хорошо еще, что на левой руке.
— А ты что такой хмурый сидишь? Опять двойку получил?
— Подумаешь… двойка… Просто думаю… Надо к маме пораньше поехать. Кто ей там воду для стирки будет носить? В колонке насос такой тугой, просто ужас!
— Надо будет навестить вашу колонку и потолковать с ней по-дружески. Ты обед сварил?
— Ничего я не сварил, не до этого было. Всухомятку поел. Там есть хлеб, масло, колбаса… Дома поросенка откормили, я вам домашнюю колбасу привезу.
— Хорошо. А может, пока чай заваришь?
— Не пойду я на кухню! — бурчит Михал. — Не могу больше видеть, как у этой старухи голова трясется.
— И у тебя будет трястись, тогда вспомнишь. Стыдно смеяться над старым человеком.
— Разве я смеюсь? Я только говорю.
Дядя берет чайник и идет на кухню. Если бы дядя его упрекал, если бы нотацию прочел, Михал бы воспротивился, отстаивал свои права. Но дядя молча пошел сам… Михал понимает, что поступил нехорошо. Дядя вернулся с работы усталый, голодный, а тут нет даже тарелки супа…
Михалу стыдно, ужасно стыдно, но, чтобы заглушить укоры совести, он говорит себе: «Что я, Агнешка, чтобы прыгать?»
Дяди не было довольно долго. А когда он вернулся, Михал догадался сразу: он все знает. Интересно, кто ему рассказал? Старуха? Медсестра? А может, на кухне оказалась Петровская?
— Опять ты набезобразничал? — говорит Черник. — Прихожу с работы голодный, измочаленный, как лошадь, расстроенный из-за этого случая на заводе… а тут, на тебе! Даже есть расхотелось! — Дядя опускается на кровать и ставит чайник на пол. — Голова у тебя здоровая, а ума ни крошки нет! Зачем ты это сделал?
— Кто вам рассказал?
— Нечего мне вопросы задавать, отвечай, коли тебя спрашивают, слышишь? — сердится механик.
— Слышу, нечего кричать! У нас был спор. Из-за Витека.
— Нечего валить с больной головы на здоровую. Витек тут ни при чем, его и дома-то не было. А мать ему задала трепку. Ни за что, можно сказать. Теперь она жалеет. Да поздно жалеть. Таковы все женщины…
Ага, значит, Петровская рассказала.
— Совсем я ни на кого не валю. Раз вы не верите, что это так было… дело чести…
— Что общего между честью и дверцей шкафа? Чужого шкафа! Из чужой комнаты! И зачем тебе понадобилось продавать дверцу? Ты что, ополоумел? Отвечай сейчас же!
— Раз вы мне не верите, то и рассказывать нечего, — заупрямился Михал.
— Отвечай, зачем тебе понадобились двадцать злотых? Что я тебе, мало денег даю? Отказываю тебе? Все время даю, раз надо — бери!
— Не свои ведь даете. Мамины деньги. Только лежат у вас, ну и пусть, раз мама так решила. Мне все равно, конечно.
Дядя нагибается, берет чайник и снова ставит его на пол. Он молчит, проглатывает слюну, потом, уперевшись локтями в колени, роняет голову на ладони. Волосы у дяди черные, густые, большие руки не могут в них запрятаться, и Михал отчетливо видит, сколько на этих руках царапин, метин, шрамов. Но пальцы все на месте…
— Михал, — говорит Черник, не поднимая головы, — иди на кухню заниматься. Там никого нет. Я немного прилягу.
— Я пойду в город.
— Нет. Ты пойдешь на кухню, — все так же, не поднимая головы, спокойно, но твердо говорит дядя. — Ты пойдешь на кухню заниматься.
Михал отрывает взгляд от дядиных изборожденных царапинами рук, берет портфель и идет на кухню.
В кухне и впрямь никого. Вся она залита закатным солнцем, здесь тихо и уютно. Мальчик кладет на стол учебники, тетради, но до занятий ли ему?
«У всех нервы, — размышляет он. — У дяди нервы, у Петровской нервы, у учительницы нервы и даже нервная болезнь, старухе Шафранец слова не скажи… Такое количество нервных людей выдержать трудно. Сбегу я отсюда, и оставайтесь сами. Попрошусь обратно в лодзинскую школу или в вечернюю поступлю. Маму я как-нибудь успокою. Мама поймет, что в такой обстановке жить невозможно… Завтра наша очередь пользоваться ванной, помоюсь напоследок… и кончен бал…»
Ванная — отличная штука. Был бы дома хоть душ, малыши бы визжали от радости. Когда Михал начнет зарабатывать деньги, он первым делом сделает ремонт дома, а потом проведет канализацию — дядя ему поможет, — будет у них и ванная, и душ, и… радио в ванной. Ни у кого нет, а у них будет!
В кухню тихонько заходит Геня и как ни в чем не бывало сообщает Михалу шепотом:
— Знаешь, Михал, Витек сюда не придет. Мама его отлупила. Она была такая злая, что и меня чуть не отлупила. Но Агнешка принесла лекарство из аптеки, и мама успокоилась. Она хотела порвать этикетки. Витек плакал. Но папа не дал. Теперь они с Витеком сдирают этикетки с дверцы шкафа, потому что мама их видеть не может. Здесь у нее колет. А я сидел тихо-тихо, знаешь?
— Знаю, глупенький, знаю. Я бы тебе тоже всыпал как следует.
— За что? — возмущенно спрашивает Геня. — Я же сторожил дом! Я не дурак.
— Ну, может, и не дурак, но уши у тебя все равно холодные, ясно? Говорил я тебе, когда увидел твоих родителей: «Жми домой, скажи, что дверца сейчас прибудет в целости и сохранности»? Говорил или не говорил? Надо было слушать! Не заварилась бы такая каша!
— Да, жми! А ребята взяли бы нашу дверь! Она же им понравилась? А мама велела никому ничего не давать. Я и не давал. А папа говорит, что в тебе есть твердость. Еще бы, такую тяжелую дверь на голове тащил… и выдержал!..
«Да, — размышляет Михал после ухода малыша, — я твердый. А буду еще тверже. Как камень».
Довольный собой, Михал раскладывает учебники и тетради и начинает готовить уроки. Что ему стоит, пожалуйста!
Никак не думал Михал увидеть сегодня Агнешку. Он был уверен, что тетка ей вообще запретит с ним водиться. Она же ясно сказала, он своими ушами слышал: «Какой наглец!»
Агнешки не было дома, но ей наверняка уже про все рассказали тетка или Петровские, когда она принесла лекарство. Интересно, как она отнеслась к этому делу? Что от нее требовать, если даже дядя ни черта не понял?.. А все же интересно! Впрочем, пусть себе думает что хочет. И держится от него подальше. Если она хоть заикнется, он ее так отбреет, что она надолго его запомнит. Правильно сделала, что не пришла на кухню! Очень правильно!..
И тут-то она и вошла. Вошла, старательно разложила учебники на своем конце стола и, как всегда, принялась за уроки.
Михал весь внутренне сжался, ожидая, что она заговорит. Он ждал долго. И не дождался. И ему надоело думать об этом — он увлекся задачкой и успокоился. Он даже забыл о том, что не один сидит в кухне.
— Знаешь, Михал, — неожиданно заговорила Агнешка, — я сегодня случайно зашла в маленький магазин на Свентоянской и видела там леденцы! Огромные, разноцветные. Петушки, лошадки, ракеты! Очень красивые! Купи своей малышне, а? Обрадуются!..
— А где это? — спросил Михал и, внимательно выслушав ее объяснения, сказал: — Это здорово! Куплю на все деньги!
Сказал и посмотрел, какое впечатление произведет на Агнешку эта фраза. Но что можно прочесть на лице человека, который опять уткнулся в книгу?
— Ты уже знаешь? — спросил Михал немного погодя. — Слыхала?..
— Слыхала, — ответила Агнешка. Но то ли она не поняла, о чем он спросил, то ли не хотела говорить на эту тему, потому что добавила: — Пусто будет в доме на праздники. Завтра уезжает тетя, через несколько дней твой дядя, потом ты. Странно как-то станет, необычно, верно?
— Я не про то. Я про этикетки.
— Про этикетки? — переспросила она как ни в чем не бывало. — Витеку нужен альбом. Но знаешь, альбом стоит дорого. Можно купить бумагу и сделать самим. Я сделаю… Поможешь мне? Вот был бы подарок Витеку! У него ведь скоро день рождения…
— А деньги где взять на бумагу?
— Может, пан Петровский даст? Я даже уверена, что даст.
— Даст! Держи карман шире! Так ему жена и позволила! Черта с два!
— Ну, тогда можно взять из тех, что тетя мне оставит. Я не буду много тратить.
«Глупая, глупая Агнешка! На свои деньги собирается покупать бумагу и делать Витеку альбом! Зачем? Ей-то что? Лучше бы себе конфет купила», — думает Михал и не знает, сказать ли ей это сразу или потом. Лучше сразу и заодно про то, как он решил вступиться за честь Витека и что из этого вышло… Нет, надо быть жестким…
Но пока он собирался с мыслями, Агнешка сказала «спокойной ночи» и ушла. Он долго-долго сидел один. Не хотелось ему возвращаться к дяде. Раньше он думал, что дядя близкий ему человек. Правда, взрослый, но хороший, все-таки родной мамин брат. Он всегда был добр к ней, мама рассказывала. И вдруг оказалось, что дядя совсем его не понимает.
