Худайберды Тухтабаев - Свет в заброшенном доме
– Да, сынок, парень-то ты, видать, неплохой, да соскользнул уже на плохую дорожку. Таким мы обязаны вовремя помочь. Потому я не могу, сынок, отпустить тебя…
Часть третья
НАШИ МЫТАРСТВА
В детколонии
Через неделю меня отправили вместе с разной шпаной в детскую колонию, расположенную за городом. Занимала она площадь примерно в пятьдесят гектаров. Здесь было много ребят, похожих на меня, но ещё больше командиров с повязкой на рукаве, пухленьких женщин в белых халатах, вечно хмурых начальников, которые каждый разговор начинали со слов: «Вы должны…», «Вы обязаны…».
Как только привезли, нас тотчас погнали в баню, потом наголо обрили, дали грубые ботинки с высокими голенищами, на резиновой подошве, мешковатый трикотажный костюм. Здесь пятьдесят отрядов. У каждого отряда свой командир, свой барак. Члены отряда все вместе, строем ходят и в столовую, и на работу, и с работы.
Воспитанники детколонии изготовляют столы и стулья, картонные коробки для обуви, большие и маленькие деревянные ящики, вьют верёвки, короче, цехов столько, что и не перечесть.
Отряды соревнуются с отрядами, а члены отрядов – между собой. Победители в соревновании за отличную учёбу, хорошую работу и примерное поведение обедают в специально отведённой столовой. Иногда их всех сажают в машину «студебеккер», у которой десять колёс, и везут на экскурсию в город или в горы. Тот, кто в течение всего года держит первенство, получает свободу. Хочет – уезжает домой, не хочет – остаётся в колонии: учится, работает. На волю выходит когда вздумается.
Закончив эти объяснения, наш командир Гого вскинул голову: «Всё понятно?»
Трудно понять, кто он по национальности, узбек или русский. Он говорит то по-узбекски, то по-русски.
Всё тело его разрисовано: и руки, и грудь, и спина, и ноги. Тут тебе и парящий орёл, и свернувшаяся в клубок змея, и парень, замахнувшийся кинжалом, и даже паровоз с дымящей трубой.
– Если кто будет замечен с папиросой, получит сутки гауптвахты, понятно? – продолжал Гого.
– Понятно, – хором подтвердили мы, новички детколонии.
– Кто украдёт что-нибудь у товарищей – трое суток, ясно?
– Ясно.
– А теперь шагом арш!
Место нашей работы находилось за баней. Здесь, на пустыре, мы должны были вытаскивать гвозди из разбитых ящиков. Заготовим кубометр досок, вот и наша дневная норма.
Схватили мы щипцы и молотки, включились в работу.
– Эй, Многодетный! – донеслось до меня вдруг. Я вздрогнул, поднял голову: кто мог меня позвать? Вокруг никого. Наверное, послышалось, решил я и опять принялся вытаскивать из досок гвозди.
– Ариф!
Оглядываюсь… и застываю истуканом. Передо мной стоит…
– Шермат! – заорал я что есть мочи.
– Это ты, Ариф?
– Ты ли это, дружище?! – Мы бросились с Шерматом обниматься. Мои товарищи стояли с разинутыми ртами.
– Товарищ командир, – обратился Куршермат к Гого, когда мы немного успокоились, – вот земляка своего встретил. Разрешите ему отлучиться на пять минут побеседовать.
– Даю вам час, – сказал Гого. – Идите куда-нибудь в сторонку. Если хотите, можете даже облизать друг друга.
Мы подошли к старой яблоне, готовой вот-вот свалиться. Куршермат бросил на землю моток верёвки, опустился на него, пригласил меня:
– Садись, брат. Ты как сюда попал?
– Соскучился по вас, – улыбнулся я. – Где Ислам Курбаши?
– Вечером увидишь… Давай рассказывай.
– Что рассказывать?
– Как там в детдоме?
– Наш детдом распустили.
– А Мария Павловна?
– А что Мария Павловна! И плакала и ругалась… Пятнадцать дней по разным учреждениям бегала… а толку никакого. Под конец привезла нас в Ташкент, сдала с рук на руки и уехала, вся в слезах.
– Всех в Ташкент привезли?
– Нет, только тридцать человек. Остальные в Коканде.
– А Карабай, Самовар?
– Они в Ташкенте, в железнодорожном училище.
– А ты сам как сюда попал?
– Виноград украл.
– И это ты-то? Ну и ну!.. Знаешь, Многодетный, это хорошо, что ты попал сюда. – И Куршермат принялся так расхваливать детколонию, что можно было подумать – он за это деньги получает. По его словам выходило, что детколония эта в тысячу раз лучше любого детдома в мире, а ребята тут какие! Не ребята, а богатыри! Если дерутся, то по-настоящему, по-мужски, а коли запоют марш «Шагай вперёд, шагай!», земля и небо содрогаются…
Однако Куршермат враз расстроился, когда я рассказал ему, что Султан пропал без вести, а самая младшенькая лежит в больнице. Он долго сидел молча, уставившись в одну точку, потом вдруг встрепенулся:
– Небось сердце ноет, как посыпанное солью, а?
– Да, – кивнул я, едва сдерживая слёзы.
– Не расстраивайся. Увидимся вечером с Курбаши, решим, как быть. Тебе бежать надо отсюда, вот что.
– Что-о ты! – кинул я испуганный взгляд на Гого.
– Не бойся, – сказал Шермат. – Ты убежишь дней на десять – пятнадцать, и всего-то дел. Соберёшь всех своих братьев и сестёр, отвезёшь в кишлак и вернёшься обратно. А не вернёшься – тоже плакать не будут. Здесь ведь совсем неплохо. Но вот в чём беда… Разбредутся твои по миру – пиши тогда пропало. Есть у нас мальчишка по имени Данко. До войны их было семеро братьев и сестёр, а сейчас один остался как перст…
– Эй, ваше время истекло! – крикнул Гого и по-командирски засвистел в свисток. – Мирзаев, займи рабочее место!
Вечером я встретился со своими старыми друзьями. И вот что насоветовали Ислам с Шерматом: мне сейчас надо работать за десятерых, выбиться в передовики, трижды попасть на красную доску, заслужить благодарность на линейке. После этого мне дадут увольнительную в город. Выйду я на свободу, а там поминай как звали.
– А если попадусь? – засомневался я.
– Говорят же тебе, не бойся, – подбодрил Куршермат. – Если разобраться, никому ты тут не нужен. Мы с Исламом соберём тебе немного денег. Доберётесь как-нибудь до Коканда, а там легче будет. Правильно я говорю, Ислам?
– Конечно, – согласился Курбаши. – Мы продадим немного верёвок. Вон люди каждый день через щели в заборе пристают, говорят, продайте верёвок. И даже деньги суют.
С того дня меня будто подменили. К тому же здорово, оказывается, соскучился я по работе. По три нормы выполняю в день, и поведение наипримернейшее, и учёба хорошая, но прошло уже почти два месяца, а ничего из того, что наобещал Шермат, не случилось. Имя моё на красной доске не написали, на линейке не хвалили. В воспитательный час ни о чём другом не говорят, кроме как о положении на фронтах…
Последнее время я до того часто вспоминал своих младшеньких, просто сил нет. Как лягу в постель, закрою глаза, передо мной появляется мама.
– Почему ты бросил наш дом? Почему погас огонь в нашем очаге? – вопрошает она укоризненно.
Просыпаюсь весь в поту, оглядываюсь вокруг – никого. Все сладко спят. Ложусь на правый бок – тут как тут отец.
– Султан в реке утонул, почему ты допустил это?! – говорит он.
– Султан, братик мой! – просыпаюсь с криком.
В один из таких дней, когда я не знал, куда от тоски деться, нас послали на картошку. Шермат, Ислам и я попали в одну бригаду.
– Самый раз смываться, – шепнул мне Шермат. – Я с тобой.
– Зачем тебе бежать? – удивился я.
– Я вернусь, когда посажу вас в поезд.
У Ислама были с собой деньги. Сто пятьдесят рублей. Он вручил их мне, попросил, чтоб я проведал его старую тётушку в Айымкишлаке, отвернулся. На глаза Ислама навернулись слёзы.
Помощь Шермата
Примерно полчаса шли мы с Шерматом по яблоневому саду, потом вышли на запылённую дорогу, ведущую в город. Прицепились сзади к арбе, что везла кукурузные початки, и добрались до Ташкента. Время близилось к вечеру. У ворот детдома я попросил вахтёра вызвать Зулейху.
– Ты её брат, что ли? – уставился на меня старик.
– Да, брат.
– Да чтоб ты сдох, такой брат! – накинулся на меня вахтёр. – Два месяца твоя сестрёнка на дорогу глядит, тебя ждёт, а ты где пропадаешь, несчастный? Извелась ведь бедная девчонка!
– Я был на практике, – соврал я, боясь сказать правду.
– На практике! Ещё врать умеет! – старик, ругаясь, как вздорная старуха, исчез за воротами и вскоре вернулся с моими сестрёнками.
Не совру, если скажу, что целый час убили мы, пока толком слово вымолвили. Раскроем рот, и тут же слёзы сами собой набегают. Плачем и плачем. Сестрёнки мои давно знали, и куда я попал, и что Султан исчез. Всё это сообщили им Самовар с Карабаем, которые не забывали хоть изредка навещать девочек. Что самое плохое, наших, детдомовских, девочек здесь осталось всего трое: Зулейха с Рабиёй да Дильбар (помните, я ещё пообещал сосватать её Султану?). Многих удочерили добрые люди, а татарочку и Хакиму забрали родственники.
– Акаджан, давайте мы тоже уйдём отсюда, – просила Зулейха сквозь слёзы. – У нас ведь есть Парпи-бобо и тётушка Тухта, ну, пожалуйста!
