Альваро Юнке - Мужчины двенадцати лет
— Лучше уж пусть он ни разу не помирает, — ответил другой мальчик, настроенный менее радужно. — Надо его спасти! Но как?
— Давайте взломаем дверь, а?
— Давайте!
Восемь мальчишек навалились плечом на проклятую дверь.
— Разом! Посильней!
Восемь плеч разом ударились о дерево. Бесполезно — дверь не поддавалась… Вдруг Мартин, с лицом, осветившимся внезапным вдохновением, воскликнул:
— Подождите, ребята, я спасу его!
И опрометью побежал домой. Вернулся он с огромной связкой ключей:
— Ну-ка, посмотрим, не подходит ли какой-нибудь из них?
Он вставил ключ в замочную скважину… Нет! Другой… Тоже нет! Еще один… Ничего не получается!
Затаив дыхание, вытянув шеи, товарищи ждали. Лица их были бледны от волнения, глаза блестели, а сердца, объединенные в одном благородном порыве, с каждой минутой бились всё сильнее. Весь дрожа от возбуждения, сознавая всю ответственность высокой задачи, которую он сам взял на себя, Мартин пробовал один ключ за другим. Может быть, этот?.. Нет, не подходит! Или вот этот побольше?.. Опять осечка! Он снова и снова вставлял в замочную скважину какой-нибудь ключ и пытался повернуть его — ничего не выходило.
А мальчик, самый младший из всей компании, тот, который верил, что у кошки семь жизней, присел на корточки и, пригнувшись к самому полу, через дверь успокаивал пленника:
— Скоро откроем, Фалучо. Подожди еще немножечко, мы тебя спасем. Не помирай, Фалучито! Еще немножечко не помирай, пожалуйста!
И вдруг ключ повернулся в замке! Мартин толкнул дверь — и она открылась. Ах, какое тут всех охватило ликование, какой радостный крик огласил воздух! Мартин вошел в комнату и вернулся, неся на руках кота, или, вернее, тень, оставшуюся от кота, которая едва слышно мяукала, словно стонала. Мартин торжествующе поднял кота в воздух: он видел однажды, как пожарный вот так же поднял в воздух девочку, спасенную им из огня. Он был встречен восторженными криками товарищей и восклицаниями сострадательных соседок, окруживших плотным кольцом отважных спасителей и вполне разделявших с ними их благородное ликование.
— Ура! Да здравствует Фалучо! Фалучито наш дорогой! — кричали мальчишки.
— Бедняжечка, до чего исхудал! — восклицали женщины.
— Да здравствует Мартин! — крикнула восторженно какая-то девушка.
А одна женщина поцеловала Мартина в лоб, утирая слезы.
— Давай его сюда! — потребовала соседка портного. — Я дам ему молока.
Мартин, раздвигая рукой толпу, гордым шагом героя двинулся по направлению к говорившей, неся на плече тихонько мяукавшего, словно жалующегося кота и сияя радостью от сознания выполненного долга.
Дверь комнаты портного осталась открытой настежь.
Словно им никогда в жизни не приходилось видеть кота, лакающего молоко, двадцать детей, пятнадцать женщин и десять мужчин столпились вокруг Фалучо. Все вытягивали шеи, чтобы взглянуть на него, а Фалучо тем временем пил блюдце за блюдцем и просил еще. Люди говорили:
— Бедняжка, как он проголодался! Если б он еще день просидел, не выжил бы!
Затевались споры:
— Ну да, не выжил бы! Кошка может сорок дней без пищи просидеть.
— Без пищи — да, но без воды — ни в коем случае!
— Да кошкам пить вовсе не обязательно.
— Не говорите глупостей, приятель. Какой же зверь может жить и не пить?
— А рыбы?
— Ой, потеха, вы только послушайте, что он такое чешет!
Это спорили мужчины.
И вдруг перед ними вырос полицейский.
Что здесь происходит? Ему объяснили. Полицейский, высокий и тощий индеец, сделал испуганное лицо.
— Это взлом! Взлом — серьезное преступление! — воскликнул он и, достав блокнот и карандаш, стал допрашивать: — Кто открыл дверь?
Кто-то указал на худенького, очень бледного и дрожащего мальчика: так выглядел в эту минуту Мартин, с которого вмиг слетела вся героическая осанка.
— Ваше имя? — спросил полицейский, подходя к нему.
— Зачем?
— Зачем? Вы знаете, что вы сделали? Вы посягнули на частную собственность! Это тягчайшее преступление! Если б вы были совершеннолетний, вам пришлось бы порядочно годков в тюрьме просидеть — лет десять, не меньше.
Десять лет! Эти два слова ударили мальчика, словно два камня. Они оглушили его. Десять лет! «Но ведь десять лет — это взрослому, — подумал он. — А несовершеннолетнему? Да тоже, наверное, не меньше пяти… Пять лет тюрьмы! Пять лет!»
Он забыл обо всем на свете, кроме одного: надо бежать! Он бросился бежать, но полицейский стал догонять его, крича:
— Это хуже! Если с побегом, то это еще хуже!..
Дело приняло серьезный оборот. К отцу Мартина явился для переговоров полицейский чиновник. Отцу пришлось идти вместе с сыном в участок. Составили акт.
Необходимо было дождаться возвращения старика: не заметит ли он какой-нибудь пропажи у себя в комнате. Потому что хотя мальчик клялся, что ничего там не трогал, но… кто знает?!
Прошло два дня. У двери дома, где жил портной и комнату которого снова заперли, стоял полицейский.
Мартин, подавленный, испуганный, не решался носа на улицу показать. Другие ребята, прижавшись друг к другу и таинственно шепчась, наблюдали за полицейским с противоположной стороны улицы. Они боялись, что будут взяты под подозрение как сообщники. «Десять лет!» — сказал полицейский.
На третий день приехал старик. Полицейский сообщил ему о случившемся с просьбой уведомить полицию, если он обнаружит какую-нибудь пропажу.
Старик обнаружил пропажу коробки сигарет.
Когда Мартин узнал, что его обвиняют в воровстве, он возмутился.
— Вранье! — закричал он. — Я ничего не брал! Я только вынес кота. Это все видели. Я вошел, взял кота и сразу вышел. Старик врет!
Да, старик, вероятно, врал… Но ему, мальчишке, разве кто-нибудь поверит? Мартин прочел недоверие в глазах отца, почувствовал его в словах матери, в улыбке дедушки…
Только бабушка ему поверила:
— Портной неправду говорит. Этот мальчик ничего не украл. Этот ребенок ничего плохого не способен…
Полицейский, присутствовавший при разговоре, прервал ее:
— Если он был способен взломать дверь, то он мог также взять сигареты.
Мартин протестовал:
— Нет, нет, ничего я не брал!..
Бабушка, уверенная в невиновности своего любимого внука, настаивала:
— Он взломал дверь, потому что хотел спасти кота. У этого ребенка доброе, благородное сердце!
— Очень возможно, что это так, сеньора, но портной обвиняет его…
Необходимо было как-нибудь уладить дело. Старик требовал за пачку сигарет два песо, и отец Мартина дал ему их, не обращая внимания на яростные протесты сына:
— Не давай ему ничего, папа! Он все врет, папа! Я ничего не украл, папа!
Но почему же ему не верят? Почему старику верят, а ему — нет? Потому что ему девять лет, а старику шестьдесят? Мартин совершенно не мог понять, почему это возраст дает такие преимущества!
Мартин пришел в отчаяние. Ему казалось просто непостижимым, что ему не верят. Разве правда — такая простая, такая чистая, такая ясная! — не написана на его лице, красном от нескрываемого возмущения, не звучит в его голосе, хриплом от справедливого гнева?
Он не понимал, как это взрослые могут быть так непонятливы, так слепы и глухи. Когда полицейский и портной ушли, он закричал:
— Но, папа, почему же ты мне не веришь? Ты веришь, что я украл пачку сигарет, папа?..
Он ждал ответа. Отец как-то неопределенно пожал плечами:
— Да кто тебя знает!..
Мартина охватил неудержимый гнев. Он разразился громким плачем, в отчаянии топая ногами и задыхаясь от сознания собственного бессилия. Он чувствовал, что эта несправедливость задушит его, как дикий зверь, вцепившийся когтями ему в горло.
Мать, не понимая причины такого припадка ярости, вмешалась в разговор и сердито закричала:
— Хватит, иди в постель! В постель, если не хочешь, чтоб я тебя поколотила!.. Иди ложись, я говорю!
Они еще угрожают ему! За то, что он, ни в чем не повинный, защищался от клеветы, за то, что он отстаивал свою детскую честь, такую же священную, как и честь взрослого человека, — за это его еще и наказывают?! Но ведь это же ужасно — из-за такой несправедливости впору повеситься! Мартин подумал, что, если бы сейчас молния небесная поразила его мать, это было бы справедливой карой за такую несправедливость!
Но никакого чуда, которое мгновенно доказало бы его правоту, не произошло, и Мартину пришлось идти в постель, чтобы лежать там без дела целый день в наказание за преступление, которого он не совершал, мучась сознанием невозможности опровергнуть порочащее его обвинение.
В этот день он отказался от обеда.
Бабушка зашла к нему в комнату и взяла его за руку.
Мартин ей сказал:
— Ты ведь не веришь, что я украл, правда, бабушка?
