Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я
«Гарик, ты ребенок. Понимаешь? Нельзя быть таким мнительным. И потом, почему я не могу дружить и со Сперанским? Ты как-то странно смотришь на вещи».
Аня называла Мишку по фамилии. Это показалось мне убедительным доказательством того, что она вовсе в него не влюблена. Вряд ли она могла специально для меня написать: «Сперанский». Такое пишется автоматически.
IV
Про Званцева я рассказал ребятам на перемене.
Они повели себя точно так, как я и ожидал.
Гуреев чуть не задушил меня от радости. Даже Серёга сказал, что я законный парень.
Только Мишка, который вертелся рядом, делая вид, что вовсе не слушает, вдруг набросился на меня.
— Ты что, Верезин? — спросил он раздраженно. — Забыл, что класс сегодня идет патрулировать?
Об этом я действительно забыл. Собственно говоря, в патруль должен был идти не весь класс, а только Мишка, Серёга, Ира Грушева и Студя. Но мы, остальные, решили их сопровождать. Потому что это было первое дежурство нашего восьмого «г».
При других обстоятельствах я, конечно, сказал бы мирно:
«Ты прав, Миша. Пойдем в секцию завтра или послезавтра».
Но сейчас у меня была потребность ссориться. Правда, осторожно. Так, чтобы Сперанский не полез на меня с кулаками. Я презираю грубую физическую расправу.
— Почему, собственно, мы должны быть у тебя зрителями? — возмутился я. — Мне, например, интереснее в секцию пойти. А остальные как хотят.
— И мне интереснее в секцию, — сейчас же поддержал Гуреев.
— Значит, вы дезертиры, — перебил Мишка. Раньше он сказал бы мне спокойно: «Гарик, ведь патруль — очень важное дело».
— Чепуха! — вспыхнув, крикнул я.
— Кроме того, — сказал Мишка, сдерживаясь, — если идти в секцию, надо заранее договориться с Геннадием Николаевичем. Правда, ребята?
— Ни с кем не надо договариваться, — сейчас же возразил я. — Правда, ребята?
— В общем, я сказал «нет»! — отрезал Мишка.
— А я сказал «да».
Ира и Аня, которые в этот момент выходили из класса, переглянулись и рассмеялись.
— Петухи! — на весь класс сказала Аня.
V
Часа через три мы уже стояли перед Дворцом спортивного общества «Труд». Нас было всего четверо, включая меня.
Званцева я узнал издали. Он шел под руку с девушкой, которая хохотала, кокетливо запрокидывая голову. У меня екнуло сердце, как на экзамене, когда вызывают: «Верезин, к доске».
— Званцев, — шепнул я ребятам.
Из-за моей спины они стали разглядывать Званцева.
— Что же ты? Иди! — подталкивали они меня.
— Отстаньте! Неудобно.
— Чего неудобного? — зашипел Гуреев, и я почувствовал довольно-таки сильный удар в бок.
— Во-первых, не дерись, — сказал я, вежливо улыбаясь на тот случай, если Званцев посмотрит в мою сторону. — Все равно я знаю, что это ты ударил. А потом, Званцев идет с девушкой. Неудобно.
Ребята продолжали меня подталкивать, и я медленно, но неуклонно двигался к Званцеву. Это напоминало детскую игру в поезд, когда все, пыхтя, толкают головного.
Званцев и его девушка поравнялись с нами, прошли мимо и направились к подъезду.
— Ну, что же ты? — раздраженно спросил Синицын. — Растяпа несчастная!
— Сейчас он пойдет, — пообещал за моей спиной Гуреев.
Он толкнул меня так, что я чуть не упал. Пролетев несколько шагов, я уперся вытянутыми руками в спину Званцева.
Званцев резко обернулся.
— Это еще что такое? — недовольно спросил он.
— Здравствуйте, товарищ Званцев, — робко сказал я и густо покраснел.
Званцев, усмехнувшись, смерил меня взглядом и, взяв под руку свою девушку, начал молча подниматься по ступенькам. Я оглянулся на ребят и с отчаянием крикнул:
— Товарищ Званцев, вы меня не узнаете?!
Девушка через плечо посмотрела на меня и, засмеявшись, что-то сказала Званцеву. Тот остановился и тоже посмотрел на меня.
— Ну? — спросил он.
Я начал сбивчиво и жалобно рассказывать о нашем знакомстве. Званцев смотрел на меня с досадой и раздражением, но когда я напомнил про пять рублей, он вдруг улыбнулся и воскликнул:
— A-а! Хозяин района! Ну, здорово!
Через минуту мы уже входили во Дворец спорта. Ребята шли сзади. Званцев со смехом сказал, что мы пришли как нельзя более кстати. Увидим, как он будет избивать нашего Гену.
Оказалось, что в секции сегодня вовсе не тренировка, а отборочные соревнования. Такие соревнования — Званцев назвал их странным словом «прикидка» — устроили для того, чтобы отобрать в сборную команду общества самых лучших боксеров.
Мы, затаив дыхание, переглянулись. Значит, Геннадий Николаевич сегодня дерется!
Это была редкая удача. Мы уже не раз просили его взять нас на какой-нибудь бой. Но классный все отвечал: «Потом». По-моему, он просто не хотел, чтобы мы видели, как он ставит и сам получает синяки. Конечно, кто кого сегодня изобьет, неизвестно. Это мы еще посмотрим! Геннадий Николаевич — чемпион. Потом он вообще знаменитее. О нем я читал пять статей, а про Званцева только две.
Во всяком случае, ребята в классе завтра умрут от зависти.
Секция бокса помещалась на третьем этаже. Мы поднимались по широкой, покрытой ковром лестнице. Со Званцевым — он шел на несколько ступенек впереди — все здоровались. Некоторых он знакомил с девушкой, трогая ее за подбородок и говоря:
— Хороша? Во какую разыскал!
Девушка старательно смеялась. Мне почему-то казалось, что ей хочется заплакать.
Сашка Гуреев толкнул меня в бок и зачарованно спросил:
— Гарька, а Званцев был в Париже? Или в Лондоне?
— Конечно, — сказал я.
Борисов вздохнул и неожиданно сказал:
— Я в трусах пришел. Мать шипела, но я ни в какую! Вдруг тренироваться дадут? Я больше никогда в жизни кальсоны не надену.
— Герой! — сказал Гуреев. — Я вообще ни разу в жизни их не надевал.
Синицын сказал, что он тоже ни разу в жизни не надевал. Все ребята стали говорить, что они круглый год ходят в трусах. Я тоже сказал, что хожу в трусах, хотя это было неправда. Но я ничем не рисковал: не заставят же они меня на лестнице задирать штанину!
— Мой отец будет писать портрет Званцева, — вдруг сказал Синицын, когда мы свернули в коридор (Синицын гордился и часто хвастался тем, что его отец — художник).
— Подумаешь! — сказал я. И окликнул Званцева. Он лениво оглянулся. — Вам понравилось, как мы тогда патрулировали? — спросил я.
Званцев рассмеялся, взъерошил мне волосы и одной рукой взял меня за плечи.
Я надулся от гордости и посмотрел на ребят. Они уставились на меня так завистливо, что мне их даже стало жалко.
— Между прочим, отец этого парня — художник, — сказал я Званцеву. — Он хочет вас писать.
— Что ты за меня говоришь! — возмутился Андрей. — Что я, сам не могу!..
Он стал торопливо рассказывать о том, какой его отец хороший художник. Вот она, людская благодарность! Андрей так растрещался, что не давал мне сказать ни слова. Выбрав момент, я перебил Андрея:
— Вам понравилось, как мои ребята троллейбус остановили?
Званцев поморщился.
— Цыц, золотая рота! — прикрикнул он.
Я обиделся. Со мной-то он мог бы разговаривать иначе. Я упрямо буркнул себе под нос:
— Патрули приносят пользу обществу.
Званцев насмешливо посмотрел на меня.
— Как, как? — переспросил он. — Обществу? Узнаю Генкино воспитание. Цирк! Теперь еще дай честное комсомольское. Валяй, валяй, доставь удовольствие!
Я растерянно оглянулся на ребят. Но и они тоже притихли. Тогда я сказал неуверенно:
— Зачем вы нас дразните?
— Дай честное комсомольское, — приставал ко мне Званцев. — Дай! Что тебе, жалко?
За моей спиной злорадно засмеялся Синицын. Я исподлобья смотрел на Званцева и чувствовал, что краснею. Мне захотелось домой.
— Дай честное комсомольское, а то я вас всех выгоню! — весело сказал Званцев.
— По пустякам честное комсомольское не дают, — пробормотал я.
— Смотри-ка! — рассмеялся Званцев. — Устав выполняешь? Как там: не пить, не курить, в бога не верить?
Я не ответил.
— Чего молчишь? К женщинам по-товарищески относиться?
— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — попросил я. И невольно попятился.
— Правда, оставь ты его, — нетерпеливо сказала девушка. — Пойдем, Гриша. Он сейчас заплачет. Рано с ними о женщинах говорить.
— Какое там рано! — отозвался Званцев и дружелюбно щелкнул меня по лбу. — Он вашего брата лучше, чем математику, изучил. Мы с ним знаем, как с девицами обращаться. По-товарищески. Прямо в кабачок — да водочки, водочки! Верно, хозяин?
Я вдруг представил себе, как Званцев пригласит Аню в ресторан и будет наливать ей водочки, водочки…
— Как вам не стыдно! — проговорил я, задыхаясь.
Званцев расхохотался.
