Павел Бляхин - Москва в огне. Повесть о былом
Рассказ оборвался…
На секунду воцарилось гробовое молчание. И вдруг неистовые крики:
— Долой царя!
— Вон черную сотню! Гони их!
— Давай республику!
И те же работницы, которые час тому назад кричали: «Долой республику!», толпой ринулись к нашему знамени и подняли его высоко над головами.
Мы поняли, что теперь уже не надо делать особого доклада с призывом к всеобщей стачке и вооруженному восстанию.
Коротко разъяснив суть дела, товарищ Иванов предложил поставить на голосование резолюцию, в которой было сказано, что рабочие Прохоровской мануфактуры по первому зову Совета рабочих депутатов готовы объявить забастовку и с оружием в руках выступить на борьбу с самодержавием.
Резолюция была принята единодушно, с горячим энтузиазмом.
— Только дайте оружие! — посыпалось с разных сторон. — Мало оружия! Оружие, оружие дайте!..
Кроме Медведя, никаких «ораторов» от эсеров не было, не явились и меньшевики. А сам Медведь с явным удовольствием поддержал нашу резолюцию.
Уходя с митинга, я пробовал осмыслить происшедшее. Да, сегодня мы были свидетелями того, как простой рассказ о кровавых событиях 9 января убивал веру народа в «милостивого царя-батюшку».
Правдолюбец
Когда я вышел с фабрики, был уже вечер. Небо немного прояснилось, но ночная тьма быстро сгущалась, опускаясь на город. Ветер все так же хлестал порывами. За ворота меня провожали трое дружинников и, конечно, Костя. Я очень спешил попасть на общегородскую конференцию большевиков, которая должна была состояться в Фидлеровском училище сегодня же ночью, и стал прощаться с ребятами.
Дружинники запротестовали.
— Нет, мы проводим тебя до Зоологического сада, — решительно объявил Костя. — Видишь, уже темно становится.
— Ну так что? — недоумевал я.
— А то, что наш мастер куда-то исчез. Ведь он главарь черносотенцев.
— А мне какое до него дело?
— С ним вместе ушли еще двое известных хулиганов.
Я все-таки не понимал, к чему клонят ребята.
— За тебя опасаемся, оратор, — разъяснил высокий, плечистый дружинник, показывая браунинг. — Могут подстрелить из-за угла. Пошли, товарищи!
Но в этот момент ко мне подошел задиристый мужичонка, выступавший на митинге:
— Погоди, оратор, слово есть.
Мы остановились.
— Скажи, землячок, откуль ты явился — от партии какой ай сам от себя?
Я охотно объяснил.
— Стало быть, ты не есерь, а большак? Краем уха слыхал о вас, а по-настоящему не знаю, что к чему. И большая ваша партия?
— Большая.
— Больше есеров?
— Больше всех.
— Ишь ты… А как она, ваша партия, касательно земли полагает?
— Программа нашей партии… — начал было я пояснять.
— Программа мужику ни к чему, — перебил меня Парфеныч. — Ты скажи, что мы, тоись крестьяне, должны делать, когда вы тут бунтовать зачнете, — сидеть сложа руки ай бар глушить?
— Сидеть сложа руки наша партия не советует. Надо собираться всем миром, выбирать крестьянские комитеты и захватывать у помещиков землю…
— Вот это дело! — воскликнул Парфеныч. — Я и сам так думал, а есерь говорит: надо учредительную ждать, она, мол, соберется и закон напишет, кому и сколько… Ну, благодарствуй, большак! Хороший совет хорошо и слухать.
Парфеныч крепко потряс мои руки.
— Вы, значит, тут громыхнете, а мы там подмогнем! С нами бог, еж те в бок!
Парфеныч ушел, и мы тронулись в путь.
— Постойте, хлопцы, и я с вами! — догнал нас дядя Максим. — Нам с Павлухой по дороге.
Высокий дружинник, как видно начальник тройки, вышел вперед, двое ребят пошли слева и справа от нас с дядей Максимом, а Костя замыкал шествие.
К этим ребятам я присмотрелся еще на митинге. Все четверо такие же молодые, как и дружинники с завода «Гужон». Только начальник казался старше. Худой, подтянутый, с мохнатой папахой, сдвинутой на затылок, он смело шагал впереди нас.
Признаться, я и сам был не прочь обзавестись такой грозной шапкой. И откуда они достают их?..
Опасения ребят казались мне неосновательными. Одна ко на всякий случай и я нащупал ручку револьвера.
Мы шли какими-то переулками по обочине мостовой. Дружинники настороженно вглядывались в темноту. Вокруг все было спокойно и тихо. Люди встречались редко, поодиночке. При встрече с нами некоторые шарахались в стороны, вызывая смех дружинников. А я уже начал подтрунивать над своим конвоем и уговаривать их вернуться на фабрику:
— Право же, вы зря взбаламутились, ребята, нас теперь двое, и мы прекрасно дойдем без охраны.
— Тсс! Тихо, товарищи! — предостерег вдруг Костя, нагоняя нас. — Давай к стенке!
Мы прижались к воротам ближайшего дома.
— Что случилось? — спросил начальник тройки шепотом.
— Я слышал шаги по снегу, и что-то треснуло на той стороне, — доложил Костя.
Все притихли. Прислушались. Ни звука. Только шумел ветер, и где-то очень далеко прозвучал одинокий выстрел. Но тишина казалась уже коварной, таившей незримую опасность.
Две-три минуты прошли в молчании.
Я еще раз предложил ребятам вернуться.
— Выведите нас только на Большую Пресню, а там уж…
— Идите, хлопцы, по домам, — поддержал меня дядя Максим. — Здесь я каждый уголок знаю.
— А я вам говорю, что слышал шаги совсем близко, — запротестовал Костя.
— Приготовьтесь, ребята, и за мной! — скомандовал начальник тройки. — Идти в том же порядке, но ближе к стенам, да не кучей, поодиночке.
Все вынули револьверы и взвели курки. Я тоже вытащил из кармана свою «козью ляжку», которая блестела даже в темноте.
Стараясь не шуметь и мягче ступать по снегу, мы двинулись за командиром.
Вскоре впереди нас какая-то черная тень перебежала дорогу и мгновенно исчезла — не то пригнувшийся к земле человек, не то большая собака.
Дружинники насторожились еще больше и, крадучись вдоль тротуара, ускорили шаг.
Тр-рах-тах-тах! — внезапно загремели выстрелы с противоположной стороны переулка.
Пули просвистели мимо наших ушей, в довольно неприятной близости. Дружинники моментально открыли пальбу в направлении предательских выстрелов. Я тоже сделал подряд три выстрела и еще раз убедился, что мой револьвер дает осечки.
На наш огонь ответа не последовало. Мы двинулись дальше.
А вот и Большая Пресня. Это широкая улица с небольшими, преимущественно двухэтажными, домами, освещенная керосиновыми фонарями.
Дружинники довели нас до Зоологического сада, и только здесь мы распрощались.
Начальник тройки не преминул напомнить:
— А ты возражал, товарищ! Без нас они бы обязательно тебя ухлопали. Их главарь такая гадюка!.. Ну, попадись он мне! Я ему покажу, как стрелять в наших из-за угла!
Прохоровцы ушли, а мы вдвоем двинулись дальше.
Дядя Максим заговорил первым:
— Я тоже слухал тебя, Павлуха.
— И как вам показалось, папаша? — живо спросил я, опасаясь суровой критики старика.
— Ничего, все разумно. Хорошо. И баб угомонил. А вот насчет бога ничего не сказал — струхнул, значит.
Я попытался разъяснить старику, что так, с маху, за один раз, вышибить суеверие, которое укоренялось в народе веками, нельзя.
— Слепую веру в чертей и бога нам вколачивают с детства. Я сам лет до пятнадцати верил каждому слову батюшки и священного писания.
— А теперь?
— Теперь мои глаза открылись, и я понял, что церковь и религия — самое страшное орудие угнетения народа в руках господ и власть имущих.
Старик вздохнул:
— Так, та-а-ак… Стало быть, и ты безбожник, как мой Петруха? Чудно получается: дело вы делаете божеское, за народ и правду боретесь, а люди верующие безбожные дела творят, бедный народ грабят, хороших людей убивают. Непостижимо…
Старик задумался и долго шагал молча, глядя себе под ноги. И только когда мы стали приближаться к Оружейному переулку, он поднял голову и глянул в мутное небо.
— Ох-ох-хо, думаю я так-то, думаю — аж голова кругом. Вся наша жисть с рельсов сошла, а куда она заворачивает — одному богу известно. Вот говорят, где правда, там: и бог, а на деле получается шиворот-навыворот…
Дядя Максим на секунду остановился, махнул мне рукой и медленно побрел к дому.
Этот старый рабочий, по-видимому, принадлежал к тем «богоборцам» и «правдолюбцам», которые нередко встречаются среди русских крестьян. Неграмотные, опутанные суевериями, они упорно пытаются «своим умом» разгадать тайны бытия, найти «праведную» дорожку к лучшей жизни на земле и на небе. Их поражают жизненные противоречия, жестокая борьба «добра и зла», богатых и бедных, слабых и сильных. Не понимая социальных основ классовой борьбы и законов общественного развития, в поисках «правды, справедливости» они обращают свои взоры к небу и там пытаются найти разрешение загадок земной жизни.
