Эсфирь Цюрупа - Друзья мои мальчишки
— Ничего, горе — не беда, — всхлипнув, сказал Олешек. — У меня ещё дома луковица есть, всё равно из неё тюльпан вырастет!
Глава 10. Соколок и мастерок
Бригадир маляров тётя Паня подняла голову, прислушалась: через фортку вместе с морозным ветром и птичьим граем из берёзовой рощи ворвался в здание детского сада густой призывный голос фабричного гудка. Тётя Паня опустила кисть в ведро с краской, приставила ладони ко рту и закричала, как в рупор:
— Шаба-аш!
Голос у неё тоже был густой и гулкий, как фабричный гудок, и он весело прокатился по всем лестницам и коридорам.
И все маляры сразу, как по команде, опустили свои кисти в вёдра, и все штукатуры сложили свои железные совочки — мастерки — возле ящика со штукатурным раствором. А Олешкина мама поправила на голове голубую косынку и легко, быстро, как мальчишка, спустилась с высоких подмостей.
Все побежали мыться, и чай пить, и закусывать, потому что, когда тётя Паня кричит «шабаш», значит, бросай работу, пора отдыхать.
— Что это, Варя, сынка твоего не видно? — спросила тётя Паня.
Она в эту минуту намыливала себе лицо над длинной раковиной. И раковина и краны были очень низкие, потому что их сделали для ребят, которые скоро будут ходить в этот детский сад. Маме и тёте Пане приходилось наклоняться.
— Ума не приложу, почему Олешек не пришёл завтракать, — ответила Олешкина мама. Она тоже намылила лицо, забрызганное краской.
Повернувшись друг к другу, тётя Паня и Олешкина мама разговаривали, зажмурившись от мыла, и трясли белыми мыльными бородами.
И вдруг за журчанием воды и разговором они услыхали, как кто-то громко фыркнул, произнёс: «Эй, бородатые тётки!» — и громко захлопнул дверь.
Тётя Паня смахнула с лица мыльную пену и поглядела на дверь сердитыми глазами.
— Уж не твой ли озорничает? — спросила она у Олешкиной мамы.
— Вроде голос не его, за шумом не расслышала, — ответила мама и, на ходу вытирая лицо полотенцем, выглянула в коридор.
Но там уже никого не было. Вышел из комнаты штукатур Павел Трофимович, налил себе чаю из кипящего бачка. Стали подходить за чаем и другие рабочие. Коридор наполнился весёлыми голосами.
— Эй, бабочки-малярочки, трудовой народ! — весело прогудела своим густым голосом тётя Паня. — Кончайте чаёвничать, пошли на солнышко греться!
Вдвоём с Олешкиной мамой они взяли по кружке горячего чая и вышли на террасу. Солнце глядело сюда через тонкие остеклённые переплёты и блестело на голубой, недавно выкрашенной стене. Терраса была почти готова, только дверь ещё оставалась непокрашенной, да ещё не убрали с террасы большой столярный верстак. Под ногами шелестела золотистая стружка, смолисто пахло свежим деревом и масляной краской.
Олешкина мама и тётя Паня уселись на верстаке и принялись завтракать.
— Благодать! — сказала тётя Паня, подставляя ласковым солнечным лучам то одну, то другую щёку. — Пришёл, Варя, месяц Бокогрей, — значит, скоро зиме конец…
— И верно, хорошо! — ответила Олешкина мама, щурясь и жмурясь на солнышке. — Только душа у меня, Панечка, болит. Что с Олегом? Чего-то он мне недоговаривает. Вот видишь, не пришёл…
— Ничего, — утешила тётя Паня, — наверное, дома поел. Он у тебя парень хозяйственный.
Улыбаясь теплу и свету, тётя Паня с удовольствием оглядывала белые выкрашенные рамы.
— Красота! — сказала она. — Уважаю нашу малярную работу. Вот гляди, и каменщики трудились, и плотники, и штукатуры, а пока наша малярная кисть по дому не прошлась, до тех пор не готов дом, и всё тут! — Она повернула голову, взглянула на голубую стену, и улыбка разом сошла с её лица, и глаза сделались острыми, как чёрные угольки. — Это какой же урод натворил, а?
Олешкина мама обернулась и тоже увидала: за спиной на голубой гладкой стене было нацарапано огромными кривыми буквами: Дурак.
— Мой Олег даже и букв столько ещё не знает! — быстро сказала мама.
— Не кто иной, как Валерка, — решила тётя Паня и сердито рубанула воздух большой красной рукой. — Он и сейчас здесь где-то вертится в доме, и дверью в умывалку стукнул он. Пусть, пусть мне только попадётся!
Тут Валерка как раз ей и попался. Не ожидая, что на террасе кто-нибудь есть, он толкнул дверь и с разлёту впрыгнул в кучу стружки.
Тётя Паня поднялась с места и мигом загородила ему выход:
— А, пожаловал, милок? Это зачем же ты на стенке свою фамилию написал?
Валерка шмыгнул глазами по исцарапанной стене.
«Дурак», — беззвучно сказала ему стена.
— Это не моя фамилия, — обиженно пробурчал Валерка.
— Как же не твоя? — сердито гудела тётя Паня, и на толстых щеках её зажглись красные пятна. — Умным людям грамота нужна, чтобы книжки умные читать, бумаги умные писать. А тебе зачем? Стенки расписывать? Вот, любуйтесь, люди добрые, наковырял и поставил свою подпись: это я, мол, я, дурак, чужой труд испортил!
— Подумаешь, труд! Раз-два — можно всё закрасить! — сказал Валерка, исподлобья поглядывая на изуродованную стену.
— Чужими руками всё просто, барин, — негромко сказала Олешкина мама.
Щёки у тёти Пани вспыхнули ещё ярче, и она стала засучивать рукава.
— Ой, Варвара, — крикнула она громко, — держи меня, а то я этому бездельнику, барину, белоручке сейчас так уши надеру, что он век будет помнить!
Валерка покосился на большие красные руки тёти Пани и отступил от бригадира подальше. Но сзади его крепко взяла за плечи Олешкина мама. Валерка почувствовал, что он в плену.
Олешкина мама сказала:
— Не волнуй своё сердце, Паня. Ты уже пожилой человек, тебе расстраиваться вредно. Он мою работу испортил, так я с ним сама и совладаю. Иди, иди, Панечка…
«Иди, иди, — подумал Валерка. — Как проход освободишь, так я и удеру».
И, едва дверь за бригадиром закрылась, Валерка дёрнулся изо всех сил. Но маленькие руки Олешкиной мамы крепко держали его за плечи.
— Не спеши, — спокойно сказала она. — У нас с тобой, барин, ещё дела не кончены.
— Нет у меня никаких дел, — пробурчал Валерка. — Я в школу опоздаю.
Олешкина мама поднесла к его носу свои часики.
— Считай, сколько тебе ещё до школы?
— Два часа, — с неохотой признал Валерка.
— То-то! — Она легонько подтолкнула его к верстаку. — Ну-ка, барин, наклонись, достань!
Валерка неохотно наклонился и выдвинул из-под верстака ведро с кистью и голубой краской.
— Закрашивай своё художество, — сказала Олешкина мама.
— А как? — спросил Валерка.
— Ты ж сказал: раз-два! Так, значит, и делай.
Валерка помешал в ведре, набрал побольше краски и понёс кисть к стене. Длинные голубые кляксы падали на пол, на золотистую и розовую стружку, стекали к нему на руки.
— Постой, — сказала Олешкина мама, — хоть ты и барин, а штанов вторых у тебя, наверное, нет. А ну надевай!
Она сняла с гвоздя забрызганную краской рабочую одежду — штаны и куртку. Валерка согласился без спора: всё-таки интересно надеть настоящую рабочую спецовку! Рукава и штаны пришлось, конечно, подвернуть чуть ли не наполовину. Ну ничего.
— Теперь крась!
Валерка шлёпнул мокрой кистью по стене — только брызги полетели. Он мазал буквы и так и этак, и сверху вниз и справа налево, и буквы стали уже совсем голубые, как вся стена. Но и голубые, они оставались видны, потому что он, Валерка, их глубоко выцарапал на стене острым куском кирпича.
— Что, не выходит «раз-два»? — спросила Олешкина мама.
— Не выходит, — признался Валерка.
— Тогда пошли. — Она взяла его за плечо и повела в дом.
Там уже закончился перерыв. Все маляры были на своих рабочих местах. Но Олешкина мама прошла мимо маляров, она вела Валерку в большой зал, где, как показалось Валерке, никого не было.
— Павел Трофимович! — громко позвала она. — Будь другом, одолжи нам запасной соколок, мастерок да немного раствора.
— Надолго ли? — спросил откуда-то сверху Павел Трофимович.
Валерка увидел его. Старый штукатур стоял на подмостях под самым потолком и, высоко подняв голову, ловко и уверенно бросал на стену густой серый раствор. Тот послушно ложился на отвесную стену и держался на ней, как прибитый.
Валерка даже загляделся — так красиво и быстро работал штукатур.
— Надолго ли, спрашиваю, — опять произнёс Павел Трофимович, не отрываясь от работы. — А то скоро Николай, мой подручный, вернётся.
— Постараемся побыстрей, — ответила Олешкина мама.
— Ну, раз постараетесь, тогда берите, — разрешил Павел Трофимович. — Получай, парень! — Он встал на колено, наклонился с подмостей и улыбнулся Валерке всем своим забрызганным мелом лицом. — Держи! — Павел Трофимович спустил Валерке железный совочек. — Вот тебе мастерок, главный штукатурный инструмент. — Протянул квадратную толстую доску на круглой ручке. — А вот тебе соколок. — Да ещё возьми полутёрку, без неё тонкая работа не выйдет, — и отдал длинную дощечку с длинной рукояткой.
