Александр Самохвалов - Три случая под водой
Хоть и трудное было дело, а на лад шло. Медленно, а все-таки шло. Шло, шло и стало подходить к концу. Водолаз уж думать стал, с каким удовольствием он выкурит трубочку. Чем дальше, тем ему веселее. Хоть и устал он здорово, а все-таки веселее, потому что сейчас вся цепь кончится и шабаш!
А цепь и кончилась. Остаток с винта сам сорвался раньше даже, чем водолаз ожидал.
Увидел он, что винт совсем свободен:
— Вот, думает, — сейчас просигналю, чтобы подымали.
Так он подумал, а потом вдруг взял да раздумал. И очень худо сделал: из-за этого несчастье во сто раз хуже сделалось, чем могло бы быть.
ПЛАКАТЬ БЫ НАДОРаздумал он и стал думать так.
— Что я новичок, что ли, какой, чтобы меня подымали! Могу и сам подняться. Ну-ка-ся поднимусь!
А это верно — хороший водолаз сам на поверхность подняться сумеет. Нужно только запереть клапан предохранительный, через который воздух из рубахи водолазьей в воду выходит. Вот если этот клапан запрешь, так тебя воздухом раздует и ты, как пузырь, поплывешь кверху.
Так водолаз этот и хотел сделать. Пощупал предохранительный клапан, глядит, а он испортился.
В другое время плакать бы надо, а тут водолаз обрадовался:
— Ну, и ладно, что испортился, тем лучше подымусь.
А зря он так подумал, потому что совсем ему из-за этого скверно пришлось.
НОГИ ВВЕРХНу вот так или иначе перекинул он через вал ноги и сказал сам себе:
— Айда — наверх!
И тут случилось с ним совсем непонятное.
Все завертелось, закружилось. И чувствует водолаз, что вверх-то он летит — это верно, да не тем концом: ногами.
— Что такое? — думает.
И вдруг… стоп! Повис в воде вверх ногами.
Значит, за что-нибудь зацепился головой.
— Что такое?
СКВЕРНОЕ ДЕЛОГоловой зацепился, а ноги пошли вверх, потому что воздухом его надуло. Он и дрягается, как шар воздушный, в роде тех, которые на рынке продают.
И еще чувствует, что шлем медный у него на затылке трещит, мнется. Обо что-то, значит, ударило.
Попробовал клапан, который в шлеме за затылком: не действует, примяло его, он и испортился.
Тут водолаз похолодел весь. Со всех сторон заперт: оба клапана не действуют!
И подумал:
— Скверное дело!
ЧОРТ НА БАЗАРЕХотел за сигнал взяться, чтобы товарищам дать знать — дескать, несчастье.
А сигнала нет в руках. Выпустил из рук от неожиданности, его и отнесло.
И чувствует он, что не действуют клапаны: воздуху некуда выйти.
Раздувает все больше.
И раздуло, как чорта на базаре, так что он ни рукой, ни ногой не может пошевельнуть.
Распластало его кверх ногами: руки врозь, ноги врозь.
И наверх сигнала не подать. Рукой не двинуть. Веревку сигнальную не словить.
Кто поможет?
Пока догадаются наверху товарищи — рубаха пять раз лопнет! Тогда конец, точка!
И стало водолазу очень, очень скучно, и он еще раз подумал:
Скверное дело!
НЕ СЕЙЧАС, ТАК ЧЕРЕЗ СЕКУНДУТолько водолазы не такой народ, чтобы со страху сразу потеряться.
Вот и стал водолаз думать, как можно ему спастись. Думал он быстро — время терять совсем некогда.
И вот как он ни соображал, все выходило плохо.
Потому что с каждой секундинкой маленькой все хуже и хуже делалось. И стало под конец так худо, что даже если бы и помощь какая подоспела, так и то не помогла бы.
На боте там наверху помпу качают товарищи. Все больше и больше в рубаху к нему воздуху надувают. Совсем его воздухом сдавило. И рубаху растянуло так, что стала она словно каменная. Очень стало в ней водолазу просторно, да радости мало от этого. Дышать ему трудно стало совсем. Сердце то как пулемет заколотится, то замрет, и сам водолаз не знает, жив он или умер.
И все кверху ногами. Глаза туман красным заливает. Под водой темновато. А красный туман нахлынет такой, что и темноты этой светлее. А то мерцанье в глазах начнется. И так вдруг засияет, как лампочка электрическая перед тем, как перегореть ей.
И стал водолаз ждать, что вот перегорит вдруг — не сейчас, так через секунду, не через секунду, так через две…
КАКОЕ СПАСЕНЬЕ?А наверху все качают помпу. Все больше и больше давит водолаза воздух. Сдавил обручами железными. Сердцу биться негде.
И висит он кверху ногами, точно в скалу замурованный. Как скала затвердела рубаха.
А каких-нибудь две сажени наверх — там товарищи, солнышко. Они, может быть, шутят там, смеются — не знают, что он здесь погибает. И вспомнил он, как староста шлепнул его по медной голове, когда он в воду спускался. И как смеялся в это время и другие товарищи тоже улыбались. И он подумал, что уж наверное он не увидит их больше.
Потому что какое может быть спасенье!?
ОДИН КОНЕЦНу, что, если они перестанут надувать его воздухом? Задохнется он, вот и все. Ну, а если отцепится он? Могут и товарищи догадаться. Могут потянуть за сигнальный канат посильнее.
Очень было бы хорошо отцепиться. Только минуты три, четыре тому назад. А теперь поздно и отцепиться.
Ну, отцепишься? Ну, и что же? Как бомба наверх вылетишь на воздух. Ну, а там лопнет рубаха тоже, наверно, как бомба. С треском! Здесь вода на нее давит, оттого она и не лопается. А лопнет рубаха, тогда и жилы у водолаза перелопаются — все равно не выжить; значит, один конец.
Ну, а если не перестанут качать и если не отцепишься, что тогда?
Ну, тогда под водой лопнет рубаха. Зальет водолаза водой — все равно конец тот же.
ЧУДОПонял это все водолаз очень быстро в каких-нибудь несколько секунд. И видит, что спасенья нет. Чудом только спастись можно.
Надо, чтобы открылись клапаны. Выйдет тогда лишний воздух. Обмякнет рубаха. Сигнал можно подать.
А чудес не бывает.
САМОЕ СТРАШНОЕИ он подумал: только бы смерти не испугаться.
Самое страшное — страх этот самый перед смертью.
И стал водолаз кричать, чтобы страх отогнать, ругаться стал:
— Дави, — кричит, — чорт с тобой, души, души, только скорее, скорее!
В шлеме от голоса гулко. Глушит водолаза его же голос.
— Дави, дави, души — один конец!
А красным все больше и больше заливало и мерцало все ярче. И все холодней водолазу.
И сдавило его клещами. А клещей тысячи.
А ВРЕМЯ ИДЕТА наверху солнышко ясное, ясное с неба светило. И день был такой тихий, что вода под пароходом, как серебряное зеркало. Весь пароход отразился со всеми окошечками круглыми, с мостиком капитанским и с трубой, и с дымом.
И даже с дымком от трубки рулевого. Он уже две выкурил, набил третью и третью теперь докуривал. А вода ясная и его дымок отразила.
И так это все красиво было, что если бы кто пришел и сказал бы: «Ребята, что вы стоите, ведь там под водой человек умирает», — никто бы ему не поверил. Улыбнулись бы только: что зря, дескать, пугает только! И опять бы стали на гладь эту зеркальную смотреть. Трудно от такой красоты оторваться.
Так и староста водолазий смотрел и смотрел, как в воде корма отражается. В руках у него канат был сигнальный. Он опытный человек, всякий сигнал уловит. Чего-то давно только сигналов не было? Но он знает, что хороший водолаз зря сигналить не будет. Тем более, что работа вся, как по маслу, шла.
А двое рабочих помпу качали и тоже на отраженье смотрели. Как дым глубоко, глубоко в воду уходит. Не могли оторваться.
Ребята они были очень здоровые. Им и не к чему, что чего-то тяжеленько стало колесо у помпы вертеть. Да оба подумали, что от усталости это наверное: давно ведь уже работают. А время то идет и идет.
ЧЕГО БЕСПОКОИТЬСЯ?Только старосте немножечко беспокойно стало.
От водолаза всегда кверху пузырьки поднимаются. Это он воздух плохой через клапан выпускает, и по ним узнать можно, где водолаз. И староста на пузырьки эти постоянно посматривать должен. А тут задумался, на отраженье-то загляделся, да как-то так вышло, что пузырьки эти из виду и потерял.
А «Герцена» начало относить немножечко, — цепь-то размотана уже. От этого много разных пузырьков за кормой получилось. Там наверное и водолазьи.
Чего же беспокоиться?
ЧТО ЗА ЧОРТ?Проходит одна минута, другая. Так еще несколько минут прошло. И видит староста, что не те это совсем пузырьки. Это пузырьки от парохода, а не от водолаза. А водолазьих пузырьков совсем нет. Нет и нет. Еще минута — ни одного пузырька!
Тут он очень забеспокоился. И хотел уже к другим ребятам, которые на боте были, обернуться и только хотел сказать про себя: «Что за чорт?» А и не сказал. Как обернулся, как взглянул на помпу, как увидел манометр на помпе, так и замер. Так его всего и свело. Побледнел весь, и коленки под ним покосились. Закричал тогда не своим голосом:
— Братцы… беда…
