Михаил Смёрдов - Флажок над радиатором
Обзор книги Михаил Смёрдов - Флажок над радиатором
Флажок над радиатором
1
Колхозный шофер Иван Васильевич Шафранов открыл крышку капота и склонился над мотором. Семиклассник Митя, неотрывно следил за быстрыми, и умелыми движениями его рук.
— А вот эта часть карбюратором называется, — Митя указал пальцем на небольшой прибор, привинченный сбоку к корпусу мотора. — Сюда по трубке из отстойника горючее поступает, здесь внутри поплавковая камера есть и жиклеры. В них бензин распыляется и потом через клапаны втягивается в цилиндры. Туда от свечей вот по этим проводкам искра подается, горючее воспламеняется и…
— Стой, стой, стой! — Иван Васильевич удивленно поднял широкие с мучнистой проседью брови. — Ты где же это, малец, нашу шоферскую премудрость узнал?
Митя смутился и застенчиво опустил глаза.
— У нас в школе, — ответил он, размазывая пальцем босой ноги жирную каплю автола. — Зимой у старшеклассников автомобильный кружок был организован. Меня не взяли: годами не вышел. Да я все равно ходил. А у нас старый газик есть. Разбитый весь, без колес. «Драндулетом» мы его зовем… Рулим, сигналим, сцепление выжимаем, скорости… В общем, будто ездим… Только на одном месте…
— Понятно. А на исправной машине за рулем сидеть не приходилось?
— Мне? — искренне удивился Митя. — Старшие ребята — и то…
— Так-так, а хочется, небось?
— Еще бы! — Митя вздохнул.
Иван Васильевич достал из кармана старенький расшитый кисет, оторвал от сложенной в гармошку газеты дольку, насыпал в нее ядреного самосаду и, не торопясь, стал свертывать самокрутку.
— Да-а-а, — задумчиво протянул он, делая аппетитную затяжку, — оно, конечно, прокатиться за рулем — соблазн великий. Только тут, брат ты мой, дело серьезное. Это тебе не футбол гонять или, скажем, консервную банку пинать. Там и то сноровка нужна. А здесь — машина. Ее надо водить с уважением.
— Слыхал я это.
Мальчик опять вздохнул и любовно погладил крыло автомобиля.
— Эх, в школу бы нам такую! Председатель обещал после уборочной… Да жди когда…
— Председатель, говоришь, обещал? — оживился Иван Васильевич. — Ну, раз обещал — дело верное. Значит, правление решило. Оно у нас слов на ветер не кидает. А сейчас… — Старый шофер бросил недокуренную цигарку и затоптал ее ногой. — Ступай возьми в кузове ведро, принеси воды. Зальем в радиатор — поедем на птицеферму. По дороге дам немного порулить.
Митя метнулся к кузову, выхватил оттуда резиновое ведерко и со всех ног бросился к колодцу.
Иван Васильевич проводил его добрым взглядом, сдержанно улыбнулся…
Вот уже который день крутится возле колхозного гаража этот парнишка. Каждое утро, как начались летние каникулы, он приходит сюда, будто на работу, и с восторженной завистью смотрит на выстроившиеся под навесом грузовики. Иногда он подходит ближе, пробует с шоферами заговорить, но люди в спешке не обращают на него внимания. Разве кто ругнет: чего, мол, болтаешься под ногами.
Митя, обиженный, выходит за ворота гаража, и, опустив голову, плетется домой.
Но утром, едва взойдет солнце, он снова появляется в гараже.
— Эй, малец! Иди-ка, подержи вот этот болт, чтобы он не крутился, пока я заверну гайку.
Митя сначала не поверил, что это его зовут. Оглянулся — «мальцов» рядом не было, а дядя Ваня звал, маня пальцем.
И вдруг — «дам порулить». Нет, не зря он бегал и гараж каждое утро!
Когда, наконец, Митя взялся за рулевое колесо, руки чуть тряслись, с напряжением сжимая баранку. Босая ступня тихонько давила на кнопку акселератора. Сжатые губы слегка кривились в затаенной улыбке, а тонкие брови, уже выгоревшие на солнце, сдвинулись к переносице, точно срослись в одну прямую линию.
Машина, неровно урча мотором, медленно катилась по дороге, оставляя позади седовато-темное облачко пыли да чуть извилистый след.
2
С тех пор, как Митя первый раз сел за руль автомобиля, прошло больше двух месяцев. В гараже его считали своим человеком и называли «внештатным помшофера». Лето пролетело, как один день. Митя едва успевал срывать листки календаря. Наступило первое сентября. Пришлось баранку автомобиля сменить на руль велосипеда. В Митиной деревне была только начальная школа, и ему, ученику седьмого класса, приходилось ездить в соседнее село.
Но и теперь мальчик не расставался со своей трехтонкой. Приезжал из школы, обедал, справлял домашние дела, готовил уроки — и в дорогу. Подкараулив свой грузовик, он по-хозяйски взбирался на сидение и первым делом рассказывал дяде Ване все школьные новости. Внимательно слушал его старый шофер, а у самого… Что было у него на душе?..
…Война. Хмурый, ощетинившийся Ленинград. Блокада. Одна связь с Большой землей — ледовая Ладога. Он, Иван Шафранов, шофер Балтийского завода, откомандирован в воинскую часть для подвозки продуктов осажденному городу. Трудное было время. Холод, метель, вьюга… А за спиной, в кузове, хлеб, много хлеба… Ешь! Но… Голодный Ленинград… Люди… Они борются, изможденные, но не покоренные. И среди них она, его Катюша, с сыном Витькой. Как-то они? Забросить бы домой хоть кусок хлеба. А когда?
Потом фронт, госпиталь, снова фронт, опять госпиталь…
Затем Берлин. Ликует народ. Песни, пляс. Веселится со всеми вместе и он, старшина Иван Шафранов. Победа! Мир! Но в душе тяжелая незаживающая рана. Нет у него больше ни сына, ни жены: погибли в блокированном Ленинграде.
И вот он едет на восток, в глубь России, подальше от родного Ленинграда. Новые места, новые люди скорее заживят рану.
Тихо в вагоне в полуночный час. Только храп и сонное посапывание разместившихся в купе людей нарушают эту тишину. Да где-то внизу под полом говорливые колеса ведут свой нескончаемый разговор, затихающий лишь на остановках. Уже третьи сутки пассажирский поезд отсчитывает километры. Третьи сутки лежит на верхней полке Иван Васильевич и думает, думает. Куда едет? Не все ли равно, где жить и работать? Вот хотя бы на этом уральском полустанке. Разве здесь не найдётся шоферу дел? Довольно лежать на полке, посасывать горькие папиросы да наводить тоску на других!
Опустился на пол, скатал спрессовавшуюся за трое суток шинель, закинул за плечо вещмешок и, кивнув на прощание соседям, вышел.
…Пролетели годы. Первым шофером в колхозе стал он. Почитаемый человек. Но одинокой и скучной кажется жизнь, когда после работы приходит в свою неуютную комнатушку.
И вот сейчас, слушая Митины рассказы о его школьных делах, Иван Васильевич вспоминает, как когда-то, очень давно, его сын Витька, устроившись поудобней в кабине автомобиля, вот так же болтал о всяких пустяках, которые, по-видимому, казались ему очень важными. А он, Иван Васильевич, большой, взрослый человек, сидел и поддакивал:
— Да, да. Конечно.
Иван Васильевич не спеша закурил папиросу, задумчиво посмотрел на Митю, который вел машину, и незаметно для себя стал насвистывать какую-то песню.
3
…Однажды над крышкой радиатора Митя увидел небольшой красный флажок.
— Это вы, дядя Ваня, для красоты? — спросил он наивно, будто и в самом деле не понимал, что к чему.
— Для красоты? — серьезно переспросил дядя Ваня. — Нет, Митя. За хорошую работу нам с тобой дали. Плохо будем работать — отберут.
— Как это так — отберут?
— Очень просто: «Снимите, скажут, Иван Васильевич, вымпел со своей машины, не достойны вы с Митькой». Так что, брат, разворачиваться покруче надо, чтобы флажок не уронить.
— Не беспокойтесь, не уроним, — возразил Митя.
— Ишь ты-ы-ы! Бывает, и медведь летает, когда его с горы столкнут. Сломается машина, встанем — и прощай флажок. Да мало ли…
— Ничего не сломается.
— Ладно, коль так. Прибавь-ка газу да позорче гляди на дорогу: здесь скоро выбоины начнутся…
…Только поздно вечером Митя возвращался домой. Мама не сердилась: знала, где он пропадает, даже радовалась этой дружбе. Все мужское слово. Будто отца заменяет, умершего лет пять назад.
Митя наскоро ужинал, мыл ноги, ложился спать. И почти всегда снилась ему дорога, уходящая в даль, зеленый грузовик и маленький флажок над радиатором. Флажок весело трепетал на ветру и манил, звал вперед, как огненная птичка, которую он, Митя, сидя за рулем, будто бы догоняет и никак не может догнать.
4
Как-то раз Иван Васильевич возвращался с элеватора. Машина гудела ровно, вбирая под себя километры гладко укатанного пути. По-осеннему золотистое солнце указывало полдень. Иван Васильевич про себя считал: «Так. Сделано четыре рейса. Засветло успею еще пять. Ну, а десятый придется кончать при луне. Еще недельки три — и делу конец: на полях одна стерня останется. Только бы погодка не подкачала!»
