Светлана Пономарева - Фото на развалинах
— Лесь, где ты ходишь по дождю? Почему ты такой грязный? Ты упал? Тебя побили? Что случилось?
— В футбол играл на грязном поле, — быстро сочинил я.
Отец, уже с сумкой в руках, скривился:
— Футболист. Завтра же свалишься с ангиной. Тебе в любую грязь, лишь бы не дома, да?
В принципе он был не так уж и не прав, но обсуждать это я не собирался.
— Пойду переоденусь.
Мать с отцом тут же забыли обо мне. В последний раз проверив, всё ли на месте, отец вылетел из квартиры. Дверь за ним захлопнулась.
Я подошёл к окну и выглянул во двор. Увидел машину из отцовской фирмы, но ждать, пока она отъедет, не стал, полез в шкаф за сухими носками. Потом включил компьютер и стал скидывать с фотика кадры, отснятые сегодня.
В квартире было теперь тихо-тихо, как будто я тут один. Мать не заходила ко мне, она знала наверняка, что я сижу за компьютером, так же как и я знал наверняка, что вот сейчас она в спальне достанет из какого-нибудь укромного местечка бутылку ликера и будет пить его одна, прямо из горлышка. Пить от облегчения, что муж уехал. Потом, когда ликер кончится, она будет смотреть телевизор и заснёт, не выключив его. А может быть, выпьет лишь немного, после чего соберётся и поедет к какой-нибудь из своих подруг, а оттуда, уже с подругой — в ночной клуб. Моей матери, актрисе и пианистке, разумеется, противно всё то, что показывают в ночных клубах, но она приезжает туда уже в таком состоянии, что покажи ей хоть жёсткую корриду, она не обратит на это никакого внимания. Пьяной ей нравятся такие вещи, от которых трезвая она бы пришла в ужас…
А отец сейчас сядет в самолёт и полетит, радуясь, что целую неделю он не увидит нас и может развлекаться, не объясняя, почему он не пришёл домой ночевать.
Вот такая у нас семейная идиллия…
• • •Многие люди хоть раз да побывали новенькими в классе. Мне удалось попасть в более забавную ситуацию — новеньким был весь класс. То есть, конечно, многие были знакомы и раньше, но тем не менее… Нашу школу открыли только в этом году, выстроив новое школьное здание на пустыре между старым панельным районом и микрорайоном новостроек. Часть учеников живут в новостройках, часть перешли в нашу школу из старой, находившейся в центре панельного района. На здании висит табличка «школа № 97 с углубленным изучением отдельных предметов». Каких — для читающего табличку остаётся загадкой. Хотя десятые классы сделали профильными — физико-математический, химико-биологический и наш, гуманитарный.
Из моего окна школу видно лишь частично — она выглядывает из-за второго корпуса нашего дома. Зато этот второй корпус видно хорошо. Во втором корпусе живёт моя одноклассница Наташа Титова. От нас можно увидеть окно Наташиной комнаты. Можно увидеть, открыта или закрыта у неё форточка, задёрнуты или нет занавески, горит или не горит свет…
Наташа — вторая тема моих фотографий. С начала учебного года я фотографирую её и тайно и открыто на улице и в школе, и держу отпечатанные фотки в ящике стола… Фотки Наташи, в отличие от пейзажных, всегда цветные. И на всех она улыбается. Конечно, не мне, а просто так, но всё равно приятно. Глаза у неё красивые — большие, золотисто-карие. И черты лица правильные. И волосы густые, волнистые, падают на плечи не хуже, чем у любой модели из рекламного ролика. А самое главное, она ещё и умная. Это, между прочим, редко — чтобы девчонка и выглядела хорошо и не дура. Мне такие раньше не попадались…
Беда только в том, что Наташа не обращает на меня никакого внимания… Ни первого сентября, ни сейчас, в октябре, я для неё ничем от других одноклассников не отличался и не отличаюсь…
В это дождливое утро я еле продрал глаза — поспать удалось только пару часов. Конечно, сам виноват, заигрался в компьютерную игру и лёг очень поздно. Настроение при пробуждении у меня, естественно, было — хуже не придумаешь. К тому же в горле першило, и голова побаливала. Хотелось послать школу ко всем чертям и забраться обратно под одеяло. За прогул мне дома всё равно не попадёт, мать с похмелья не склонна заботиться о моём посещении школы. Но как раз то, что мать вчера напилась, было плохо. Проснувшись после такого вечера, она обычно начинала изводиться от чувства вины, лезть ко мне с разговорами и поцелуями, а мне это глубоко противно. Поэтому, как ни крути, надо пойти в школу, а потом гулять. И не появляться дома чем дольше, тем лучше.
Я умылся ледяной водой, налил себе кофе настолько крепкий, что от горечи сводило челюсти, а от головы проглотил таблетку цитрамона, и только после этого почувствовал, что хоть немного соображаю…
Выскочив из подъезда и ощущая, что опаздываю, я развил такую скорость, что чуть не влетел с разбега в Титову, идущую по дорожке от своего дома. Она, несмотря на дождь, шла не торопясь, держа над собой разноцветный зонт. У меня зонта не было, капли стекали с кепки за шиворот.
— Привет, — сказала она.
Это ничего не значило, она со всеми всегда здоровается. Я кивнул и пошёл впереди.
Давно заметил, что влюбленные мало того, что выглядят дурацки, они ещё очень незащищены. Объект любви, зная, что его любят, может вести себя весьма гадко, причиняя влюблённому страдания. А может и вовсе послать. Поэтому с того дня, когда я понял, что неразумно влюбился в Титову, я постоянно напоминал себе, что в любом случае никто о моих чувствах знать не должен. То, что я смотрю на неё в школе, — так сижу прямо за ней, куда мне ещё смотреть? А то, что щёлкаю фотиком, — так я всегда с ним хожу, щёлкаю всё подряд, к этому класс уже тоже привык. А вот признаться ей или кому-то проболтаться о том, что думаю о Наташе, — этому не бывать никогда. С самоконтролем у меня всё в порядке. И жить разумом, а не эмоциями я умею!
У расписания мы оказались одновременно — только я уже переобувшись, а Наташа — только с улицы.
— Смотри-ка, — сказала она мне, — история будет, надо же!
Историчка, которая вела в нашем классе, тяжело заболела ещё в начале сентября, и теперь историю у нас вела то историчка из маткласса, то студенты-практиканты. А чаще всего уроки просто заменяли другим предметом.
Просыпаться и тащиться на первый урок ради того, чтобы слушать какую-нибудь студентку, которая волнуется, заикается и чаще всего в истории понимает гораздо меньше меня самого, было глупо. И с окончательно испорченным настроением я забрался за свою последнюю парту…
Вместо знакомой исторички или практикантки в класс вошёл высокий худой дядька в белом свитере и в очках. Он положил на учительский стол стопку книг, классный журнал и радостно сказал:
— Здравствуйте, садитесь. Я ваш новый преподаватель истории. Зовут меня Виктор Валентинович Карбони.
И, видимо для большей убедительности, он написал своё имя мелом на доске.
— Итальянец, что ли? — спросил я негромко, не ожидая ответа.
Однако уши у нового преподавателя были что надо. Он повернулся и, всё ещё улыбаясь, пояснил:
— Дед был итальянским коммунистом, а я внук — уже русский.
Карбони оказался странным типом. Выглядел он слишком счастливым для учителя. Кроме того, он не стал вести урок по какой-нибудь определённой теме. Он стал с нами знакомиться. Попросил каждого написать на бумажке что-нибудь о себе. Что угодно. Это было забавно. Я подумал и написал: «Фёдоров Елисей Александрович. Гений».
Сидящие впереди меня Наташа и Алиска Зеленина, хихикая, гадали, сколько же историку лет и надолго ли он к нам. Я не особо силён в определении возраста, поэтому их версии, что ему от двадцати семи до тридцати двух, поверил. Несомненно, историк будет пользоваться у женской части класса популярностью. Ещё бы, молодой, весёлый, симпатичный. Я на всякий случай посмотрел на его правую руку — кольца не было. Ну вот, ещё и неженатый.
Виктор Валентинович собрал бумажки и стал их читать. То есть автор записки вставал, представлялся, а потом историк задавал по его записке пару-тройку вопросов. Было весело. Почти все девчонки написали, что они любят историю. Ну да, как же!
Когда пришла моя очередь, я встал. Карбони внимательно прочёл мою фразу и спросил:
— А в какой области ты гений, Елисей?
— Во всех, — сказал я.
Глаза у него были голубые. И это тоже показалось мне лишним поводом для девчачьих страстей. Главное, чтобы Наташа в него не влюбилась. Вот это будет засада!
— Универсальный гений — это редкость, — улыбнулся он, — а всё-таки какой предмет тебе больше всего по душе?
— Никакой, — сказал я. — Я универсальный гений, и в этом моя карма.
Класс захохотал.
— Хорошо, садись, — Виктор Валентинович выглядел всё так же благодушно, — а теперь выясним, что для кого значит история…
— Классно ты ему, — заключил Денис, мой сосед по парте.
— Мало я ему, — пробурчал я. И подумал, что историк — дерьмо. Слюнявый добрячок, только и умеющий нравиться девочкам. Есть такой тип учителей. Ну уж нет, господин Карбони, моей любимой девушке ты не понравишься. Я поставлю тебя в идиотское положение, вот увидишь!
