Светлана Пономарева - Фото на развалинах
Светлана Пономарева - Фото на развалинах краткое содержание
Светлана Пономарева
Николай Пономарев
Фото на развалинах
Предисловие
Дорогой мой юный друг!
Яне знаю, какие книги ты любишь и читаешь, и мне трудно предугадать, понравится ли тебе эта повесть — «Фото на развалинах». Но я уверен в одном: на какой-то из страниц ты узнаешь себя. Может быть, это будет страница о твоей первой любви… Может быть, это будет страница о мучительном чувстве разлада и непонимания между тобой и родителями. Или о тоске и одиночестве в мире, где тебе однажды показалось, что ты никому не нужен. Или ты вдруг совершенно неожиданно для себя откроешь в ненавистном тебе прежде школьном учителе или другом взрослом понимающего друга. Или узнаешь в герое книги, в его отчаянье и озлоблении на мир свои собственные мысли о роковом поступке…
Книга захватывает тебя с первых страниц и не отпускает до конца, хоть это не детектив, не приключения, не фэнтези. Это просто жизнь твоих ровесников в пору взросления, когда болезненно переживаешь малейшую фальшь отношений, мысленно ставишь самые строгие оценки поступкам и словам своих товарищей и родных. Случается, в душе перепутывается столько противоречивых чувств, что кажется: выхода нет. А выход есть всегда! Выход в простых и вечных истинах. Не надо поддаваться на модную уловку, что «вся любовь износилась со временем и превратилась в дешёвые пиратские копии». Это неправда. Жизнь не кончается, если тебя обидели и даже предали. Не замыкайся на неудаче. Найди в себе силы простить обидчика. «Просто не делай никому больно — и любовь придёт». Вот чему учит эта книга, суровая и нежная, правдивая и добрая, в лучшем смысле слова — современная. Потому, что добро — современно всегда, во веки веков. А время взросления отсчитывается первыми поступками во имя Любви и Добра.
Сергей Михалков
Фото на развалинах
В серой дымке октябрьской мороси наш город выглядит просто отвратительно. Местами он тяжеловато-грязный, вросший окнами в землю, местами казенно-серый, по-военному выстроившийся в ряд панельными пятиэтажками, ещё часть города дымит заводскими трубами. То там, то тут по залитым утренним дождём дорогам тяжело проползают серо-желтые автобусы. Даже новые дома, из красно-белого кирпича, город не украшают. В октябре они незаметны среди мрачных зданий. Город вообще недостоин того, чтобы его рисовали красками. Если рисовать — то углем на сероватом ватмане, если снимать, то ставить фотоаппарат на «чёрно-белый». Я — не рисую город, я фотографирую его. Сейчас — с верхнего этажа давно заброшенной ТЭЦ. Пройти сюда просто так нельзя, но у меня есть особый дар — проникать во всякие развалины, подвалы, дома под снос. Иногда мне кажется, что недоступных мест для меня не существует. Я бывал и на охраняемых сторожами территориях, и в таких завалах, куда, на первый взгляд, кроме кошки никто не протиснется. Эта ТЭЦ по сравнению с другими местами относительно легкодоступна. Мне и пришлось всего-то подлезть под бетонную плиту забора, земляную насыпь у которой размыло многолетними дождями и таянием снега, пробежать, прыгая через лужи и кучи мусора по территории, да отодвинуть ржавую входную дверь. Если сторож тут и был, то плохо исполнял свои обязанности — меня во всяком случае никто и не подумал остановить…
Безусловно, пробираясь в такие места, я рисковал. Меня могло придавить, я мог упасть, расшибиться, попасться наркоманам, маньяку, сторожу, милиции. В общем — многое теоретически могло со мной произойти. Я знал это, но ни за что бы не отказался от своего увлечения. Это было как наркотик… Найти в городе то, что раньше что-то значило, а теперь не значит ничего. Найти и сфотографировать.
В прошлом году я занимался в фотокружке. Там нас учили делать снимки допотопным фотоаппаратом, проявлять, печатать плёнки. Сначала это было интересно, а потом надоело — зачем так мучиться, когда можно купить хороший цифровик и щёлкать что угодно и сколько угодно. Неудачные снимки я удаляю, остальные скидываю на компьютер. Самые удачные отдаю в распечатку и развешиваю у себя в комнате. Для этого я выделил целую стену. Целая стена ржавых железок, труб, крыш, поросших мхом, разбитых ступенек, покосившихся калиток, пустых оконных проёмов… Мать приходит в ужас, когда это видит. Ей, конечно, больше хочется, чтобы я снимал цветочки и белочек в зоопарке. Впрочем, она редко заходит в мою комнату…
Поднявшись по нескольким железным лестницам на самый верх ТЭЦ и отсняв её внутренности, я высунулся в проем давно разбитого окна. Тут уже и рамы не было, и не было досок, которым окно заколачивали много лет назад, — жители частных домов всё утащили на растопку. Поэтому можно было облокотиться на тёмный от времени кирпич и смотреть на город через объектив.
Я навёл объектив на автобусную остановку прямо под оградой ТЭЦ. На остановке ёжились несколько человек под чёрными зонтиками. Как будто специально они были одеты в серое, черноё, коричневое. И для большего эффекта крыша остановочной будки была ржавая и провисшая внутрь. Я щёлкнул эту картинку. Люди были под стать пейзажу, под стать городу: такие же безликие, словно их нарисовали под копирку. Наверняка и внутренне они одинаково серые и пустые. Не надо даже особо напрягаться, чтобы представить их жизнь, — утром они заталкивают себя в грязные автобусы и едут на работу, вечером — едут домой. В промежутке между автобусами сидят в какой-нибудь конторе и зарабатывают пропуск в вечность. Хотя туда, конечно, не попадут — зачем вечности серость? Вечером эти бесцветные люди смотрят тупые сериалы, а ночью делают таких же тупых детей. Дети вырастают, надевают тёмные куртки, берут зонтики и с трудом заталкивают себя в те же автобусы, в каких ездили их родители…
К мусорному бачку на остановке подошла облезлая дворняга. Она подёргивала носом, вынюхивая съестное. Но в этом бачке ничего подходящего не оказалось. Дворняга потыкалась в бачок и разочарованно села на землю. Я щёлкнул дворнягу.
Осталось пройтись по территории и снять само здание с разных сторон. Но я не торопился. Мне было хорошо. Я сел в проёме, упершись ногами, и смотрел вверх. Внизу — порядочная высота, вверху — пепельно-серое небо, вокруг — мёртвый камень. Если бы меня сейчас увидел кто-нибудь из знакомых, то глазам бы своим не поверил. Сказать честно, так меня бы и не узнали. Собираясь на вылазки, я надевал самое старое, что у меня было, и обязательно — темные очки. И снимал эти очки, только оказавшись далеко от своего района. Сейчас я выглядел как беспризорник или наркоман, словом, совсем не так, как обычно выгляжу. И это мне тоже нравилось — побыть не собой. Это давало некую свободу. Хотя и очень ненадолго.
Вдоволь насидевшись в окне и надышавшись промозглым воздухом, я, наконец, решился идти домой. Но напоследок обошёл, как и планировал, постройку вокруг и добыл ещё немало кадров в стиле футуристической готики.
По дороге мне повезло ещё раз — из окна автобуса, остановившегося перед светофором, я увидел сломанный фонарь. Фонарный столб выглядел так, словно его силой согнули почти пополам. Я достал фотик и щёлкнул это прямо через закапанное окно. Посмотрим, что получится.
По моим подсчётам, домой уже можно было. Сегодня отец улетал в очередную командировку. И сейчас он как раз едет в аэропорт. Значит, никто не прикопается к тому, что я грязный, мокрый и вообще непонятно где шарился полдня. Не то, чтобы я вообще не хотел видеть отца, но уж очень фальшивой получалась его забота обо мне в последние годы. Большую часть времени он меня не замечал, зато, вдруг неожиданно вспомнив, что я у него есть, начинал задавать сотни глупых вопросов и требовать, чтобы я поделился с ним всем, что я думаю и чем живу. Пытался за несколько минут стать моим лучшим другом. Раньше, когда я был младше и наивней, я принимал эти его приступы родительства за чистую монету и радостно бросался общаться. Но он меня не дослушивал. Не успевал, не хотел… Или и то и другое вместе. Так мы и пришли к полной взаимности: он спрашивает, как дела, я говорю, что хорошо. Ещё он выдаёт карманные деньги и периодически интересуется оценками. Всё. Лишние разговоры в эту схему никак не вписываются. Поэтому пусть их вовсе не будет…
Однако я просчитался. Дома было шумно, свет во всех комнатах включен, и два человека носились по квартире так, что создавалось впечатление, что их тут штук десять. Всё ясно, отец опаздывал. Это происходило с ним чрезвычайно редко, и только из-за чего-то непредвиденного. Непредвиденное отец очень не любил, поэтому стоило такому случиться, начинал паниковать, психовать, терять паспорт и билеты, и от этого опаздывал ещё больше, чем мог бы, если бы сохранял спокойствие.
Я разулся и попытался незаметно просочиться в свою комнату, но не тут-то было. Мать заметила меня и картинно всплеснула руками:
