Евгения Яхнина - Кри-Кри
— Но как бежать отсюда? — Кри-Кри безнадежно огляделся вокруг: стены прочны и надежны; единственное окно недосягаемо высоко; охрана строгая и неусыпная.
— Надо что-нибудь придумать, — несколько раз повторил Гастон. Лицо его выражало сильное напряжение. На лбу обозначилась морщина. — Надо что-нибудь изобрести.
И, неожиданно наклонившись к Кри-Кри, он добавил:
— Ты не забыл, о чем я тебя просил тогда, на площади?
Кри-Кри почему-то сконфузился:
— Конечно, я помню. Ты это о стихах для Мари?
Гастон кивнул головой:
— Да!
— Конечно, конечно, — заторопился Кри-Кри. — Если я только увижу когда-нибудь Мари…
— Ну, вот и хорошо.
— А если не мне, а тебе посчастливится увидеть Мари… — сказал вдруг Кри-Кри.
— Тогда я прочту ей стихи и скажу, что это ты написал их для нее.
— Идет! Только замени тогда слово «светлый» словом «нежный».
— Хорошо. Непременно.
Послышался звук поворачиваемого ключа, и сразу наступила тишина.
Появившийся Анрио потребовал Гастона к себе.
— Ну-ка, малый, пойдем поговорим. Ты кажешься мне очень дерзким. Признавайся, ты стрелял в нас?
Гастон сделал два шага вперед. Остановился перед Анрио и ответил спокойно:
— Стрелял!
— Сколько раз?
Гастон гордо откинулся назад.
— Я считал до сорока, а потом бросил.
— Ах ты, каналья! — процедил сквозь зубы Анрио. — Ну, теперь на тебя не понадобится больше одного заряда. Идем! Эй, Таро!
Кри-Кри бросился на шею Гастону.
— За себя и за Мари… — бормотал он сквозь слезы, горячо обнимая друга.
— Париж бессмертен, пока в нем будут рождаться такие дети! — раздался чей-то восхищенный голос.
Это подлило масла в огонь.
— Чего ты смотришь, Таро? Разними этих бездельников!
Грубым жестом Таро вырвал Гастона из объятий друга.
— Прощай, Кри-Кри! Да здравствует Коммуна!
Это были последние слова Гастона, которые донеслись до Кри-Кри. Железная дверь с шумом захлопнулась за Гастоном и Анрио.
Вне себя от горя, Кри-Кри подбежал к окну. Он не переставал кричать: «Прощай, Гастон!», хотя тот не мог уже услышать.
Вдалеке раздался ружейный выстрел. Его значение не сразу дошло до сознания Кри-Кри.
Жозефина Ришу, все время с глубоким состраданием следившая за мальчиками, тихо прошептала:
— Бедное дитя! Ему, наверное, не было еще пятнадцати лет.
Кри-Кри вздрогнул и подбежал к Ришу:
— Почему вы сказали «было»?
Ришу обняла за плечи Кри-Кри и спросила:
— Разве ты не слышал?
Кри-Кри вырвался из объятий женщины и, закрыв голову руками, забился в угол. Ему надо было собраться с мыслями. Весь внешний мир перестал для него существовать.
Резкий звук поворачиваемого в замке ключа вывел его из оцепенения. Кри-Кри встрепенулся. Ужасная правда была в том, что Гастона не было в живых, но правда была и в том, что баррикаду дяди Жозефа надо было спасти от предательства, спасти во что бы то ни стало.
— Не за мной ли?
— Нет. Верно, моя очередь.
— Моя! — доносились до Кри-Кри голоса пленников с разных сторон подвала. О своей судьбе он не думал, когда вдруг услышал:
— Который тут Шарло Бантар?
Кри-Кри понял, что пришла его очередь.
Он поднялся, поправил по привычке курточку, к которой прилипли соломинки, провел рукой по волосам. С головы тоже посыпались соломинки. Одна, две, три…
Поворачивая голову в сторону вошедшего, Кри-Кри ожидал увидеть ненавистного жандарма, который только что увел Гастона. Но это был не Таро. Кри-Кри увидел старого капрала, который сухо повторил:
— Ты Шарло Бантар? Идем!
— Господи! — послышалось заглушенное рыдание Жозефины Ришу. — Неужели и этого! Ведь он совсем мальчик!
— Идем! — настойчиво повторил капрал.
Кри-Кри выпрямился и, невольно подражая голосу и манерам Гастона, крикнул, обращаясь к товарищам:
— Да здравствует Коммуна!
Глава двенадцатая
ПЕРЕД БОЕМ
27 мая к девяти часам вечера, когда старый капрал увел Кри-Кри, как думали заключенные, на расстрел, в руках коммунаров оставалось только несколько предместий Одиннадцатого, Двенадцатого и Двадцатого округов.
Правительство Коммуны, перебравшееся в мэрию Двадцатого округа, фактически больше не существовало. Когда Мадлен, выполняя поручение Жозефа, зашла в мэрию, чтобы попросить поддержки людьми и боеприпасами для баррикады, там никого не оказалось, кроме старого сторожа. Узнав от Мадлен, зачем она пришла, старик сказал:
— Члены Коммуны разошлись по баррикадам, и немногие из них уцелели… Ну что ж, — добавил он после минутной паузы, — я гожусь, как и всякий другой: я достаточно пожил на своем веку. Идем! Веди меня на баррикаду.
Версальцам часто удавалось обходить укрепления коммунаров с тыла, потому что отсутствовало общее руководство защитой баррикад. Неравенство сил борющихся сторон становилось разительным. На одного вооруженного федерата приходилось двадцать версальских солдат, наступление которых поддерживалось большим количеством пушек.
Чем ближе был конец, чем меньше оставалось шансов на победу, тем яростнее шли в бой коммунары, тем храбрее и беззаветнее отдавали они свою жизнь за лучшее будущее человечества.
Защитники площади Бастилии[34], где каждый камень имеет свое предание, проявляли чудеса храбрости. Среди развалин, под горящими балками люди заряжали пушки, в десятый раз поднимая красный флаг, сбиваемый версальскими ядрами.
На главной баррикаде утром сражалось сто человек, вечером здесь лежало сто трупов.
На улице Крозетье схватили артиллериста, не покидавшего орудия до последнего момента. Версальские солдаты окружили его.
— Тебя расстреляют сейчас! — кричали они ему.
— Умирают только раз, — отвечал он спокойно, поживая плечами.
При взятии версальцами укрепленного дома в рабочем предместье Рокетт старик-федерат долго отбивался от солдат, пока не истратил последнего патрона. Офицер приказал расстрелять его во дворе, на куче мусора.
— Я храбро сражался, — запротестовал старый коммунар, — я имею право умереть не в навозе.
Полковник федератов Делорм, которого повели на казнь, обратился к версальцу, командовавшему при расстреле:
— Пощупайте мой пульс, посмотрите, боюсь ли я?..
В мужестве и самообладании дети не уступали взрослым.
Улица Маньян досталась версальцам лишь после упорной борьбы с батальоном Питомцев Коммуны, состоявшим из ста двадцати школьников. Дети отстаивали каждый дом, вступая в схватку с врагом, значительно более многочисленным и лучше вооруженным.
После взятия баррикады предместья Тампль всех ее защитников поставили к стене. Тринадцатилетний мальчик, который сражался все время на баррикадах, обратился к офицеру:
— Моя мать живет здесь рядом. Разрешите мне сбегать отнести ей серебряные часы, которые остались при мне: они ей пригодятся… Я через три минуты вернусь.
Офицеру, не верившему, что мальчик вернется, все же захотелось проделать опыт. Он отпустил его. Ровно через три минуты раздался голос маленького коммунара: «Вот и я!» Он вбежал на тротуар и прислонился к стене, рядом с трупами своих расстрелянных товарищей…
На баррикаде Шато д’О мальчик был знаменосцем, а когда он упал, сраженный пулей, другой подросток, у которого только что убили отца, схватил упавшее знамя, вбежал на кучу булыжника и, грозя кулаком врагу, поклялся отомстить за смерть отца. Командир баррикады приказал ему сойти, но он отказался и остался там, воодушевляя бойцов, пока пуля не сразила его.
Не описать всех примеров борьбы и геройской смерти молодых и старых коммунаров: мужчин, женщин и детей. Высшего напряжения эта героическая борьба достигла в последнюю ночь Коммуны, в ночь с 27 на 28 мая.
К полуночи 27 мая держались только такие баррикады, которых нельзя было обойти, и дома, которые не имели сквозных проходов.
Баррикада на улице Рампоно, баррикада Жозефа Бантара, как называли в предместье это укрепление, обладала такими именно преимуществами.
Сейчас улица Рампоно подверглась жестокому обстрелу: десятки орудий засыпали район тяжелыми снарядами; несколько зданий были уже объяты пламенем; то и дело рушились стены домов.
Триста отважных защитников баррикады, вдохновляемые своим командиром Бантаром, поклялись умереть, но не пропустить врага.
Четыре пушки, которыми располагали защитники баррикады, успешно отвечали на непрерывный огонь неприятеля. Бойцы подбадривали друг друга веселой шуткой, острым словцом по адресу врагов.
Перестрелка продолжалась около трех часов непрерывно. Потом внезапно версальцы прекратили огонь.
Бантар приказал своей батарее замолчать. К этому моменту из четырех пушек работали только две, остальные были разбиты. Снарядов оставалось очень мало, и Бантар решил при возобновлении боя пользоваться только одной пушкой. Однако рассчитывать на долгую передышку нельзя было. Очевидно, неприятель, встретив упорное сопротивление, затеял какую-то операцию в расчете на более легкую победу.
