Юрий Бородкин - Санькино лето
Рассказы
Сенокос
Отец у Шурки с Витькой лесоруб, и живут они в лесном поселке. Как только начнутся каникулы, так ребята целые дни пропадают в лесу. Привольно им тут и все знакомо: лесовозные дороги, тропинки, овраги, ягодники на вырубках, грибные места. Счастливая пора. Она остается в памяти, как один длинный и праздничный день.
Щурка перешел в седьмой класс, а Витька — в девятый. Повезло Шурке: чуть было не уехал брат в техникум, да передумал. Все-таки здорово, когда рядом старший брат, никто в поселке тебя не тронет, и в лесу надежно.
Нынче в делянах земляники жуть сколько, ступить некуда — все красно. Каждый день по два бидона приносили, а сегодня пропал интерес к ягодам, потому что за обедом, когда хлебали молоко с земляникой, отец объявил долгожданное:
— Начальство дало мне несколько дней, завтра на покос поедем.
— И я? — переживая, что его могут не взять, спросил Шурка.
— Конечно. И дедушка поедет с нами. Дома останется хозяйничать одна мать.
Шурка вскочил из-за стола и закружился волчком. Строгий взгляд отца вернул его на место. Но он уже не мог сидеть спокойно, все ерзал и подтыкал локтем брата. Витька, конечно, тоже радовался, только умел сдерживать себя, как полагается старшему. Он теперь во всем первый помощник отцу.
Трудно было дождаться конца дня, потому что ничто не шло на ум, кроме предстоящей поездки. Подготовка уже началась: мать принесла из магазина продукты, отец ушел к дяде Васе договориться насчет трактора, дедушка Иван занялся главным — клепкой кос.
Сидит он у крыльца на низенькой табуретке, обхватив цепкими ногами чурбак, и клюкает легонечко молотком по самому острию косы. Терпеливая работа, глаз нужен верный. Медленно движется коса по «бабке», а молоток неутомимо выговаривает: тюк-тюк-тюк… Долго продолжалась эта музыка, так что и спать легли, все стоял в ушах чистый стальной звук.
Разбудил трактор. Мать взглянула в чулан, поторопила:
— Вставайте, косцы, да снаряжайтесь. Дядя Вася заехал.
Ополоснулись под рукомойником, наспех позавтракали и засуетились с погрузкой. Неделю придется жить там, на речке Сотьме, поэтому надо захватить все необходимое: еду, котелки, косы, грабли, вилы, удочки, топор, фуфайки для ночевок и разные прочие мелочи. Стоя на тележке, дед еще раз проверил поклажу и сделал заключение:
— Кажись, все взяли. Можно ехать.
В кабину к дяде Васе никто не сел — в открытой тележке ехать куда интересней. Мать помахала от крыльца, крикнула вдогонку:
— Смотрите осторожней там!
Шурке представилось, что уезжают они далеко-далеко и очень надолго. Приятная тревога коснулась его сердца, сделалось немного грустно, что мать остается одна.
Рядом на запасной тракторной шине сидели отец, дедушка, брат. Это успокаивало. Тележка бойко катилась за голубым трактором по песчаной лесовозной дороге. Сначала по сторонам тянулся густой ельник, потом распахнулись деляны, только одинокие деревья-семенники возвышались над ними, как часовые.
За делянами километра на два — сосновый бор. Пестрят на гладких стволах затесы, называемые карами. Под ними прикреплены жестяные воронки: смолу собирают рабочие лесхоза.
— На будущий год здесь будем рубить, — сказал отец.
— Экие дерева! — восхищенно покачал головой дед.
Тележку подталкивает на корнях, поклажа громыхает. Но вот колея снова выравнивается и полого идет под уклон. Прохладный березнячок бежит навстречу, листья трепещут как будто от испуга перед трактором. Сотьма! Торопливая, чистоструйная речка, вся в перекатах. Вода кипит под колесами. Видно, как разбегаются в стороны пескари. Трактор, стреляя белыми кольцами дыма, оглушительно трещит, словно горячий конь, взбегает на подъем и останавливается. И сразу тишина закладывает уши.
Дядя Вася выпрыгнул из кабины, скомандовал:
— Ну, таежники, выгружайтесь! Долго вы будете здесь комаров кормить? Когда приезжать-то за вами?
— В субботу, — сказал отец, доставая из дяди Васиной пачки папиросу.
— Благодать здесь. Так бы и остался денечка на два, — позавидовал дядя Вася. — Ладно, трудитесь. Счастливо оставаться.
Он младший брат отцу. Конечно, хотелось бы ему вместе со всеми, да не отпустили с работы.
Светло и просторно над ромашковой луговиной. Птицы свищут. Горьковато пахнет рекой. Шурке не терпится вырезать в березняке удилище и побежать к знакомой быстрине. Но сначала работа.
Дедушка принялся поправлять прошлогодний шалаш, а отец с Витькой повели первые поко́сева. Словно по команде взмахивают. Косы сочно звенят в росистой траве, мелькают молниями. Шурка тоже было потянулся за ними, да выдохся скоро и взялся за свое привычное дело: разбивать длинной палкой траву.
— Что, паря, умахался быстро? — окликнул дедушка.
— Коса мнет траву.
— Значит, завернул. Точить надо умеючи. Сей момент мы это наладим. — Дедушка берет по очереди косы и неторопливо правит бруском, пробует лезвие толстым, ногтястым пальцем. — Это, бывало, обществом вот косили! Как встанут и пойдут жарить. Срам, если из покосева выставят. Сущая гоньба была.
— Шур, достань-ка средство от комаров, — попросил Витька. Взмок он и рубашку скинул.
— А ну, начали всем миром! — Дедушка тоже взял косу.
Выстроились в ряд. Пошли в едином ритме: шаг в шаг. Косы, как бритвы. С легким вздохом умирают под ними травы. Солнце упирается в спину. Пот щиплет губы, застилает глаза. Но Шурка не отстает: заразился общим азартом.
Все дальше и дальше отодвигаются косцы от опушки, и остается на лугу застывшими волнами скошенная трава. Во рту пересохло, хочется пить. Наконец желанная команда:
— Перекур!
— Папа, мы половим рыбу?
— Только чтобы на уху было.
Босые ноги не чувствуют колкой кошанины. Припустили Шурка с Витькой к быстрине, удить хариусов. Надо закатать повыше брюки, забрести на стрежень и побрасывать на свободный ход удочку. Ноги быстро притерпятся к холодной воде и к каменистому дну. Зеленые бороды водяного лютика стелются по течению, мягко щекочут пятки. Поплавок скачет по струистой зыби, слепящей глаза, и все чудится поклевка.
Хариус хватает червя резко. Не успеешь моргнуть глазом, а уж поплавок исчез. Подсечка не бывает напрасной, только вытащить эту стремительную рыбину не так-то просто: часто сходит с крючка.
Вот взбурунилась вода. Витька изогнулся, подавшись назад, гибкое удилище спружинило, и затрепетал на солнце серебряный хариус. Тут самый ответственный момент: растеряешься — сорвется.
Витька прижал рыбину к животу, вприскочку пошлепал к берегу. Шурка тоже бросил удочку.
— Прошлое лето мне точно такой попался, — определил Шурка, рассматривая радужные плавники. — За что ты его зацепил?
— За ноздрю. Видишь, обрыбились. — Витька довольно улыбнулся и потрепал русые Шуркины волосы. — Давай скорей насаживай червя.
Снова играют на волне поплавки. Булькает быстрая вода. Может быть, совсем рядом с удочкой трутся о каменное дно сытые хариусы, испытывая терпение рыбака. Позазевался Шурка и вдруг ощутил толчок в руке. Судорожно дернул удилище.
— Хватай скорей! Держи! — закричал Витька.
Рыбина билась перед самым носом. Шурка никак не мог уцепить ее — выскользнула и плюхнулась в стремнину. Досадно!
Не выдержал брат такой неудачи, ни слова не говоря, дал Шурке подзатыльника. Тот запнулся за камень и упал. Заревел от обиды.
— Как будто у самого не срывалось. Вот удилищем дам, будешь знать, — хныкал Шурка, отфыркивая воду, капавшую с волос.
— Упустил, растяпа! Руки-то как крюки.
— Ну и лови один!
Отсыпал Шурка малость червей из банки, пошел вверх по течению искать другой перекат. Нашел. Вода вроде как с порога скатывается во впадину.
Едва успел забросить удочку, с лета взяло и повело поплавок под кусты. Удилище задрожало. Оторопь взяла Шурку, когда большущий хариус шлепнулся к ногам и заплясал в траве. Такие ни разу не попадались в Сотьме. Настоящее рыбацкое счастье.
— Уж тебя-то не упущу! Стой, возьму за зебры! — торжествовал Шурка. Схватил рыбину, позабыв про всякую обиду, помчался к брату:
— Витька! Вить! Смотри!
Брат недоверчиво хлопал глазами, позавидовал такой удаче.
— Как это ты его?
— Ловкость рук. Эх и сопротивлялся!
И дедушка с отцом удивленно качали головами, любуясь диковинным хариусом.
— Ну и ну! Ай да Шурка! Вот уха будет! — хвалил дедушка. — Только зря босые-то холодитесь в реке: тут вода — студенец. Я ужо вам вершу[2] сплету…
А вечером, была уха. Наваристая, вкусная, с дымком. Лишь у костра, у реки она имеет такой запах. Лишь у костра, в лесу можно испытать особое волнующее чувство, которое осталось в нас от прародителей, поклонявшихся огню. Может быть, этот зов и манит людей к таежным палаткам, в новые земли и дальние страны, где прежде всего видится походный костер?
