Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать
– Нет, просто смешно, – говорил в эту минуту Курт, – сначала я только и слышу, что я мало забочусь о детях. Я не заменил им отца. Если что не так, во всем виноват я! И я начинаю заботиться. Пытаюсь заменить. Нет, это опять не то. Ты не могла бы мне сказать, что же я в конце концов должен делать?
Советница тоже была в гостиной. Она сказала:
– Так вот, ты ни в коем случае не должен был допускать к ней в комнату эту личность.
– Он даже не представился, – сказала мама, и Курт рассмеялся.
– И вообще уже было без десяти девять, – сказала мама.
– И это было существо мужского пола, – иронически заметил Курт.
Тогда мама сказала, что с Куртом вообще ни о чем нельзя разговаривать, а советница заявила, что это еще вопрос, какого он пола.
– Если судить по длине волос и полноте, он вполне мог бы быть и женщиной, – съязвила она.
А мама сказала, что она ничего не имеет против, если среди моих знакомых будут и мальчики. Но во-первых, он слишком взрослый для меня, а во-вторых, слишком толстый, а в-третьих, слишком уродливый, а в-четвертых, слишком похож на хиппи, а в-пятых, слишком невоспитанный...
– А в-шестых, – перебил ее Курт, – право же, удивительно, сколько недостатков ты можешь заметить у человека за две секунды. Просто позавидуешь такому умению разбираться в людях!
– Как бы то ни было, – вставила советница, – такому типу нечего делать в девять часов у нас в квартире! Ты должен был просто вышвырнуть его за дверь.
– Почему вы говорите это мне? – крикнул Курт так громко, что его наверняка было бы слышно и у входной двери. – Вы обе тоже были в передней и глядели на него, как баран на новые ворота! Почему же вы его не вышвырнули?
– Как ты со мной разговариваешь? – возмутилась советница.
А мама закричала так громко, что ее тоже было бы прекрасно слышно у входной двери.
– Ты чудовище, просто чудовище! Ты ни с кем, ни с кем не считаешься! Ты вообще не можешь себе представить, каково мне с тех пор... с тех пор... с тех пор, как ее нет. Что у меня на душе!
Мама зарыдала очень громко.
– Прекрати ты этот вечный рев! – сказал Курт.
Тогда мама стала всхлипывать и говорить, что жизнь с Куртом – это мука, чистая мука! А Курт кричал, что он никого не принуждает с ним жить, решительно никого! А мама рыдала, что ему легко делать такие подлые заявления! Он ведь знает, что ей с четырьмя детьми не так-то просто от него уйти! Но если бы у нее не было детей, она давно бы уже ушла, давно бы!
Советница сказала на это, что хотя она и сама вначале была против этой женитьбы Курта, поскольку не хотела, чтобы Курт связывал свою жизнь с женщиной с двумя детьми, но, раз уж они вместе, нечего столь легкомысленно рассуждать о разводе. Это просто незрело, это по-детски. И как это ни прискорбно – ведь она мать Курта, – но ей приходится признать, что права мама.
– Ты, мой милый, – сказала она Курту, – видно, попал под влияние всей этой новомодной болтовни о современных методах воспитания.
– Все, что вы не понимаете, для вас новомодная болтовня! – крикнул Курт. – Я, может быть, ничего не смыслю в воспитании, но я не понимаю, почему детей надо непрерывно мучить и делать несчастными! Этого я не понимаю, да и не хочу понимать!
Мама высморкалась. Она сморкалась довольно долго. Потом сказала тихо – так тихо, что мне пришлось подойти к самой двери.
– Я не хочу делать моих детей несчастными, правда не хочу. Я хотела только, чтобы они были хорошо воспитаны, имели приличные манеры и умели себя вести, вот и все! А ради чего? Ради тебя, да, ради тебя! Чтобы все у нас было в порядке! Знал бы ты, какие это были непослушные дети, когда я забрала их от старой Янды! Ведь у старухи они могли делать все, что им вздумается! Им все разрешалось! Они были так крикливы, так надоедливы, так избалованы! Наш брак мог развалиться уже через полгода. Ты бы этого просто не выдержал!
Курт протестовал. Мама не имеет права так говорить, заявил он. Он может вынести гораздо больше, чем она.
– Да, от своих собственных детей – это конечно, но не от моих! – крикнула мама.
– Твои дети, мои дети, твои дети, мои дети, – взревел Курт, – с ума сойти можно! Это не твои и не мои дети! Они не твоя собственность и не моя собственность!
– Нечего спорить из-за слова! – кричала мама.
– Я вообще больше не спорю, все это просто идиотизм, – сказал Курт, и я услышала, как отодвинули стул. Я испугалась, что Курт встанет и сейчас выйдет из гостиной, и бросилась в мою комнату.
Курт не вышел из гостиной. Но я все равно уже больше не вернулась на свой пост подслушивания. Я не хотела больше слушать.
Я начала складывать тетради и учебники на завтрашний день и при этом немного поревела. Почему я ревела, мне и самой было не совсем ясно. А потом я пошла спать. Я легла в Ильзину постель. Там еще было то белье, на котором спала Ильза. И еще немного пахло Ильзой. Ее шампунем и ее одеколоном. Я потушила свет, я думала про Ильзу и про этого человека в замшевом пальто. Я представляла себе его очень красивым. Как актер из того фильма, что я смотрела с Али-бабой. Теперь я уже могла себе представить, что человек в замшевом пальто целовал Ильзе каждый палец и обнимал ее за плечи. Мне даже пришло в голову, что, может быть, где-то там, далеко, где-нибудь в Англии, какой-нибудь кузнец обвенчивает пятнадцатилетних девушек. И я представляла себе, как Ильза едет с человеком в замшевом пальто к этому кузнецу, и они женятся, и там, в Англии, открывают пивную «Золотой гусь», а я приезжаю к ним, и живу у них, и хожу в английскую школу.
Сегодня утром я проснулась, как это говорят, с тяжелой головой. Спала я очень плохо. Кузнец, который венчает пятнадцатилетних, приснился мне во сне. Но в руке у него был огромный кузнечный молот, и он раскручивал этот молот над головой, а мы с Ильзой прятались от него в шкаф, но он нашел нас и схватил. При этом он выпустил из рук свой огромный молот, и тот упал мне на ногу, прямо на пальцы. Это было ужасно больно. Я проснулась вся в поту, и в то же время мне было жутко холодно, а потом я опять уснула, и тут же кузнец явился снова.
Когда Оливер разбудил меня утром, я была страшно рада, что уже пора вставать. Обычно я вставать не хочу.
– Мама еще в постели лежит, она встанет сегодня попозже, сказал папа. Он сказал: «Не шуми, пусть она спит», – объяснял мне Оливер.
Он говорил шепотом даже у меня в комнате, хотя мог бы говорить здесь и в полный голос.
– Ванная свободна? – спросила я.
– Там папа. Но он уже бреется.
– А советница?
– Кто? – спросил Оливер. Он и понятия не имеет, что я его бабушку про себя величаю «советницей».
– Бабушка.
– Бабушка пошла в булочную.
Я встала с постели.
Купальный халат Курта все еще лежал в моей комнате. Я взяла его, чтобы отнести в ванную.
– Папа уже одет, – сказал Оливер.
Я все равно понесла халат в ванную. Я хотела поговорить с Куртом. Может, Али-баба все же не прав? Может, я должна поговорить с кем-нибудь про толстого трактирщика и его брата, про красный «БМВ» и про Ильзу? Может, я смогу тогда снова спать ночью?
– Вот твой халат, Курт, – сказала я, открывая дверь ванной.
Курт как раз выключил электрическую бритву.
– Спасибо, детка, – сказал он, – но я уже готов.
Я повесила купальный халат на крючок.
– Можешь входить, – пробормотал Курт, протирая лицо одеколоном.
– Послушай, Курт... – сказала я. Но Курт сказал:
– Да, вот что – мама еще спит. У нее совсем плохо с нервами. Было бы хорошо, если б вы ее не будили.
Курт сказал это так озабоченно. Было похоже, что он помирился с мамой. Когда они ссорятся, то почти всегда к утру уже мирятся.
Я кивнула и начала снова:
– Послушай, Курт...
Но Курт сказал:
– Слушай, я спешу как на пожар! Я не могу больше ждать, пока моя почтенная фрау мама вернется из булочной! Скажи ей, что я позавтракаю в редакции.
– А почему ты вдруг так рано уходишь?
Курт смазывал кремом подбородок. Крем ему мама подарила на день рождения.
– Мне еще надо кое-что написать. Я собирался это вчера написать, хотел вечером дома поработать. Но в этом бедламе разве что-нибудь успеешь? А надо все сдать еще до обеда.
Курт завязал галстук, а я заправила ему сзади воротник рубашки. Курт пробурчал что-то о новой мужской моде, которую надо бы наконец-то ввести. Без галстуков, без воротничков на рубашках и без отворотов на пиджаках.
– Индийские рубашки, – сказала я.
– У них нет карманов, а без карманов не обойдешься. И кроме того, мне пришлось бы переменить газету. Та, в которой я работаю, против индийских рубашек, а... – Курт поглядел на часы. – Черт возьми, уже опять так поздно! Ну, бывайте! – крикнул он и выбежал на лестницу.
Я постояла еще немного в передней, размышляя, остался ли бы Курт дома, если б я ему сказала, что мне с ним надо поговорить.
