Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать
А потом она еще кричала, что не выпустит меня больше из комнаты, и не будет со мной разговаривать целый месяц, и пусть я не жду от нее подарков ко дню рождения.
Когда мама вышла из комнаты, ко мне пришел Оливер.
– А правда, где ты была? – спросил он.
– В кино, – сказала я.
– А меня ты в другой раз возьмешь?
Я кивнула. Дверь в комнату отворялась. В нее заглянула советница.
– Оливер, сейчас же уходи отсюда! Сейчас же!
Но Оливер не хотел уходить. Тогда советница вошла в комнату и схватила Оливера за руку.
– Тебе пора спать, Оливер, – сказала она.
Оливер защищался от советницы как умел, но ничего поделать не смог – она была сильнее его.
– В другой раз она возьмет меня с собой! – крикнул он.
– Куда она тебя возьмет? – спросила советница и выпустила руку Оливера.
– Не скажу тебе! – крикнул Оливер и, отскочив от советницы, помчался мимо нее в туалет. Там он заперся, и советнице пришлось еще добрых полчаса, стоя перед дверью, стучать в нее, уговаривать его и грозить, пока наконец Оливер не вышел.
Вскоре после того, как советница выманила Оливера из уборной, пришел домой Курт. Наверно, он опоздал, потому что я слышала, как советница сказала:
– Ну наконец-то, ужин чуть не остыл.
Потом Курт, видно, заглянул на кухню, где была мама.
– Добрый вечер, детка, что нового? – спросил он ее в том печальном тоне, в каком у нас теперь, после исчезновения Ильзы, обычно спрашивают о «новостях».
– Ничего, совсем ничего, – ответила мама рыдающим голосом, и Курт снова спросил:
– Что случилось? Что-нибудь случилось? Полиция?..
И тут вмешалась советница:
– Да нет! Полиция все только спит да штрафует. Она палец о палец не ударит. Но эта, эта...
Я точно представила себе, как советница, стоя в дверях кухни, указывает на дверь моей комнаты.
– Что с Эрикой? – спросил Курт. Советница завопила, что я вела себя совершенно неслыханно, мама, рыдая, повторяла, что я уже тоже начала шататься неизвестно где, а Оливер выбежал из детской и крикнул:
– Она ее отлупила! Знаешь, как отлупила.
– Кто кого отлупил? – спросил Курт.
– Мама – Эрику! – крикнул Оливер.
Советница прошипела, что это вообще дурацкий вопрос.
– Так далеко дело еще не зашло! Пока не зашло! – провозгласила она. – А дойдет и до этого. Будет и наоборот!
Но тут Оливер крикнул, что он больше не любит маму.
– А что она лупит Эрику!
– Замолчи, как ты разговариваешь со своей матерью! – возмутилась советница.
Оливер высунул язык и сказал «бе-е-е». Мама пригрозила ему пощечиной. И тут вдруг раздался крик Татьяны: она требовала, чтобы Курт посадил ее к себе на плечи.
Еще долго за дверью моей комнаты стоял такой крик и рев, что я не могла разобрать ни слова. Громче всех ревела Татьяна. Как я узнала потом, она хотела вскарабкаться на плечи к Курту, но, добравшись до середины заданной высоты, свалилась вниз и сбила с ног Оливера, и Оливер упал, а Татьяна упала на него, а мама утверждала, что во всем виноват Курт, потому что, когда Татьяна карабкалась, он не оказал ей никакой поддержки.
Наконец эти крики перешли в ласковое бормотание – все успокаивали Татьяну. Потом голоса отдалились.
Я легла на кровать и долго глядела в потолок. Я попробовала представить себе что-нибудь приятное, но это мне не удалось. Потом дверь моей комнаты отворилась. Вошел Курт. Он звал меня ужинать. Но я мотнула головой.
– Пошли, не глупи, ну пошли! – сказал он.
Я опять мотнула головой. Я и в самом деле не хотела есть. У меня вообще не было никакого желания увидеть маму и советницу.
– Я прошу тебя, Курт, – крикнула мама из кухни, – если она не хочет, пусть не идет!
– Ну пошли, пойдем, сделай это для меня, – сказал Курт.
Курт так редко просит меня о чем-либо, что я решила уже было встать и пойти вместе с ним в гостиную, но тут в раскрытую дверь заглянула мама и начала снова меня ругать. Тогда я опять легла на кровать. Мама кричала истошным голосом:
– Да оставь ты ее, Курт, эту даму! Она, видите ли, обиделась! И правда, слыханное ли дело – как это я посмела вывести ее на чистую воду!
– Я тебя очень прошу! – вздохнул Курт и с отчаянием посмотрел на маму.
– Что это значит – я тебя очень прошу! – крикнула мама. – Я что же, должна спокойно смотреть, как она шатается неизвестно где и... и... и...
– И что, ну скажи, пожалуйста, что? – спросил Курт.
Прежде чем мама успела ответить, подскочила советница.
– Курт, – прошипела она, – я нахожу, что ты ведешь себя просто гротескно! Все имеет свои границы!
– Все действительно имеет свои границы, – сказал Курт. И еще: – Вы мне на нервы действуете!
Советница стала глотать воздух, словно рыба, вытащенная из воды. Мама снова разрыдалась. Оливер протиснулся между советницей и мамой в мою комнату и заявил:
– Да Эрика просто была в кино! А в другой раз она и меня возьмет!
Оливер – это уж точно – не собирался меня продавать. Просто он еще слишком мал, чтобы держать язык за зубами и хранить тайны.
__ Ты правда была в кино? – спросил меня Курт.
Я кивнула. Он полез в верхний карман своего пиджака и достал бумажник.
– Кины нынче дорого стоят,– сказал он.– На твои карманные деньги этого себе никак не позволишь. – Он вынул бумажку в пятьдесят шиллингов и дал ее мне.
Советница глядела теперь на него, как вытащенная из воды рыба, когда торговец стукнет ее по голове. Как смотрела на все это мама, я сказать не могу. Мама повернулась спиной и вышла из комнаты.
– Я тоже хочу деньги, – сказал Оливер и протянул руку.
– Когда ты пойдешь в кино, ты тоже получишь деньги, – объявил Курт. А мне он сказал: – Вот так. А теперь пошли ужинать! Мы не позволим испортить себе аппетит.
У меня, правда, и сейчас еще не было никакого желания видеть лица советницы и мамы. Но мне не хотелось разочаровывать Курта.
Мама и советница сидели за обеденным столом, как на похоронах. Курт делал вид, что ничего не произошло. Он говорил со мной, с Оливером и с Татьяной. Время от времени он обращался с каким-нибудь вопросом к маме, так, насчет каких-нибудь пустяков. Мама каждый раз отвечала ему только «да» или «нет». Тогда Курт спросил что-то такое, на что нельзя было ответить ни «да», ни «нет». И мама вообще ничего не ответила.
– Она на меня сердится, – сказал Курт Оливеру и подмигнул ему.
– Почему она сердится? – спросила Татьяна.
– Понятия не имею, – ответил Курт.
– Почему ты сердишься на папу? – спросила Татьяна.
– Да я на него вовсе и не сержусь, – сказала мама Татьяне, а Оливер сказал Курту:
– Да она на тебя вовсе и не сердится.
А Курт сказал мне:
– Чудесно, она вовсе и не сердится.
Этот разговор был скорее похож на беседу в обезьяньем питомнике между его обитателями. И маме, как видно, показалось, что над ней насмехаются. Она отодвинула тарелку и встала.
– Тут всякий аппетит потеряешь, – сказала она и вышла из комнаты.
После ужина я отнесла посуду на кухню и поставила ее в раковину. Я вытерла стол в гостиной мокрой тряпкой, подмела крошки на полу. Мама была в это время в детской с Татьяной. Я слышала, как она читает ей книжку. Татьяне каждый вечер читают одну страницу.
Курт поставил телевизор на столик с колесиками и покатил его через переднюю в спальню. В гостиной больше нельзя смотреть телевизор, потому что советница спит там на диване, а спать она ложится уже в половине десятого.
Я была в ванной, чистила зубы и думала: ну, на сегодня скандал, кажется, окончен.
Но как я ошиблась! Как раз в тот момент, когда я вытирала со щеки зубную пасту, а Курт протаскивал телевизор вместе со столиком через дверь спальни и я его спросила, не помочь ли ему, как раз тут-то и раздался звонок в дверь. Я поглядела на часы. Было без десяти девять. Без десяти девять к нам очень редко кто приходит. Во всяком случае, без десяти девять к нам может прийти только тот, кто заранее позвонил и кого здесь ждут. Но сегодня не ждали никого.
У меня заколотилось сердце. Я подумала, что этот звонок обязательно как-то связан с Ильзой. Это из полиции! Сердце мое заколотилось еще сильнее: «А вдруг это сама Ильза?»
Кажется, Курт тоже подумал что-то в этом роде – он застыл в дверях спальни и молча глядел на входную дверь. Снова раздался звонок. Курт сделал над собой усилие, взглянул на меня и сказал:
– Может быть, это лифтерша?
Я стояла ближе к входной двери, чем Курт, но мне не хотелось открывать дверь. Я не верила, что это лифтерша, а еще я была в ночной рубашке. А на ночной рубашке впереди не хватало двух пуговиц.
– Я открою! – сказал Курт.
Но раньше чем Курт успел протиснуться между дверью спальни и телевизором, мама и советница оказались уже в передней. И Оливер с Татьяной тоже.
