Галина Черноголовина - Хрустальный лес
Всё-таки сильно не хватало Виктору Михеевичу этого тиканья-разговора там, в далёком городе. Да разве только этого? Ну ничего. Как говорит мама, теперь все вместе и душа на месте.
Первое знакомство
Когда Илюшке было два с половиной года, он сильно испугался. Это случилось в парке. Мама пошла за мороженым, а детей посадила на скамейку и велела Тоне следить за братом. Тоня тогда считалась уже большой, хотя шёл ей всего седьмой год.
Илюшка не слушался её, всё время убегал, а она догоняла его и тащила к скамейке.
За скамейкой была живая изгородь — зелёная стена из густо сплетённых кустов. Илюшка углядел в изгороди лазейку и сунулся туда.
Тоня полезла было за ним, но он сам кинулся к ней с отчаянным рёвом. За изгородью, на лужайке, Илюшка увидел чудище. У чудища были большие ноздри, мохнатые глаза, оттопыренные уши и громадные кривые рога. Оно лежало на траве и громко вздыхало, а увидев Илюшку, поднялось, втянуло ноздрями воздух и взревело с присвистом. Тогда он и бросился бежать.
— Вот, не будешь ходить без спроса, — сказала Тоня. — А если бы тебя эта корова забодала?
Теперь ей стало легко следить за Илюшкой. Чуть начнёт шалить, она приставит указательные пальцы к голове, будто рога, сделает страшные глаза и замычит. Илюшка мигом стихает. Конечно, если бы об этом узнали мама или папа, Тоне попало бы, чтоб не пугала ребёнка. Но она это делала без них, а Илюшка тоже никому ничего не говорил, потому что боялся даже упоминать о корове.
Тоня пошла в школу. Теперь, если её оставляли дома с Илюшкой, она рисовала на листе бумаги большую коровью морду с вытаращенными глазами и огромными ноздрями, пририсовывала к ней кривые рога, вешала возле письменного стола на стенку и садилась делать уроки.
Так можно было не опасаться, что Илюшка что-нибудь стащит со стола или подтолкнёт под руку. Он притихал, забивался в угол и возился там с игрушками, боясь даже голову поднять, чтоб не встретиться глазами с рогатым чудищем.
Тоня так делала, пока училась в первом и втором классах, а в третьем она вступила в пионеры, стала взрослее и поняла, что маленьких пугать нехорошо. Илюшка тоже подрос и даже смеялся про себя, вспоминая, как боялся нарисованной коровы.
Теперь, когда они втроём, он, папа и дядя Нурлан, ехали осматривать живгородок — так дядя Нурлан сокращённо называл совхозный животноводческий городок, — Илюшка знал, что увидит там много коров, и ничуть не боялся. Пусть только полезут, он им ка-ак даст!
В длинном низком коровнике был полумрак. Когда открыли скрипучие ворота, коровы повернули головы на свет, и глаза у них блеснули, как у волчиц, зелёным. Потом они опять уткнулись в ясли, расположенные у стен.
Как-то вышло, что Илюшка становился к папе всё ближе, ближе и наконец совсем прижался к его боку.
— Ты чего дрожишь? — спросил папа. — Замёрз, что ли?
— Нет, я уже согрелся! — Илюшка отстранился от папы и твёрдо пошёл вперёд меж двумя рядами коров, мысленно угрожая каждой: «Вот только повернись своими рогами, тогда узнаешь!»
Они прошли до противоположных ворот, и ничего не случилось. Но в следующий коровник Илюшке идти не захотелось.
— Душно с непривычки, это верно, — сказал дядя Нурлан. — Ладно, погуляй на воздухе.
Илюшка вышел и стал скользить по замёрзшим лужам. Ветер продувал пальто насквозь, и он быстро замёрз.
Все строения были похожи друг на друга. Илюшка не знал, сколько здесь коровников, и когда папа с дядей Нурланом вышли из третьего здания и направились в четвёртое, он решил туда заглянуть — может, там уже не коровы?
В этом помещении оказались свиньи. Они были чёрные и огромные, похожие на бегемотов, которых Илюшка видел в зоопарке.
Свиней он не боялся и поэтому смело побежал вслед за папой и дядей Нурланом, но они свернули куда-то вбок. Там было несколько дверей. Илюшка остановился в нерешительности, не зная, какую открывать. И тут он услышал за спиной хрюканье. Он обернулся. Громадная свинья ткнулась пятачком ему в грудь. Маленькие глазки жадно поблёскивали. Может быть, она ждала, что Илюшка её чем-нибудь угостит? Но у него ничего не было.
— Уйди! — сказал ей Илюшка. — Пошла вон, бегемотиха! Вот ка-а-ак дам!
И тут откуда-то вывернулся мальчишка лет девяти, в старой бескозырке. Он огрел свинью палкой, она обиженно хрюкнула и, тряся животом, направилась в свою загородку.
— У, ворзучая! — прикрикнул на неё мальчишка, закрывая дверцу, которую «бегемотиха» как-то сумела отворить. Потом повернулся к Илюшке: — Ты чего здесь лазишь? Ты чей? — И, не дождавшись ответа, сам себе ответил: — Агрономшин внук. А здесь с отцом. Точно?
— Точно.
— А я Рыбчик. Понял?
— Понял. А ты чего здесь?
— Мамка моя здесь свинаркой. Я вместо неё дежурю. — Он отвернул рукав куртки с продранным локтем: — Ого, уже сколько времени!
Часы! У Рыбчика на руке были настоящие часы. Илюшка слышал, как они тикают.
— Ты без спросу взял, да?
— Тю! — сказал Рыбчик. — Да у нас их ещё пять штук дома валяются. Как уборочная кончается, так папку часами премируют. Он говорит: «Бери, Мишка, носи какие нравятся. Не солить же их».
Подошли Нурлан Мазакович и Виктор Михеевич.
— Так где мама? — спросил дядя Нурлан.
— Скоро придёт, — солидно ответил Мишка. — Она в сельмаг побежала, там белые босоножки дают.
— Это же Даша — его мать, — объяснил дядя Нурлан папе. — Дашу-то не забыл?
— Да что ты! — воскликнул Виктор Михеевич и даже отступил, чтобы получше разглядеть Мишку. — У Даши уже такой сын!
— Кто тут меня поминает? — В просвете дверей появилась высокая женщина в пуховом платке и стёганке.
— Даша, здравствуй! — бросился к ней Виктор Михеевич.
Она в недоумении остановилась.
— Ой, Витька! То есть, ой, Виктор Михеевич! Ой, да всё такой же и не изменился ничуть. Я сейчас Ксень Сергевну встретила. Вся светится, радость-то какая! А это сынок? — указала она на Илюшку.
— Сын, Илья.
— Большой.
— Твой ещё больше.
Тут тётя Даша взглянула на Мишку.
— Ой, да в каком же ты виде! — говорила она, что-то поправляя, что-то одёргивая на сыне. Она даже попыталась вытереть ему нос, хотя нос был совсем чистый. — Вы не подумайте, у него всё есть: и пальто хорошее с цигейковым воротником, и шапка… Не носит, ходит абы в чём. Смотри, какой Илюша чистенький мальчик. А ты…
Мишка недовольно засопел.
— Ладно тебе бранить его, Даша, — сказал Нурлан. — Лучше приходите к нам вечером всей семьёй.
На обратном пути они заехали в контору к бабушке Ксене.
— Ну как, понравились тебе наши коровы? — спросила она Илюшку.
— Угу, — кивнул Илюшка; он был очень занят: взвешивал на весах все карандаши, которые были на столе. Потом спросил: — Бабуся, тебя здесь в совхозе хоть раз часами награждали?
— А с чего это ты озаботился?
— Да так просто. Награждали или нет? За эту… за уборочную?
— Хотели как-то, — ответила Ксения Сергеевна, — да я отказалась. Есть у меня ручные часы, твои папа с мамой подарили. А на стенке — «Софронычи». К чему ещё?
— Нет, ты в другой раз не отказывайся, — попросил Илюшка. — Тебе не нужны — мне отдашь.
— Ну, добро, — согласилась бабушка Ксеня.
Простуженное пальто
Школа стояла на краю совхозного посёлка, снегу надувало много, и потому у парадного входа ребята построили коридор из снежных кирпичей. Вырвешься из метели — и очутишься в уютном затишке. Обметёшь с валенок снег, отряхнёшься — и уж тогда зайдёшь в школу.
Для Тони этот коридор был непривычен; выйдя из школы, она задержалась, провела варежкой по голубоватым стенам:
— Как снежный замок.
Айгуль по дороге из школы рассказывала:
— Когда папа первый раз меня в город привёз, мне всего шесть лет было. Иду по улице и удивляюсь: сколько здесь школ! Папа спрашивает: «Где ты видишь школу?» А я показываю: «Вон школа, и вон, а вон ещё школа». Потом уж папа понял, что я все двухэтажные и трёхэтажные дома принимала за школы. В нашем совхозе только одна школа и была тогда двухэтажная. А сейчас… — Айгуль стала загибать пальцы. — Дворец культуры, вон видишь, красная крыша, магазин, быткомбинат, больница…
Она бы ещё что-нибудь назвала, но тут сзади как чёрный вихрь налетел Болат. Был он в старой, облезлой шубе. Болат вообще собирался идти в школу в одной куртке, потому что пальто забыли с вечера в машине и за ночь оно замёрзло до хруста. Но тётя Раушан, конечно, не пустила его так и поручила Айгуль следить за Болатом, потому что он мог скинуть шубу где-нибудь по дороге в школу и закопать в снег.
Болату ничего не оставалось делать, как изображать, что шубу он надел «понарошку».
— Я коршун! — кричал он, гоняясь за девочками, и полы шубы развевались, как чёрные крылья.
