Люси Монтгомери - Эмили из Молодого Месяца. Восхождение
Мы пошли прогуляться по песку вдоль залива. Был лунный вечер, и берег выглядел прелестно. На песчаных дюнах шелестела в траве Женщина-ветер, и небольшие, мерцающие в лунном свете, ласковые волны набегали берег. Нам захотелось искупаться, но сначала мы подумали, что это невозможно: у нас не было с собой купальных костюмов. Так что мы просто сели на песок и долго разговаривали. Перед нами раскинулся громадный залив, серебристый, сверкающий, манящий, уходящий все дальше и дальше в дымку северного неба. Он казался сказочным океаном в «далеких странах волшебства»[23].
Я сказала:
— Я хотела бы сесть на корабль и поплыть прямо туда... далеко-далеко... Где бы я высадилась?
— Думаю, на Антикости[24], — сказала Илзи... слишком прозаично, как показалось мне.
— Нет... нет... на Тулии[25], — возразила я мечтательно. — На каком-нибудь прекрасном, неведомом берегу, где «нет дождливых дней и ветры не бушуют никогда»[26]. Может быть, в той стране, куда Дайамонд отправился вместе с Северным Ветром[27]. В такую ночь, как эта, можно было бы уплыть туда по этому серебряному океану.
— Думаю, в книге речь шла о небесах, — сказала Илзи.
Потом мы поговорили о бессмертии: Илзи призналась, что боится его — боится жить вечно — и уверена, что ужасно надоела бы самой себе. Я сказала, что мне нравится идея Дина о череде повторных рождений в новых телах — правда, я так и не смогла выяснить, действительно он в это верит или нет. Илзи отнеслась к этому осторожно: было бы неплохо рождаться снова, но только в том случае, если наверняка снова родишься приличным человеком, а если нет?
— Что ж, — сказала я, — рисковать приходится независимо от того, какую форму примет бессмертие.
— Во всяком случае, — сказала Илзи, — останусь ли я собой или стану кем-то еще после смерти, я очень надеюсь, что не буду такой ужасно вспыльчивой. Если я только останусь такой, какая я сейчас, я разобью мою арфу, разорву в клочки мой венец и повыдергаю все перья из крыльев других ангелов через полчаса после того, как попаду на небеса. Ты знаешь, Эмили, что я все это сделаю. Я не смогу иначе. Вчера я снова отчаянно разругалась с Перри. Виновата во всем была я... хотя, конечно, он разозлил меня своим хвастовством. Как я хотела бы уметь владеть собой!
Я ничего не имею против ее вспышек ярости — теперь. Я знаю: на самом деле она не думает того, что говорит в такие минуты. Я никогда не отвечаю на ее грубости. Я только улыбаюсь ей и, если у меня есть под рукой клочок бумаги, записываю ее слова. Это так злит ее, что она задыхается от гнева и умолкает. А в остальное время Илзи — прелесть и с ней так весело.
— Ты не можешь владеть собой, потому что любишь впадать в ярость, — сказала я.
Илзи изумленно уставилась на меня.
— Не люблю... совсем не люблю.
— Любишь. Ты наслаждаешься своими вспышками гнева, — упорствовала я.
— Ну да, — с широкой улыбкой сказала Илзи, — мне действительно приятно, пока такая вспышка продолжается. Это громадное удовольствие — выкрикивать самые ужасные оскорбления и обзывать других последними словами. Я думаю, Эмили, ты права. Я наслаждаюсь этими вспышками ярости. Странно, что мне самой это никогда не приходило в голову. Думаю, если бы они и вправду делали меня несчастной, я в них не впадала бы. Но после того, как такая вспышка проходит... меня мучают страшные угрызения совести. Вчера я плакала целый час, после того как поругалась с Перри.
— Да, но и этими слезами ты тоже наслаждалась... разве не так?
Илзи задумалась.
— Думаю, что да.... Эмили, ты потрясающе проницательна! Но я не хочу больше об этом говорить. Давай искупаемся. Нет купальных костюмов? Что за беда? Тут на несколько миль вокруг ни души. Я не могу противиться этим волнам — они зовут меня.
У меня было то же самое чувство. Купание при луне представлялось восхитительным и романтичным — и таким оно всегда бывает, пока о нем неизвестно стремящимся всё опошлить Поттерам. Стоит им узнать о таком купании, они осквернят саму мысль о нем. Мы разделись в небольшой лощинке между дюнами — в лунном свете она казалась чашей серебра, — но на нас оставались нижние юбки. И мы совершенно очаровательно провели время, плескаясь и плавая в этой серебристо-голубой воде среди маленьких кремовых волн, словно русалки или нереиды. Это была жизнь, напоминающая поэму или сказку. А когда мы вышли из воды, я протянула руки Илзи и сказала:
— Все на золотой песок!
Наш поклон и поцелуй,
Волны бури околдуй!
Танец наш в лучах зари,
Волны дерзкие смири![28]
Мы взялись за руки и затанцевали на освещенном луной песке, а потом вернулись к серебряной чаше в дюнах, оделись и пошли домой — совершенно счастливые. Только, конечно, нам пришлось нести наши мокрые нижние юбки свернутыми под мышкой, так что мы обе казались довольно тощими, но никто нас не видел. И вот из-за этого в таком ужасе весь Блэр-Уотер.
Но все-таки я очень надеюсь, что до ушей тети Элизабет история с купанием не дойдет.
Очень жаль, что из-за нас с Дином миссис Прайс на целую ночь лишилась сна. Мы не совершали никаких колдовских обрядов — мы просто взбирались на Отрадную гору и рассматривали картины в облаках. Возможно, это ребячество — но было очень интересно. Дин обладает одной чертой, которая мне особенно нравится: его не пугает то, что какое-то вполне невинное и приятное занятие считается ребячеством, и он всегда готов уделить ему время. Одно облако, на которое он указал мне, выглядело точь-в-точь как ангел, летящий по бледному сверкающему небу и несущий в объятиях младенца. На голове у него была прозрачная голубая вуаль с мерцающей сквозь нее чуть заметной первой вечерней звездой. Концы его крыльев были позолочены, а белые одежды покрыты красными крапинками.
— Вот летит Ангел Вечерней Звезды и несет в объятиях Завтрашний День, — сказал Дин.
Это облако было таким красивым, что принесло мне одно из моих чудесных мгновений. Но десять секунд спустя оно превратилось во что-то, похожее на верблюда с невероятно большим горбом!
Мы чудесно провели полчаса — пусть даже миссис Прайс, которая ничего не видела в небе, и решила, что мы окончательно сошли с ума.
Что ж, так всегда бывает, и бесполезно пытаться жить представлениями других людей. Единственное, что возможно — это жить своими собственными. Что бы кто ни говорил, я верю в себя. Я не так плоха и глупа, как они обо мне думают, и я не чахоточная, и я умею писать стихи и рассказы. Ну, теперь, когда я написала все это, у меня уже нет прежнего неприятного чувства. По-прежнему злит меня лишь одно — мисс Поттер пожалела меня... чтобы меня жалела какая-то Поттер!
Я только что выглянула из окна и увидела клумбу с настурциями кузена Джимми... и ко мне вдруг пришла вспышка... и теперь мисс Поттер, и ее жалость, и ее злой язык, похоже, не имеют никакого значения. Настурции, кто раскрасил вас, о чудесные, пылающие цветы? Вы, должно быть, выкроены из летних закатов.
Этим летом я часто помогаю кузену Джимми в его саду. Думаю, что я люблю этот сад не меньше, чем сам кузен Джимми. Каждый день мы делаем чудесные открытия, обнаруживая новые бутоны и цветы.
Значит, тетя Элизабет не пошлет меня в Шрузбури! Ох, я так разочарована, словно и вправду надеялась, что она примет другое решение. Кажется, все двери в жизни закрыты передо мной.
И все же... есть в моей жизни много такого, чему я могу радоваться. Тетя Элизабет, как я думаю, позволит мне еще год ходить в здешнюю школу, и мистер Карпентер сумеет многому научить меня, и я не такая уж некрасивая, и лунный свет по-прежнему прекрасен, и со временем я непременно добьюсь чего-нибудь при помощи моего пера... и у меня такой прелестный серый, с круглой мордочкой кот, который только что вспрыгнул на мой стол и ткнул носом в мое перо, словно говоря: ты уже очень много написала — для одного раза достаточно.
Настоящий кот непременно должен быть серым!»
Глава 5
Синица в руках
Однажды вечером в конце августа Эмили услышала сигнальный свист Тедди со стороны Завтрашней Дороги и незаметно выскользнула из дома, чтобы присоединиться к нему. У него были новости: об этом можно было догадаться по его сияющим глазам.
— Эмили!— воскликнул он возбужденно. — Я все-таки еду в Шрузбури! Сегодня вечером мама сказала, что решила меня отпустить!
Эмили была рада... но к этой радости примешивалась и какая-то странная грусть, за которую она сразу же упрекнула себя. Как одиноко будет в Молодом Месяце, когда ее три давних друга уедут! До этого момента она даже не сознавала, насколько рассчитывала на общество Тедди. Он неизменно присутствовал в ее мыслях о предстоящей зиме. Для нее общество Тедди всегда было чем-то само собой разумеющимся. А теперь в Блэр-Уотер не будет никого — даже Дина. Дин собирался, как всегда, уехать на зиму — в Египет или Японию; выбор он откладывал до последнего момента. Что будет она делать в одиночестве? Смогут ли «книжки от Джимми», сколько бы их ни было, заменить ей близких друзей из плоти и крови?
