Любовь Воронкова - Где твой дом?
А тут еще Фаинка высказалась:
— Смотрите на Каштанову. Директорская дочка, а вкалывает что надо. И в глазах у нее не темнится. А вы уж заплакали, принцессы на горошинах.
«Спасибо тебе, Фаинка! Ты и не подозреваешь, как поддержала сейчас директорскую дочку!»
Возни было немало. Пока вычистили загоны, пока все побелили известкой да постлали чистую подстилку… И вот наконец настал день — они едут за утятами.
Женя первая вызвалась ехать с Руфой в инкубаторную. Во-первых, чем меньше быть дома, тем лучше. Во-вторых, интересно, что это за инкубаторы такие и как это утята в этих инкубаторах выводятся. И в-третьих, а вдруг где-нибудь на дороге встретится человек, который не уходит ни на один день, ни на один час из сердца, из памяти…
— Кого-нибудь еще нужно, — сказала Руфа. — Катя ты не поедешь?
— Не знаю… — отозвалась Катя, — ты считаешь — надо?
Но в это время к машине подошел Пожаров.
— Я поеду! — весело, будто объявляя радостную для всех новость, сказал он. — Я же ведь зоотехник все-таки, должен помогать!..
Девушки волновались — как-то они справятся? Как-то довезут целых восемнадцать тысяч утят? Восемнадцать тысяч крохотных живых комочков!
— Привезем, ничего, — сказала Руфа и полезла в кузов.
Женя стала карабкаться вслед за ней.
— На колесо ставь ногу, — помог ей шофер, — теперь вот на эту планочку…
— Товарищи, в чем дело? — закричал Пожаров. — Женя, идите в кабину! Что ж это такое — они в кузове, а я в кабине, на что это похоже!
— Вы старше нас по чину, товарищ зоотехник, — уже из кузова ответила Женя. — Вам так и полагается.
Женя и Руфа переглянулись и рассмеялись. Шофер дал газ.
— Ох ты, ну и качает же здесь, — Женя старалась не слишком ударяться о борта, — а я и не знала.
— Ты еще многого не знаешь, — прогудела Руфа.
Женя опять засмеялась:
— Ты очень много знаешь! Подумаешь — дед с бородой! А правда, Руфа, скажи, — Женя уселась поудобнее, — как это ты умеешь быть такой спокойной? Всегда ты спокойная. И на экзаменах, бывало, все волнуются, а ты даже и бровью не дрогнешь. Урок не выучишь — и тоже не волнуешься. Вот в институт хотелось тебе — я же знаю, как тебе хотелось! А не поехала, и хоть бы что…
Руфа, чуть прищурившись, глядела на убегающую в кусты дорогу.
— И вот теперь — за такую ответственную работу взялась, Ну, если мы этих хлипких утят не довезем — что тогда? Если они у нас сразу подохнут?.. Да мало ли что! А ты сидишь и только розовеешь, как заря, и горя тебе мало.
— А где горе-то? Горя-то еще нету. Ведь они еще не подохли у нас.
— Да я не про то. Я про твое спокойствие, про твою невозмутимость. Почему ты никогда не волнуешься, никогда не рассердишься, не закричишь? Каменная ты, что ли?
— А кто тебе сказал, что я не волнуюсь? — ответила Руфа. — Я просто не люблю, когда люди кричат. Поэтому и сама не кричу.
— Но ведь это же никаких сил не хватит — так вот сдерживаться. Ты просто бесчувственная какая-то.
— Я не бесчувственная. И сил у меня хватает… Это вот ты бесчувственная, — продолжала Руфа с усмешкой. — Любимый твой человек в кабине сидит, а ты хоть бы что, будто и забыла.
— Где?!
Руфа негромко, но от души рассмеялась.
— Да жених же твой! Ты что же, забыла, что Пожаров — твой жених?
Женя отвернулась.
— Оставь, пожалуйста! И не надо, не говори мне об этом. Чтобы я никогда этого даже в шутку не слышала!
— Но ты что же, объяснила ему все?
— Н-нет.
— Так чего ж ты ждешь? Чего человека зря в заблуждение вводишь?
— Все еще жду, может, сам отвяжется. Скандалы мне дома вот до чего надоели. — Женя провела пальцем по горлу. — А ему хоть в глаза наплюй.
— Ну, этого не жди. Это человек не той породы, чтобы отказываться. Как наша мать говорит: не мытьем, так катаньем, а своего добьется.
— Никогда! — Женя с ненавистью покосилась на кабину. — Пускай даже я буду самая несчастная. Пускай на всю жизнь останусь одна. Но за Пожарова — никогда!
В это время Пожаров, словно почувствовав, что о нем говорят, вылез из кабины и, став на подножку, заглянул в кузов. Выпуклые черные глаза его были приторно ласковы.
— Живы, девочки? Готовьтесь, приехали!
«А все-таки ты позволил мне ехать в кузове, — подумала Женя с ядовитой усмешкой, глядя на него, — а сам в кабину сел? Эх ты, «жених»!»
Но Пожаров не разгадал этого взгляда, он все так же тупо и приторно глядел на нее и белозубо улыбался.
Машина взобралась на бугор и остановилась около длинного одноэтажного дома с белым крыльцом и белыми окнами.
Пожаров откинул задний борт кузова и помог девушкам сойти.
Молоденькая практикантка повела их в инкубаторную.
В домике с белым крылечком было очень тепло, даже жарко. Жарко и торжественно тихо. Женя почувствовала присутствие тайны, самой великой тайны природы — рождение живого существа. Огромные темно-красные шкафы — инкубаторы, с плотно закрытыми дверцами и чутко светящимися контрольными огоньками, хранили эту тайну и, казалось, сами прислушивались к тому, что происходит у них внутри. Подчиняясь общему настроению, люди ходили бесшумно и разговаривали вполголоса. И Женя вздрогнула, когда Пожаров громко спросил, спросил так, будто он был где-то на улице, на базаре:
— Тут кто — цыплята или утята?
— Тут цыплята, — сдержанно ответила практикантка, — сейчас покажу.
Она открыла инкубатор. Яркий свет заливал клетки с аккуратно уложенными яйцами.
— Ох ты! — вздохнула Руфа. — Сколько же их здесь?
— Пять тысяч.
— И все сразу выведутся?
— Все сразу. Вон в том, крайнем, сегодня будут выводиться.
Девушка закрыла инкубатор и повела их к другому, стоявшему у самой стены.
— Вот, — сказала она, открывая дверцы, — слышите?
Здесь тоже сверху донизу стояли ящички, полные яиц. Они мягко светились под лампами — белые, желтоватые, темно-желтые… — и дружно пищали.
— Яйца пищат! — обомлела Женя. — Слышите? Это же яйца пищат!
— Это цыплята в яйцах пищат, — улыбнулась практикантка, — вон уже и наклевыши есть.
Жизнь! Было простое яйцо — яйцо, которое тетя Наташа варит к завтраку. А человек сделал машину и разбудил в этом яйце жизнь.
— Как удивительно все это!.. — прошептала Женя.
— Видите, Женя, — сказал Пожаров, — это, конечно, удивительно, вы правы. Но задумайтесь на минутку — кто сделал эту удивительную машину? Инженер, ученый человек. Без настоящего образования человек ничего не сумеет сделать. Вот что.
— А кто-нибудь спорит? — осведомилась Женя. — Вы спорите, Жека…
— Не называйте меня так, пожалуйста. И когда это я спорила?
— Вы спорите с этим всем своим поведением в жизни. Вы считаете, что образование никому не нужно, что все должны только выращивать цыплят или доить коров.
— Вы же знаете, что я этого не считаю. Я буду учиться, — вы это тоже знаете. И работать на птичнике тоже буду.
— Я не понимаю вас, Женя.
— А я вас не понимаю. Я не понимаю, как это вы меня понять не можете?
— Но ведь и отец тоже вас не понимает.
— А я его тоже не понимаю.
— Спряжение глагола «понимать», — пробурчала Руфа.
Женя с досадой отошла от Пожарова.
Из инкубаторной перешли в брудерную. Тут было так жарко, что казалось, волосы трещат от жары. Воздух звенел от неумолчного писка многих тысяч цыплят. Крошечные, только что вылупившиеся цыплятки суетились, жались друг к другу. Лезли к корму, просовывая головы сквозь ячеистую сетку, и пищали, пищали, пищали…
— В голове не шумит от этих соловьев? — спросил Пожаров.
— Ничего. Привыкаешь. Я их и не слышу даже, — сказала практикантка.
— Только родятся — и тут же клюют. — Руфа стояла и внимательно разглядывала цыплят. — Ну, когда из-под наседки, так мать учит клевать. А здесь?
— Инстинкт жизни, — сказала практикантка.
А Женя снова задумалась. Ну, что тут такое? Щепотка пуху, бисеринки вместо глаз — и вот этот комочек живет, бегает, чего-то ищет, требует, кричит… Человек очень многое может сделать. Может сделать ракету и полететь на Луну, а вот такое существо — маленькое, ничтожное, но живое — искусственно создавать не может. Даже комара создать, чтобы он летал, пищал и был живой, — не может.
А если все-таки откроют тайну, найдут это начало, это возникновение жизни, и если создадут искусственно человека, то что за существо это будет? Может, весь как человек. И ты будешь думать, что он — человек. А он — не такой, не настоящий. Как это страшно…
— С курами работать тоже ничего, не плохо, правда, Женя? — сказала Руфа. — Только утки лучше.
Но Женя посмотрела на нее невидящими глазами и вдруг вышла из брудерной. Она почувствовала, что задыхается от жары и от какой-то тяжелой мысли.
«Не настоящий… Не такой, как ты думаешь. Ты каждому слову веришь, веришь, всю жизнь веришь. А потом видишь, что верил, потому что человек-то как настоящий! А он только… как настоящий. Вот страшно-то! Неужели и это возможно?»
