Жигмонд Мориц - Будь честным всегда
Миши отрицательно покачал головой.
— Да говори же ты, не зли меня! Не выводи из терпения, а то опять заработаешь головой в живот.
Нилаш уронил голову на стол и разрыдался.
— Я и так уже за все наказан.
Гимеши ерзал на стуле, нервно крутил кисточку, сунул ее в рот и перемазал губы кармином.
— Какой же ты глупый! — сказал Гимеши, и глаза его заблестели.
— Разве я когда-нибудь говорил о тебе плохо? А ты мог бы сказать обо мне?
— Но об Орци-то сказал.
— Я должен был к ним пойти, потому что господин Дереш велел, он и родителям Орци сказал, что я приду, и они хотели меня видеть, чтобы только посмеяться надо мной, и сунули мне в карман кекс, как какому-то малышу. И… я ушел от них и никогда больше туда не пойду.
Гимеши смотрел на него так же удивленно, как недавно смотрел на бабушку, затем снова принялся рисовать.
— Ну и реви себе, реви, я не против, — сказал он.
С этими словами он положил кисточку, и, весь перемазанный краской, налил из кувшина стакан воды, и протянул Нилашу.
— На вот, пей.
Нилаш был поражен: такой доброты он не ожидал.
— Глаза-то промой. Войдет бабушка и опять накинется.
Миши смочил пальцы в воде и протер глаза.
Тут он взглянул на друга и засмеялся: лицо его от губ до самого подбородка было вымазано краской.
— Сам лучше умойся, — сказал он.
— Зачем?
— Посмотри на себя.
Гимеши подошел к зеркалу и посмотрел.
— Ой, какой я хорошенький!
Он вернулся к столу и подрисовал себе зеленые усы.
— А теперь как? Лучше?
Гимеши начал паясничать, и они долго смеялись.
Скоро Миши опомнился: уже темнеет, и ему пора идти к старому господину.
На следующий день, когда на уроке венгерского языка раздали тетради с сочинениями и Орци получил четверку, Нилаш и Гимеши со смехом переглянулись.
Орци был обижен и отбросил тетрадь, словно к нему это не имело никакого отношения.
В последнее время уже частенько поговаривали об успеваемости. Миши, собственно говоря, не очень этим интересовался, но во втором «А» результаты обычно объявляли раньше, и он узнал, что Бесермени получил «предупреждение» сразу по двум предметам.
Миши не жалел его, даже немного злорадствовал — так ему и надо! Было странно, но Миши совершенно не вспоминал о многочисленных мелких неприятностях, которые причинил ему Бесермени, но, как только он видел его, сразу вспоминал о ноже за мусорным ящиком и уже не мог ни разговаривать с ним, ни дружить, ни простить его. Хотя с тех пор, как Миши стал зарабатывать, а Бесермени так и не получил ни посылки, ни денег, он все настойчивее ходил за Миши и с удовольствием бы принял угощение в лавке со сладостями, даже несмотря на то, что Нилаш был из класса «Б», а ведь тот, кто учился в «А», и тридцать лет спустя говорил: «И как только можно было учиться в „Б“?»
В тот же день после обеда объявили «предупреждения» и в классе Миши. Дебреценцам их выдали на руки в письменном виде и велели отнести на подпись родителям, остальным только прочитали вслух и отправили по почте.
У Миши некоторое время было тревожно на душе. Раньше он не думал, что тоже подвергается опасности и надо быть внимательнее, чтобы не получить «предупреждение». Но когда он услышал имена неуспевающих учеников, которые в прошлом году были на хорошем счету, ему почему-то стало не по себе, и он вспомнил, что у него есть пробелы, — в основе supinum, например, он до сих пор не разобрался.
Слава богу, его фамилию не назвали…
Однако дня через три-четыре на уроке латыни Миши ощутил какое-то смутное беспокойство.
Обычно преподаватель Дереш, проходя мимо Орци, каждый раз ласково гладил его по голове, но сейчас он то и дело поглядывал на Миши.
Миши всегда обижало, что преподаватель выделяет Орци, но, с тех пор как сам убедился, что господин Дереш бывает у Орци в доме, его уже перестала удивлять сдержанность преподавателя. Что-то обидное было в том, что учитель старается говорить с Орци тем же тоном, что и с другими учениками. Дома-то ведь он называет его Бебуци, тогда зачем здесь, в классе, обращается к нему по фамилии?
Он считал, что не должно быть между людьми двойственных отношений: раз к кому-то хорошо относишься, так с ним всегда и держись. Если бы, к примеру, его дядя Геза преподавал здесь, в Дебрецене, разве он называл бы Миши по фамилии?
Миши хотел, чтобы преподаватель Дереш держался с Орци по-дружески, а не как с остальными, но тогда и с ним, с Миши тоже, потому что и он уже был у Орци… И с Гимеши, который для Миши словно брат, и с Шантой, лучшим учеником в классе. На Танненбауме Миши остановился — это другое дело; у них в деревне еврей не мог быть наравне со всеми, но здесь, в коллегии, все иначе, и к тому же Танненбаум умнее их всех.
Над этим Миши и размышлял, когда в конце урока к нему вдруг обратился преподаватель:
— Нилаш!
Миши вскочил в полном смятении, ведь он совершенно не следил за уроком и понятия не имел, о чем сейчас говорилось в классе.
— После урока зайди в учительскую.
Поскольку преподаватель больше ничего не сказал, Миши, немного подождав, сел на место. В классе шептались, поглядывая на него, и, пожалуй, он только сейчас впервые обратил внимание на своих одноклассников. До этого его интересовали только Гимеши и Орци да, может, еще двое-трое; ему всегда казалось, что в классе их всего пятеро. Парта его находилась у самой двери, и, войдя в класс, он сразу же за нее садился, на остальных учеников обращая внимание не больше, чем на траву да кусты на лугу.
Когда раздался звонок, он без пальто и шляпы помчался вслед за преподавателем, но ему довольно долго пришлось ждать у двери учительской.
Он все время думал о «предупреждениях», сердце его так сжималось, что он едва не терял сознание: может уже и отцу сообщили… О господи!.. Теперь его пересадят с первой парты… возможно, даже на последнюю. И он уже не будет сидеть рядом с Орци и с Гимеши больше не сможет дружить… Ведь к Орци его пригласили вовсе не потому, что он хороший мальчик, а из-за его хороших отметок, да и бабушка Гимеши никогда бы не позволила своему внуку дружить с плохим учеником…
В этом он чувствовал ужасающую несправедливость, перед ним открылась самая жестокая сторона жизни: он увидел самого себя как бы отделенным от своего места на первой парте. Все, что он имел до сих пор, принадлежало не ему, а месту, которое он занимал в классе. И совершенно все равно, кто именно его занимает. Тот, у кого хороший табель, может бесплатно учиться, жить и питаться в коллегии, пользуется особым расположением старшего по комнате, вниманием учителей, уважением Надя и имеет возможность заработать. От одной мысли, что он может потерять это место, сердце Миши переполнилось отчаянием.
Он стоял у дверей учительской, и голова у него кружилась. Он был бледен, сердце неистово колотилось. Когда дверь в учительскую открывалась, он каждый раз видел преподавателя Дереша, как тот в своем элегантном светлом костюме расхаживает с сигарой во рту или разговаривает, наклонившись к собеседнику, но к нему не выходит. Да и на что может рассчитывать отстающий ученик, которому угрожает «предупреждение»?
Мимо него прошел преподаватель Батори в коричневом пиджаке, плотно облегающем фигуру.
— Кого ты ждешь? — спросил он Миши.
Услышав суровый голос учителя, Миши испуганно поднял голову, губы его беззвучно шевелились.
— Господина Дереша, — пролепетал он наконец.
Ничего больше не спросив, Батори вошел в учительскую.
Миши уже был близок к обмороку, когда решительный тон учителя привел его в чувство, и теперь он вспомнил об отце, который наверняка бы не испугался и большей опасности. Ну и пусть «предупреждение»! В нем вдруг пробудилось упрямство: раз он последний ученик, так пусть уже будет самым последним! Ему все равно, какую бы отметку ему ни поставили, он будет знать ровно столько, сколько знает теперь, а если его лишат возможности бесплатно учиться в коллегии, он поедет домой и будет копать землю…
Миши горько вздохнул: он вспомнил, как в прошлом году потерял сознание, когда работал в поле. Правда, это был не настоящий обморок — у него просто закружилась голова, кровь отхлынула от лица, и все тело покрылось испариной, но он был даже немного этому рад: по крайней мере, все увидели, что это не нарочно и что его необходимо послать в Дебрецен, в коллегию, потому что дома от него все равно не будет никакой пользы.
Преподаватель Дереш вышел из учительской, держа в пальцах сигару. Он остановился возле Миши и, чуть наклонившись к нему, приветливо сказал:
— Послушай, Нилаш…
Он взял сигарету в рот и затянулся. От его костюма и сигары исходил приятный аромат. Нилаш поднял на преподавателя глаза и старался слушать и смотреть с такой преданностью, на какую был только способен.
— Скажи-ка, согласился бы ты позаниматься с одним мальчиком?
