Жигмонд Мориц - Будь честным всегда
По сравнению с Орци они с Гимеши были маленькими и худосочными, особенно Миши. Он знал, что очень худ, кожа у него желтая, брови черные, голос грубый и рот большой, с крупными зубами. Миши даже смеяться не смел, так как зубы у него были желтоватые; у Гимеши зубы были тонкие и длинные, а Орци — словно жемчуг. Говорили, что он каждый день их чистит, но Миши не мог себе представить, как можно чистить зубы. С водой и мылом? Да ведь это же отвратительно.
— Орци возомнил о себе… — сказал Миши.
— Что?
Ему хотелось сказать об Орци что-нибудь плохое, потому что тот за свое сочинение получил альбом. Но зачем говорить о нем плохо? Ведь Орци всегда хорошо к нему относился, более того, Миши чувствовал, что Орци понимает, что незаслуженно считается первым учеником, и поэтому такой предупредительный. Миши не понимал, почему он настроен против Орци. Просто ему хотелось быть лучше во всем: чтобы и костюм, и комната, и книги — все было лучше и чтобы у него тоже были «куницы» — сероглазые и белокурые сестры…
— У Орци было много противных девчонок, — вдруг сказал Миши, боясь, что Гимеши угадает правду.
— Да что ты? — удивился Гимеши, и кисточка замерла в его руке. — Девчонки? Такие же, как мы, нашего возраста?
— Да.
— Много?
— Много-много.
— Сколько? Тридцать?
Оба громко расхохотались.
— Нет, пожалуй, не тридцать, но все равно много.
— Вот это да! — воскликнул Гимеши.
— Но я ушел.
— Ушел?
— Да.
— Когда пришли девчонки?
— Да.
— Ну и дурень!
Миши рассмеялся:
— А ты б не ушел?
— Еще чего, сбесился я, что ли?
Гимеши всегда находил, что ответить.
— А что бы ты сделал?
Гимеши снова оторвался от рисования и, глядя Миши прямо в глаза, засмеялся. Кто знает, о чем он думал, когда смеялся.
— Я наподдал бы им хорошенько!
— Головой?
— Да головой!
Миши захохотал.
Гимеши выскочил из-за стола и, обежав комнату, как делал это в классе, низко опустил голову и с разбегу боднул Миши головой.
Миши, смеясь, повалился на пол.
Гимеши наклонился над ним и стал его тормошить.
— Ах так, ты еще смеешься?.. — приговаривал Гимеши и мял его, как тесто.
Миши громко хохотал и не сопротивлялся, так как совершенно ослаб от смеха.
И тут вошла бабушка.
— Что здесь происходит? Чем это вы занимаетесь?
Гимеши оставил Миши и побежал снова рисовать.
Нилаш смущенно поднялся с пола.
— Не люблю я такие игры! — строго сказала бабушка. — Мой внук никогда так не играет!
Гимеши опустил голову. Нилаш побледнел и медленно залился краской — похоже, что бабушка считает, будто это Миши плохо влияет на ее внука.
Бабушка была сердита и стала раздраженно прибирать комнату.
— И больше чтобы я этого не видела!.. — сказала она. — Понятно?
Гимеши уткнулся в чашечку с краской, щеки его слегка покраснели.
Нилаш сидел совершенно пунцовый и дрожал от обиды.
— Приличные мальчики так не поступают, — еще более строгим тоном произнесла бабушка, — благовоспитанные мальчики в гостях себя так не ведут.
Гимеши удивленно взглянул на бабушку и решительно заявил:
— Да ведь я его толкнул.
— Тем хуже! Стыдись! Сколько раз тебе объяснять! Ты ведь уже не маленький, и пора бы знать, к чему обязывает твое происхождение. Баловство к хорошему не приведет. Или ты хочешь стать таким же висельником, как этот самый?.. Подумать только!..
И с этими словами старушка, лицо которой было невообразимо морщинистым и желтым от старости, а большой нос весь усеян черными точками, удалилась из комнаты.
Некоторое время мальчики молчали. Миши был очень обижен. В конце концов он этого не заслужил… Из-за какого-то пустяка… Гимеши раздраженно буркнул, рисуя попугая:
— От старости уже мозги высохли, нечего ее слушать!
Это еще больше испугало Миши. У него тоже была бабушка, но он никогда бы себе не позволил так о ней говорить… Что бы его дорогая бабушка ни сказала, пусть даже она была неправа, для него это было свято и он все равно не посмел бы ей прекословить.
— Замолчи, — произнес он укоризненно.
— Ну нет, я и ей скажу! — Гимеши разозлился и покраснел, как паприка; глаза его горели. Говорил он отрывисто и резко, задыхаясь от гнева: — Я уже не сопливый первоклассник, которого она может ругать без причины, теперь-то я знаю, откуда ветер дует!..
Нилаш почувствовал, что речь идет о какой-то семейной тайне, и испугался, как бы Гимеши в запальчивости не открыл ее, поэтому он с отчаянной решимостью постарался отвлечь его внимание.
— Смотри-ка, билет.
Гимеши непонимающим взглядом уставился на протянутый ему маленький листок.
— Что это? — сердито буркнул он.
— Лотерея.
Гимеши вытаращил глаза.
— Что-о? — Он даже рот открыл от удивления.
— Номера лотереи…
Гимеши вдруг рассмеялся; запрокинув голову, он схватился за живот и долго судорожно хохотал.
— Значит, в лотерею играешь?
— Да.
— Ну, дружище, насмешил; сроду я так не смеялся… Ты играешь в лотерею?
Тут на Миши напал такой смех, что он закашлялся и чуть было не задохнулся; ему вдруг показалось очень странным, что он играет в лотерею.
— И выиграешь?
— Не знаю.
— А что ты купишь, если выиграешь десять форинтов?
— Что?.. Ну… куплю ножик.
— Ножик?.. Какой ножик?
— С перламутровой ручкой… В форме рыбки… — И Миши подумал о ноже Бесермени, покоящемся за мусорным ящиком.
— Вот если бы у меня было десять форинтов!..
— Что б ты купил?
— Пять послал бы матери.
Маленький Нилаш густо покраснел: он ведь и не подумал о своей матери.
— А остальные пять истратил бы в кондитерской.
Нилаш слова не мог вымолвить: уж этого бы он не сделал! Кондитерская! И совсем это ни к чему. Когда в тот раз он вышел от Орци, то опомнился как раз у кондитерской, но у него и в мыслях не было купить хоть одно пирожное. Что в них хорошего? Театр — вот это да!
— Если я выиграю, то только половина моя, потому что половину выигрыша надо будет отдать господину Пошалаки, — сказал Миши.
— Этой старой развалине?
— И вовсе он не развалина, — обиделся Миши.
— Ну хорошо, я всегда стариков так называю, раз старый — значит, развалина. — И Гимеши громко рассмеялся; он все еще не мог привыкнуть к мысли, что кто-то тратит деньги на лотерею. — Это он дал деньги?
— Да.
— Шесть крейцеров?
— Нет.
— Двенадцать?
— Нет.
— Больше?
— Форинт!
— Целый форинт! — Гимеши был поражен. — Это уже и для выигрыша неплохо! — И снова засмеялся. У меня в жизни еще не было форинта, который я мог бы истратить. Бабушка и двух крейцеров мне не даст, чтобы я потратил, как мне вздумается.
— У меня есть двадцать шесть крейцеров.
— Двадцать шесть?
— Вернее, двадцать один; я заплатил за извещение и за письмо.
— Будь у меня двадцать монет, я бы купил шесть пирожных с кремом — одно тебе, одно Орци, одно Танненбауму, одно бабушке, а два съел бы сам.
Они долго смеялись.
— Орци получил приз — Венгерский исторический альбом.
— Приз?
— Да, за то, что он написал про каникулы — «Летние радости». И его сочинение напечатали у дяди Форго в «Маленьком журнале».
— Напечатали?
— Да.
— То, что написал Орци?
— Да.
Гимеши беззвучно рассмеялся.
— Брат исправил.
— Это тот, длинный?
— Да… Он написал сочинение… Орци написал, а брат вписал кое-что да ошибки исправил…
Гимеши подозрительно посмотрел на Миши.
— Да, умеешь ты… — сказал он.
— Что? — Миши покраснел. Он чувствовал, что плохо сделал: не надо было этого рассказывать.
— Здорово же ты умеешь сплетничать.
Нилаш молчал.
— Хотел бы я знать, — произнес Гимеши, мотнув головой, — что ты про нас скажешь, когда уйдешь отсюда.
Миши покраснел как рак, у него даже закружилась голова.
Он сел на стул и с отчаянием посмотрел на Гимеши.
Тот заметил на лице внезапно замолчавшего Миши выражение ужаса.
— Мне-то все равно, говори, что хочешь, — сказал Гимеши и пожал плечами.
Нилаш был готов закричать: «Нет! Ведь я тебя люблю и не могу сказать про тебя плохо — пусть меня хоть на части разрежут!»
— Вот как ты обо мне думаешь? — только и сказал он.
Наступила мучительная тишина.
Миши неподвижно сидел у стола, Гимеши смущенно рисовал.
— Так откуда ты это знаешь? — буркнул он себе под нос.
Нилаш посмотрел в окно, из которого хорошо просматривалась вся улица.
Миши хотелось крикнуть, что он это придумал, просто так сказал, но не смог соврать.
— Сам выдумал?
Миши отрицательно покачал головой.
— Да говори же ты, не зли меня! Не выводи из терпения, а то опять заработаешь головой в живот.
