Юрий Томин - Витька Мураш - победитель всех
— Запросто, — сказал Батон.
Иван Сергеевич нагнулся к Батону и шепнул что-то ему на ухо.
Батон захлопал глазами. Иван Сергеевич засмеялся и встал.
— Зачальте баркасы, — сказал он. — Ребятам скажите: сбор завтра в восемь.
— Чего он тебе шептал? — спросил я, когда Иван Сергеевич ушел.
Батон пожал плечами.
— Секрет.
— А вот мы тебе сейчас устроим секрет, — сказал я.
— Да он же сказал: «секрет»! — заорал Батон. — Не секрет, а слово такое «секрет»! Сказал он так: «Секрет», понятно тебе?!
ОНА УЕХАЛА…
Когда я пришел домой, то сразу понял — что-то случилось.
Мать стирала белье, но лицо у нее было красное не от стирки, я уж ее знаю. Отец сидел за столом, курил и смотрел на Людку.
А Людка ревела так, что у нее слезы даже по шее текли.
Сначала я подумал, что она получила направление на работу. Наверное, ее направили на Северный полюс — варить щи белым медведям. Иначе чего так реветь? А может, она ревет просто потому, что ее направили. Может, она думала, что она всю жизнь будет на диване валяться.
Но все оказалось не так. Она ревела из-за своего лохматого жениха. Ну, и из-за того, конечно, что мать ее пилила.
— Еще раз тебя с ним увижу — домой можешь не приходить, — сказала мать. — У самой-то у тебя глаза есть, уши есть? Сама-то хоть немного соображаешь? Или ты у нас совсем дура?! Все люди как люди, кто работает, кто учится. А этот…
— А кому он что сделал? Ты скажи! — завопила Людка.
— То-то и оно, что никому. Ни себе, ни людям.
— Сама же ты говорила, что пастух нужен! Говорила? — завопила Людка еще громче.
— Ну, говорила. Так я думала пенсионера какого или инвалида… Ну сама поразмысли: даже они не желают, хоть и самое это их дело. О молодежи и говорить нечего — все поголовно учатся, кто на механизаторов, кто в институте. А тут — на тебе, нашелся благодетель. Парню семнадцатый год, ему самое время на ноги становиться, а он — коровам хвосты крутить!
Тут я окончательно понял, в чем дело.
У нас в поселке коровы не у всех, но штук двадцать наберется. И каждый год хозяйки с пастухом мучаются. Двести рублей в месяц предлагают, а все равно никто не идет. Как будто и нет такой профессии — пастух.
Я вот, например, никогда пастуха не видел. В совхозе у нас стадо большое, а пастуха нет. Есть электрическая установка. Обнесут луг проволокой, пустят по ней ток — коровы к этой проволоке на сто метров не подходят. Даже те, которых током не било, не подходят. Наверное, они умеют друг другу рассказывать. Я это серьезно думаю, а не для смеха. По телевизору я смотрел передачу «Язык животных». Оказывается, все между собой разговаривают — волк с волком, слон со слоном и даже у рыб есть свои сигналы, тоже чего-то бормочут между собой.
Про коров там не говорили, но это и так ясно. Для нас, может быть, просто «му-у», а на их языке это значит: «Машка, ты к этой проволоке не ходи, а то тебе током врежет».
А что коровы умней многих дачников — факт.
В наш поселок приезжают на лето дачники с ребятами. Бывают ребята ничего, а бывают такие, что воображают: раз они из города, то все знают. Таких мы сразу ведем к проволоке. Если человек много о себе воображает, то его подначить ничего не стоит.
Ему только скажешь:
— Видишь — проволочка тоненькая, а двумя руками не согнешь.
— Ну да, не согну.
— Не согнешь. Знаешь, какая это проволока?
— Ну какая?
— Ракетная.
— Какая это еще ракетная?
— А вот ракетная, и все.
— В ракете проволоки нет.
— А ты согни, тогда увидишь.
Он идет к проволоке, а мы изо всех сил стараемся не засмеяться. Если засмеешься, все пропадет. А удержаться очень трудно, потому что наперед знаешь, как все будет.
Подходит он к ограде, протягивает руку и — прыжок. Кто на метр скачет, а кто и на два. Главное, все поначалу думают, что их укусил кто-то. А те, у кого ладони потеют, могут и на три метра отпрыгнуть, потому что через мокрую кожу ток лучше проходит.
Это у нас любимая игра. Жалко только, что с одним человеком два раза не сыграешь. Можно было бы все лето играть.
Иллариона я еще приведу к этой ограде.
Ну, а пока я понял: Женька Людкин нанялся пастухом. Мать и раньше его не терпела, а теперь у нее последнее терпение лопнуло.
— Чтобы я в жизни ему корову доверила! — сказала мать. — Я лучше ей руками травы нарву. У твоего пастуха она не то что доиться — мычать перестанет.
— Да не мой он! Чего вы ко мне пристали! — ревет Людка. — Уйду от вас навсегда!
— Может, хватит на сегодня? — говорит отец. — У меня от ваших женских проблем голова трещит.
— С похмелья она у тебя трещит!..
— Так… — говорит отец, — значит, за меня примешься? Какое же такое похмелье, если я уже неделю в рот ничего не брал?!
Мать на это ничего не ответила, а накинулась на меня:
— А ты где шлялся?
Когда мать чем-то расстроена, то у нее все кругом виноваты и возражать бесполезно.
Я сказал коротко и спокойно:
— Мы сталкивали на воду лодку.
— Ты бы лучше по дому что сделал. Нужна эта лодка…
— Нужна. На ней можно ездить за сеном на остров.
Мать взглянула на меня. Что-то ей еще хотелось сказать, но она не сказала, а поставила на стол сковороду с картошкой.
— Ешь садись.
Вот так, двумя словами, я ее успокоил. Если бы я начал с ней спорить, то она стала бы вспоминать про меня все плохое с самого рождения. А так получилось, будто я проявляю заботу о доме, хотя на сено мне чихать, а лодка нужна нам для рыбалки.
Я ел остывшую картошку и думал о том, что я уже не маленький и мои слова тоже кое-что значат. Ведь из-за того, что я так сказал, вот что получилось:
Мать перестала ссориться с Людкой.
Людка перестала реветь.
Отец перестал мучиться, на них глядя. И включил телевизор.
А я спокойно ел и слушал не ругань, а концерт эстрадных артистов.
Я решил, что теперь всегда буду так поступать. Ведь ничего не стоит мне сказать эти несколько слов. Пускай ей будет приятно. А сено? Так все равно за сеном меня погонят на остров. Лучше я добровольно поеду. Лучше я буду каждый день говорить, что мечтаю поехать за сеном; что на футбол, рыбалку и телевизор мне наплевать, а вот сено каждый день во сне вижу.
Так я решил в тот вечер.
А утром проверил.
Когда я встал в семь часов, то еда была уже на столе.
Я спросил:
— Мам, когда мы за сеном поедем?
— Какое сейчас сено, — сказала мать и заулыбалась. — Поедем в июне. А сейчас иди гуляй. Не все ж тебе уроки учить и в огороде копаться.
— Гулять мне некогда. Мы сегодня идем мальков спасать.
— Хорошее дело. Еды тебе собрать с собой?
— Давай.
И мать полезла не в подпол за картошкой, а в холодильник за колбасой.
А я сказал себе: «Дурак ты был раньше, Мурашов, а то был бы у тебя мопед еще в пятом классе».
Когда я пришел к причалу, там уже стояли два баркаса, а директор пристраивал мотор на свою лодку. Помогал ему один Колька. Остальные ребята гоняли по берегу в футбол. Я с ходу врезался в кучу, отнял мяч и повел его к ближним воротам. Там стояла Наташка Кудрова. Не знаю, зачем ее там поставили, наверное, просто ребят не хватило.
Наташка присела, руки расставила, смотрит не на мяч, а на меня. Лицо у нее прямо зверское стало, до того ей хочется этот мяч взять. А я бегу и смеюсь, прямо хохочу так, что чуть мяч не потерял. Но бегаю я быстрее всех: если вперед ушел, то догнать меня не может никто, хоть я и с мячом. Я подбежал к воротам и остановился. Около меня никого нет, все сзади.
Я спрашиваю:
— Карандаши будешь катать?
Она молчит, только еще сильней пригнулась.
Я посмотрел в правый угол и махнул ногой поверх мяча.
Наташка прыгнула направо — и бряк на пузо. Лежит и смотрит: где же мяч.
Тут я посмотрел в левый угол и опять замахнулся. Наташка переползла налево. А я опять замахнулся направо. Но, видно, Наташка устала по песку ползать. Мяч мимо нее прокатился, она даже не пошевелилась.
Тут подбежали ребята. Кто на меня кричит, что это нечестно, а кто на Наташку, что она «дырка». Счет у них был один-один, и, значит, я кому-то этот мяч выиграл.
Я говорю:
— Сами виноваты, нашли кого в ворота поставить.
А мне отвечают:
— Мы разделились поровну и по силам. А ты влез и всю игру испортил.
Я смотрю — кто это вякает? Оказывается — Ларик. И еще в сапогах новых. Все ребята уж кто в тапочках, кто босиком, а он сапоги напялил, когда не надо.
А Наташка сидела в воротах и ревела. Девчонки ее уговаривали:
— Не обращай ты на него внимания… Мурашова, что ли, не знаешь…
Мне даже обидно стало — сама пропустила и сама ревет. Как будто я виноват. Не лезь в ворота, если не умеешь. Я так и сказал:
— Не умеет стоять — пускай не лезет. Тоже мне — вратарь! Я еще ни разу не видел, чтобы вратарь ревел, если гол пропустит. Значит, вратарь такой.
