Юрий Томин - Витька Мураш - победитель всех
— Хе-хе хахахит?[3] — спрашивает Батон.
— Не надо, — говорю, — ешь всю.
Но зато, как варить, Батон соображает здорово.
Когда мы вернулись на берег, я только костер разжег. Все остальное делал Батон. Меня не подпускал.
Полез он в сумку к Ивану Сергеевичу и обрадовался.
— Мураш, топленое масло есть! Ну и каша будет мощная!
Батон полизал масло и сказал, что оно не горчит. Потом засыпал крупу и поставил котел на огонь. Юлил он возле этого котла, как змей. То прибавит огонь, то убавит, то помешает, то попробует. Он мешал веткой и облизывал эту ветку через каждую минуту. Я тоже хотел попробовать, но он меня оттолкнул.
Каша у него сначала булькала, потом фыркнула, потом пыхтеть начала. Тут Батон ее с огня снял, укутал чехлом от мотора и сказал:
— Теперь пускай отдохнет.
В это время нас позвал Иван Сергеевич.
— Ты иди, я кашу покараулю, — сказал Батон.
Я подошел к Кольке и увидел, что он за нас обоих выполнил норму. Мне это не очень понравилось. Получалось, будто я какой-то пенсионер. Но я мысленно пообещал, что, когда мы поплывем на рыбалку, грести буду я.
— Рушь перемычки! — крикнул Иван Сергеевич.
Ребята кинулись как сумасшедшие. Там и копнуть надо по три раза, но каждому самому хотелось пустить воду.
И пошел наш малек!
Раньше я думал, что его просто много. А теперь оказалось, что его сто миллионов или миллиард миллиардов. Они так рванулись, будто им впереди бочку с вареньем поставили. Просто удивительно, как они своим малявским мозгом сообразили, что сейчас выплывут на свежую воду. Я даже подумал, что они не глупее коров. А может быть, у них тоже есть свои ученые и свои учителя, которые говорят им, что делать и куда плыть.
Когда вода сошла, в углублениях озерков малька осталось еще порядочно. Это были, наверное, самые глупые или их учитель удрал в одиночку. Этих мы тоже спасли. Вычерпали их ведрами и перенесли в речку.
— Шабаш, — сказал Иван Сергеевич, — пойдем кашу есть.
Когда мы подошли, Батон подвинулся поближе к котлу. Наверное, ему не понравилось, что нас так много.
— Иван Сергеевич, — сказал он, — а я масло нашел…
— Да? — удивился директор. — Кто же его потерял?
— А у вас в сумке.
— Тогда вали его в кашу.
Батон плюхнул масло в котел, размешал его палкой, и от этого масла пошел такой запах, что у меня в животе чего-то зашевелилось и зацарапалось. Тут я поверил, что у Батона от голода спина чешется.
Иван Сергеевич достал из сумки мешок, тряхнул его и высыпал на газету кучу ложек. Все набросились на ложки, как звери. Батон сунул в эту кучу свою больную руку, но ложек уже не было.
— А чем я буду есть? — жалобно спросил он.
Иван Сергеевич отдал ему свою ложку.
— А вы? — спросил Батон.
— А я — остатки.
— Хитрый вы, остатков всегда больше.
Возле котла было тесно. Каша горячая, глотать ее не так-то просто, а тут еще мне кто-то сзади в ухо дует. Я обернулся — Илларион. Дул он, конечно, не на меня, он кашу на ложке остужал. Но все-таки я ему сказал:
— Ты там потише дуй.
— А что будет?
— А то будет. Дуну так, что рассыплешься.
— Слушай, Мураш, — сказал Илларион, — я ведь тебя не боюсь. Мне только не понятно, чего ты ко мне цепляешься.
— Нужен ты мне, — говорю я. — Не нужны мне ни папа твой, ни мама, ни… Никто вообще. Очень вы все высокой культуры. Если вы такие культурные, чего же сестра твоя на воскресник не вышла?
— Какая сестра, Наташка?
— А я помню, что ли, как там ее зовут…
— Она уехала.
— Наташа уехала?! — говорю я. — Зачем?!
— Она год будет в городе заканчивать.
— И не приедет сюда совсем?
— Летом приедет, если в турпоход не уйдет.
Я даже растерялся. При чем тут турпоход какой-то?
— Зачем, — говорю, — ей поход? У нас и без походов тут неплохо.
— А тебе она зачем? — спрашивает Илларион.
— Мне — ни за чем, — говорю, — просто так спросил.
А про себя я подумал, что неважно все получается. Уйдет она в поход, все лето я ее не увижу… За это время у нее пояс кто-нибудь выменяет или стащит. Мне даже как-то скучно стало. Да еще пока мы разговаривали, ребята всю кашу съели. Один только Батон еще жевал — у него за щеками было много каши набито.
— Ну, братцы, хорошо поработали, — сказал Иван Сергеевич. — Что лопатами, что ложками.
— Хы хыхо хе хах хохе[4] — отозвался Батон.
Батона один я понимаю, когда он жует. Иван Сергеевич, конечно, не понял, но сказал:
— Повару объявляется благодарность. Только придется ему еще котел и ложки вымыть.
— Хехо ха хахохо[5], — согласился Батон.
— Вот и действуй, — сказал Иван Сергеевич. — А теперь я вам вот что должен сообщить: мы сегодня не одно дело сделали, а целых два. Угадайте, какое второе?
Все молчали. Не считать же за дело, что мы кашу съели.
— Мы с вами луг осушили, — сказал Иван Сергеевич. — За малька вам ничего не будет, кроме благодарности. А вот за осушение совхоз вам начислит по одному рабочему дню и даже деньги заплатит.
— А сколько?
— Это осенью будет видно. Может, по три рубля, а то и по пять.
— Это каждому?
— А как хотите. Можно каждому в отдельности, можно всем вместе. В одиночку каждый может себе килограмма по два конфет купить, а вместе — что-нибудь поинтереснее.
Стали мы считать — по пятерке на человека, конечно. Получилось сто тридцать рублей. Можно купить для футбольных ворот сетки, которых у нас сто лет нету, пяток мячей и несколько пар бутс. Про бутсы я больше всех кричал, потому что знал: парочка обязательно мне достанется, как лучшему игроку.
Девчонки стали спорить. Им хотелось купить магнитофон для танцев, чтобы записать современную музыку, а не крутить на проигрывателе всякое старье.
Между прочим, проигрыватель в школе новенький, с выносными динамиками. Орет так, что в заливе волна поднимается. Чего им еще новее — не знаю. Это же не мопед. Вот на старых мопедах действительно только пацаны катаются.
Но девчонки уперлись. Говорят, что не хотят покупать для нас бутсы за свои деньги.
Я не выдержал.
— Тихо, тихо, — говорю, — вы не за деньги работали и вообще ни за что. Вы даже не знали, что вам деньги дадут. Если так, то лучше вообще ничего не получать, чем орать «наши деньги».
— Мурашов, пожалуй, прав, — сказал Иван Сергеевич.
— Если бесплатно, мы согласны. — Это Наташка вылезла, специально, чтобы со мной поспорить. — Но если будем покупать, то почему все мальчишкам, а нам ничего?
— И Кудрова, вроде, права, — снова сказал Иван Сергеевич. — Только вот что. Сетку на ворота покупать не стоит. Я возьму у рыбаков старый невод, разрежем его, обошьем — выйдет не хуже. На мячи и на магнитофоны у школы деньги есть. Просто мы немного забегались с нашим новым строительством — и было нам не до этого. А что касается бутс, то поверьте старому футболисту: бутсы вас играть не научат. Начинать играть в бутсах даже вредно, нужно сначала подучиться.
— Вы что, футболистом были? — спросил Илларион.
— Да.
— И моряком? — спросил я.
— Был.
— А кем еще? — спросил Батон.
— А еще я был ребенком. Только поэтому, Мелков, я тебе иногда кое-что прощаю.
ОНА ПРИЕЗЖАЕТ!
Последний день занятий!
Ура!
Я уже с утра знал все свои отметки — троек нет!
Ура!
Ура!
«До чего же у нас хорошие учителя! — думал я в тот день. — До чего они добрые, умные, красивые и вообще!»
Мопеды в магазине еще есть!
Ура!
Учителя тоже ходили по школе веселыми, улыбались и не обращали внимания на наши глупости. Наверное, мы им надоели не меньше, чем они нам. Нет, я неверно говорю. Учителя у нас самые добрые, умные, красивые и вообще! Нам не они надоели, а уроки! Уроки нам надоели, а не они!
Говорят, что в последний день сидишь как на иголках. Это — ерунда! Иголки — чепуха! Я сидел так, будто подо мной сто ежей и все ползают.
Нас ничего не спрашивали и ничего нам не объясняли!
Ура!
Только Мария Михайловна была в тот день грустная. Она с нами прощалась.
— Я буду к вам заходить, если вы не против, — сказала она.
— Не против! — орали мы. — Заходите каждый день!
— И, пожалуйста, читайте на каникулах побольше, — просила она. — Пушкина читайте, Гоголя, Чехова. Не увлекайтесь войной и приключениями.
А мы были в тот день жутко добрыми.
— Будем читать! — орали мы. — Каждый день!
Физрук нам сказал:
— Кроме футбола и прочего занялись бы вы, гаврики, гимнастикой по радио.
— Будем заниматься! — пообещали мы. — Каждый день!
Иван Сергеевич сказал Батону:
— А ты, Мелков, занялся бы летом немецким. Тройка твоя, в общем-то, условная.
— Будет заниматься! — ответили мы. — Мы проследим! Каждый день будет!
