Тамара Михеева - Когда мы остаемся одни
Янка повела плечом.
– Ну?
– Подумали, что он ко мне клеится.
– А он?
– Что?
– Клеился?
– Ты, Таль, дурак?
Но Таль был совсем не дурак. Он видел, как этот хлыщ московский на его зеленоглазую Янку смотрит. Будто одежду снимает.
– Правильно, что выгнали, – сказал Таль. – А тут я за ним присмотрю.
– Ты лучше за собой присмотри, – фыркнула Янка.
И Таль, конечно, сразу скис. А Янка его презрительным взглядом смерила и к москвичу своему ненаглядному вернулась. Рядом с ним села, ногами болтает, вся такая сияющая. Если бы у них были деньги, Таль бы живо этого москаля паршивого выставил. Он бы так на него заорал, что Янка бы мигом забыла, как своих хахалей к ним селить. Но мама радуется – деньги будут!
Янка попрощалась со всеми, получив охапку взглядов в награду: хмурый от Таля, благодарный от тёти Нияры и Анюты, преданный от Маруси. И тот, который так много значит, но которому и названия-то нет, – от Глеба. Шла по набережной и улыбалась. Теперь Таль ни за что не догадается, что она к ним жильца спровадила, только чтобы дать им подработать. Смешной Таль! Ревнует… Да нужна она Глебу! «Нужна, нужна!» – бился в сердце комок взглядов, слов, улыбок, его краткого прикосновения, которое Янка до сих пор чувствует, будто навсегда там теперь отметина – вот тут, тут, в ямочке между ключицами, где живёт теперь её дыхание и сердце.
Глава 6
Разные поцелуи
Тарас стоял на горе, смотрел в сторону моря. За спиной начинался Верхний Перевал, его заповедник. Можжевеловая роща, сосны, потом буковый лес. Тарас знал его, как знал родной дом. Всё-таки пять лет лесничим. И пять лет он не может привыкнуть к виду, что распахивается с этой горы. Каждый раз что-то тоненько рвётся в груди. Надо будет ещё раз привести сюда племянников. Тарас вспомнил, как Янка замирала в буковом лесу в Хапхале, и усмехнулся. И тут же крикнул вниз, на тропу:
– Глеб! Ты как?
– Нормально! – пропыхтел с тропы Глеб. И Тарас улыбнулся снова. Смешной этот Глеб. Ну зачем лезть в горы, если не любишь их?
– Искусство требует жертв, – будто услышав Тарасовы мысли, проговорил сбивчиво Глеб, поднимаясь наконец-то на гору. Он упёрся руками в колени, тяжело дышал и сплёвывал. Тарас хмуро ждал. Хотя надо было бы сказать, чтоб не плевался.
– Ну, вот твоё искусство, любуйся, – сказал Тарас.
Внизу парило море. Уснувшими исполинскими животными уходили к нему горы. Вились тут и там тропки и дороги. Замерли отдохнувшие за зиму виноградники. Тарас отошёл к огромному древнему можжевельнику, похлопал его по стволу, как коня по холке. Глеб устало достал фотоаппарат и штатив, начал настраиваться, будто примериваясь, прицениваясь, как на рынке. Тарас впервые смотрел на него неприязненно. Недавно он услышал, как Глеб ругается со своей мамой по телефону, и многое про него понял. Понял, что он маленький, избалованный мальчик, который никак не устроится в этой жизни, шляется без дела на мамины деньги и строит из себя великого фотографа. Смешно.
Янка вот ещё влюбилась. Дурёха. «Зато ты больно умный, – опять внутренне нахохлился, нахмурился Тарас. – Любишь ведь Юльку и всё тянешь. Будто она должна ждать тебя вечно». Но жениться на Юльке – это значит уйти из заповедника или мотаться всё время к ней в Феодосию, жить на два дома. Не хочется ему так. И оставить это место не может. А она? Что ей, трудно сюда перебраться? «Так ты бы спросил», – усмехнулся сам себе Тарас и устало тряхнул головой, решил не думать об этом. Вон Татьяна – выскочила замуж, такая любовь была, а что теперь? Что Янка, что Ростик, что сама она – будто отравленные на всю жизнь.
– Просто потрясающее место! – закричал с обрыва Глеб. – Такой простор! Ого, а ты-то какой живописный! – он направил объектив на Тараса. – Вы с этим можжевельником чем-то даже похожи.
– Возрастом?
– А что? Ему сколько?
– Лет двести, наверное…
– Ну нет, не возрастом, но он такой же, понимаешь, весь одинокий, гордый и независимый, стоит особняком, но творит пейзаж…
«Всё, понесло», – подумал Тарас и отключился от Глебовой трескотни, стал смотреть на море.
Учебный год подходил к концу. Янка взялась за учёбу. Всё-таки не хотелось съезжать ниже плинтуса. За украинский диктант и алгебру она не очень переживала, справится даже с украинским, спишет у Даши в крайнем случае, а вот украинскую историю устно… Можно, конечно, шпоры в телефон забить, но она всё время путается. История здесь совсем не такая, с другими акцентами. И надо было постоянно читать дополнительно. Покупать книги ездили в Феодосию, и каждый раз Янка заходила к маме на работу, хотя её магазин терпеть не могла.
Это был тёмный, тесный павильончик, там всегда пахло лежалым арахисом и чем-то ещё, противно-сладким. «Как можно целый день тут сидеть? – недоумевала Янка каждый раз, будто у мамы был выбор. – С восьми до восьми! Я бы рехнулась! Ещё эта толстуха!» Толстуху звали тётя Ира, она была маминой сменщицей, но любила приходить в магазин и во время маминой смены, так, поболтать. Толстая тётка с кудрявыми рыжими волосами, обветренным лицом, хриплым голосом. Она всё время приставала к Янке с идиотскими вопросами: есть у неё мальчик? Целовалась она? А сколько раз? Взасос или просто? А может, она совсем большая уже, а? И противно подмигивала при этом. А потом хохотала, когда Янка отшучивалась, дерзила или «включала мороз» как тут говорили, то есть игнорировала полностью. Тётя Ира всё равно хохотала.
– Как ты с ней работаешь? – пытала она маму и удивлялась ещё больше, когда та с деланным равнодушием говорила:
– Да нормальная женщина, обычная… Ты как-то предвзято к людям относишься.
Янка и представить не могла, что эта рыжая толстуха стала её маме утешительницей, советчицей и единственной здесь подругой. Рыжая Ира была замужем два раза и имела третьего сожителя. Услышав незамысловатую Татьянину историю, она проявила чисто женскую солидарность, утешила её и рассказала ворох разных подобных историй, закончившихся так или иначе. Татьяна слушала их с отчаяньем смертельно больного.
– А вообще, дура ты, – сказала ей как-то Ира. – За любовь надо бороться.
– Как бороться, Ир, если другая?
– Ну и что? Не стенка – подвинется. Ты в себя не веришь, вот в чём дело. А был бы у меня такой мужик, как ты про него рассказываешь, я бы за него голову отгрызла.
Татьяна только вздыхала. Бороться за любовь… Даже звучит странно. Любовь ведь не квадратные метры, не должность, не золотая медаль. Янке легко было соврать, что больше не любит, любит, конечно, но вот бороться… Не умеет она, не знает, как. Зато Ира знала. Она разработала целый план и вливала его в Татьяну большими порциями.
– Чего это ты по телефону-то с ним не разговариваешь? Очень даже зря! У него за шестнадцать лет на твой голос уже инстинкт выработался, как у собачки Павлова. И дети общие. Вот про детей и говори и не скрывай, что денег не хватает, пусть помогает. Мужики, они, знаешь, все бизнесмены, им трудно отказаться от того проекта, в который они много денег вбухали.
– Ну, я же вот ответила на Новый год… Всё-таки он такие подарки сделал…
– Вот-вот! И почаще пусть делает! И ты почаще с ним разговаривай, чтобы общие интересы оставались. И вообще, не понимаю я тебя: сорвалась, уехала, квартиру бросила… Хоть бы уж продали тогда, что ли. На эти деньги здесь нормальную квартиру можно купить, хоть от родителей бы не зависела.
Мысль о брошенной квартире мучила Татьяну больше всего. Всё настойчивее мучила. Будто четырёхкомнатная квартира, купленная и обставленная с такой любовью, когда всё в её жизни было ещё хорошо, звала её через тысячи километров. А Ира гнула свою линию чётко: и про квартиру, и про красавицу Янку, и про Ростика…
– А Ростик, сама говоришь, от рук отбился. Конечно, без отца-то… Вообще, Танька, тебе бы мужика найти…
Нет, Татьяна даже думать об этом не хотела. Она чувствовала себя старой и изломанной. Но Ирины слова, как монотонные капли, падали на макушку, и голова болела от мыслей. И когда Андрей позвонил в следующий раз, она взяла трубку и нашла в себе силы поговорить с ним спокойно и даже весело.
Янка, Таль и Даша занимались вместе у Даши, у неё была отдельная комната и безлимитный Интернет. Даша проявила просто чудеса красноречия: заставила учиться Таля.
– Ты сейчас экзамены не сдашь, даже в техникум поступить не сможешь, и что делать тогда будешь? Так и болтаться всю жизнь?
– Тебе-то чего моя жизнь? Ты что, за меня замуж собралась? – хмыкнул однажды Таль в ответ на её нотацию.
– Дурак! – огрела его учебником по голове Даша, а сама покраснела до слёз. И Янке почему-то так тоскливо стало. Конечно, собралась, давно пора было понять… «Тебе-то что? – удивилась сама себе Янка. – Это же Таль!».
Это был Таль. И Янка не могла сформулировать, что ей до него. Она только стала замечать, что когда приходит к Конопко, то больше расстраивается, если не застаёт дома Таля, а не Глеба. С Глебом они вообще теперь почти не виделись. Спрашивать про него у Таля или Анюты не хотелось. Как-то спросила у тёти Нияры, та не сказала ничего нового:
