Александр Валевский - Весь в отца
Приходим мы к старшей пионервожатой Татьяне Васильевне. Она и говорит нам:
— Вы знаете, ребята, что к нам сегодня приезжает из города композитор. Поезд приходит перед полдником. Я не хочу нарушать нашего режима отдыха и поэтому посылаю на станцию только вас двоих, чтобы вы встретили дорогого гостя, тем более, что вы его и в первый раз встречали. Все остальные, как им и полагается, будут находиться в это время в кроватях. Композитора, Виктора Николаевича, вы проведёте прямо ко мне. Ясно?
— Ясно, — ответили мы в один голос.
Спустя двадцать минут мы с Гришей в свежих, хорошо выглаженных рубашках и галстуках, в начищенных до ослепительного блеска ботинках, вымытые и причёсанные, красивые, как на торжественной линейке, отправились на станцию. В руках у нас было два больших букета цветов, которые принесли девочки. Лагерь уже начал укладываться. Ребята разошлись по спальням, и только две девочки, Маша Скворцова и Люся Михайлова, дежурили при входе. Широко открыв перед нами калитку, они отдали салют, и Люся, бросив на меня критический взгляд, шепнула вдогонку: «Подумаешь!».
Вокруг нашего лагеря луга и рощи — очень красивые места! Кузнечики стрекочут в траве, жужжат шмели и пчелы, ласточки перекликаются в высоком небе. Оно такое чистое и ясное. На нём только одно облачко летит, и то улететь никак не может — так тихо и безветренно кругом.
Мы с Гришей идём по тропинке, сильно сокращая путь на станцию. Только этой дорогой мы не сразу попадём на вокзал; нам ещё нужно по полотну железной дороги пройти, по шпалам, примерно около километра.
Беседа наша вертится вокруг лагерных дел, и мы оба мечтаем о том, как хорошо бы остаться здесь до конца лета.
— Только уж очень спокойно у нас в лагере, тихо, — говорю я. — Никаких крупных событий, правда, Гриша?
Приходилось читать мне в «Пионерской правде» и в «Ленинских искрах» о том, как пионеры, живя в лагере, помогли колхозникам бороться с саранчой — она чуть весь урожай не сожрала, или о том, как ребята в деревне пожар потушили. В Сиверской пионеры маленькую девочку спасли — тонула в реке Оредеж.
— А вот, — говорю, — случай был, это да! Московский пионер Ваня Соколов крушение поезда предупредил!
Я подаю Грише руку, помогая взобраться на железнодорожную насыпь, и мы продолжаем нашу беседу, шагая уже по шпалам.
— Ваня Соколов молодец, — отвечает Гриша. — Отличился, как герой! Это настоящий…
И вдруг Гриша, не договорив, останавливается как вкопанный… Букет падает у него из рук, а лицо бледнеет.
— Толя, смотри!.. — шепчет он. — Это что же такое?!
И тут я вижу, что уходящая вдаль, сверкающая на солнце серебром железнодорожная линия в двух шагах от нас оборвана. Тяжёлый брусок рельса сорван со шпалы и отошёл на полметра в сторону.
Оцепенев, я смотрю на этот стальной обломок, не веря своим глазам, и мне вдруг становится очень, очень холодно, а в ушах появляется какой-то шум и звон.
«Немедленно бежать на станцию, сообщить!» — это первое, что приходит нам обоим в голову. Но тут же мы начинаем понимать, что нельзя так просто оставить это страшное место, что его надо оградить какими-то сигналами, предупредив об опасности, и это нужно сделать не здесь, а где-то впереди, чтобы машинист, заметив, сумел остановить поезд.
— Надо не менее восьмисот метров для торможения, если поезд взял разгон, — говорит Гриша. — Я знаю… Скорей, Толя, навстречу!
И вот мы бежим по шпалам…
Противный шум в ушах преследует меня, но теперь мне кажется, что это от встречного потока воздуха, — ведь мы несёмся во весь дух. На бегу сговариваемся выставить по краям рельсов два высоких шеста, привязав к ним наши пионерские галстуки.
— Достаточно! — кричит Гриша и останавливается. — Здесь мы поставим сигналы! Нужны какие-нибудь длинные палки…
С отчаянием я оглядываюсь вокруг, разыскивая, что бы приспособить, и слышу голос Гриши уже внизу, под насыпью:
— Сюда!
Гриша стоит в канаве. По краям её растут ольха и молодые тонкие берёзы.
Я прыгаю вниз и сразу погружаюсь по колено в какую-то липкую ржавую болотную грязь. Рядом со мной уже раздаётся треск ломающихся ветвей и учащённое дыхание Гриши.
Сгибая в отчаянном напряжении гибкий берёзовый ствол, я сдираю с ладони кожу — рука в крови. Что-то трещит и лопается на мне, — наверно, рубашка.
Выломав два толстых длинных кола, мы поднимаемся снова на насыпь. Она крутая. Но у нас нет ни времени, ни места для разбега, и мы ползём вверх на коленях, цепляясь за колючие стебли. Кол не заострён на конце, и мне никак не удаётся вдавить его в землю.
— Так ничего не выйдет! — кричит Гриша. — Копай яму!
Я бросаюсь на землю и начинаю двумя руками разгребать между шпалами паровозный шлак и гальку. Этим же делом на другой стороне полотна занимается Гриша.
И вот мы слышим в отдалении густой и протяжный рёв паровозного гудка. Это ленинградский поезд отошёл от ближайшей станции. Перегон — восемь километров. Через десять-двенадцать минут поезд будет здесь.
Мы утраиваем наши усилия — и вот, наконец, два высоких шеста, вкопанные между шпалами, окученные песком, шлаком и галькой, подкреплённые камнями, закрывают дорогу поезду. Привязанные к верхушкам шестов, развеваются два красных угольничка Гришиного пионерского галстука.
Мы отбегаем назад метров на сто от нашей загородки — там небольшой подъём. Теперь я рву на две половины свой галстук, и мы встаём на рельсы, высоко подняв руки.
А рельсы гудят. Ширится разносимый эхом глухой шум приближающегося поезда. Вот он выходит из-за поворота — тёмная грохочущая громада.
Сердце моё бьётся так учащённо, что я невольно прижимаю руку к груди, чтобы как-нибудь ослабить его удары.
Поезд уже в километре от нас. Он несётся сюда с грохотом и звоном. Грохот нарастает с каждой секундой. Мы слышим оглушительный дробный стук колёс. Земля дрожит под нашими ногами. Ещё минута, и поезд проскочит нашу загородку, смяв и её и нас…
— Терпение! — кричит Гриша. — Держись, Толя!..
И вот раздаётся гудок, ещё и ещё, несколько тревожных гудков. Паровоз надрывается от сердитого крика: «Уйдите с дороги! Уйдите с дороги!»
Нет, мы не уйдём! Мы не можем уйти! Мы на посту! Красные сигналы опасности в наших руках — смотрите!
Резкий лязг и скрежет буферов заполняют эти последние тревожные мгновения. Паровоз тормозит — мы это отлично видим. Не прекращая оглушительного рёва, он напрягает всю силу стальных мышц, чтобы сдержать вагоны, и это ему удаётся. Он резко замедляет ход и останавливается в пяти шагах от наших сигнальных шестов, и стоит — дрожащий, возбуждённый, окутанный облаками густого пара, тяжело дыша.
С паровоза соскакивают люди: один, два, три человека… Главный кондуктор прыгает с подножки первого вагона. Они бегут к нам, а мы с Гришей — навстречу. Потом мы вместе бежим к повреждённому рельсу, и тут кто-то крепко обнимает меня, кажется, главный кондуктор, или нет — этот, с чёрными пушистыми усами, машинист. Он обнимает меня и спрашивает, кто мы такие.
Я вижу вымазанного в мазуте и саже кочегара. Он чёрен как негр. Это он хватает Гришу в охапку и целует его, оставляя на Гришиных щеках тёмно-коричневые пятна. И снова бегут люди — они тащат ломики и молотки, гаечные ключи и домкраты.
Я сажусь совершенно обессиленный тут же на рельсы, и Гриша садится рядом со мной, — видно, ноги его тоже не держат.
— Остановили, Толя! — говорит он, устало улыбаясь, и потом смеётся, обнимая меня. И я тоже смеюсь и обнимаю своего друга.
— А композитор — Виктор Николаевич? — вспоминает Гриша. — Как же мы о нём забыли?!
— Вот тебе на! — говорю я. — Идём скорей, поищем…
У вагона толпятся пассажиры, оживлённо обсуждая происшествие. А вот и наш Виктор Николаевич! Он стоит на подножке с портфелем в руках и уже собирается прыгнуть вниз.
— Здравствуйте, Виктор Николаевич! — говорим мы оба.
— Здравствуйте!
Он недоумевающе смотрит на нас.
— Мы — пионеры из лагеря «Красная заря», — поясняет Гриша. — В прошлый раз, когда вы приезжали к нам, мы с Толей тоже встречали вас. Не помните?
— Да? Разве это были вы? Возможно! — говорит Виктор Николаевич и с большим удивлением смотрит на Гришу.
Я подтверждаю, что это были действительно мы, и предлагаю Виктору Николаевичу не ожидать, когда тронется поезд, а идти сейчас. Здесь, по тропинке, до лагеря самая кратчайшая дорога. От станции дальше.
— Ну что ж, в таком случае идёмте!
Он прыгает с подножки и спрашивает нас:
— А что такое, ребята, произошло с поездом? Вы не знаете? Говорят, неисправность пути. Кто-то вовремя заметил и предупредил?
— Да… — небрежно отвечает Гриша. — Так… Пустяки… Ничего особенного…
