Лидия Чарская - Южаночка
— Тибр! Тибр! Нет! — не выходит… Арно… Арно… И это не то, должно быть… По… По… По, всего вернее… Да… Да… по всей вероятности это — По… А дальше? Дальше-то что?.. — не без волнения допытывалась, копошась в своем уме, девочка! Ну, что… не может переносить паровоз? Голода… Что ли… Поголод! Поголод… Нет такого слова на свете. И причем тут его комплекция?.. Разве толстые люди переносят менее голод, нежели худые?.. Нет ни то… Значит ни то… Ах! — внезапно осенила голову Южаночки быстрая мысль, — ах, да ведь жары он не переносит. Жара… Жар… По… Жар… По… Пожар. Пожар! Пожар! Вот, что несет убытки, горе, смерть и гибель! — и Южаночка так обрадовалась сделанному ею открытию, что, совершенно позабыв о тех исключительных обстоятельствах в которых она находилась, девочка высунулась до половины из пещеры, бесцеремонно отстранив со своего пути мешавшую ей ногу учителя и звонким радостным голосом закричала на весь класс, хлопая в ладоши:
— Пожар! Пожар! Я отгадала сразу! Правда? Ведь это пожар, господин паровоз… То есть хотела я сказать Афанасий Ананьевич — смущенно краснея оправилась она тут же от нечаянно соскользнувшего с ее губ слова.
Трудно представить себе тот переполох, который произошел в следующую же минуту в классе. Девочки дружно ахнули, остолбенели и вдруг заговорили все разом тихим шепотом похожим на пчелиное жужжанье.
— Что она делает? Безумная! Сумасшедшая! Вот то дурочка! Ах ты, господи! Все пропало теперь!
— Не выдавать! Чтобы ни было, не выдавать ее mesdam'очки! Ни за что в мире! — вся красная надсаживалась Верховская со своей скамейки.
— Ина! Глупая! Ты с ума сошла! — в свою очередь терзалась в глубине засады Гаврик и с перекосившимся от испуганной гримасы лицом изо всей силы тянула назад Южаночку, в потемки в дальний угол пещеры…
Последняя только что сейчас сообразила всю нецелесообразность своего поступка и живо юркнула в свое убежище. Но увы! Это не могло уже поправить сделанного ею промаха ни на одну каплю. Паровоз, испуганный ошеломленной неожиданностью в первую минуту, вместе со стулом отскочил от пещеры в противоположный угол кафедры. Присутствие под столом чего-то живого, движущегося, говорящего, да еще вдобавок решающего загадки, совсем ошеломило толстого географа. Его маленькие глазки раскрылись шире, щеки отдулись еще больше, рот еще определеннее принял букву «о». Он сидел с минуту неподвижен вытаращив глаза и расставив ноги и, тяжело пыхтел, не говоря ни слова. Только глаза его пронзительным взглядом впились теперь в злополучный темный угол под столом кафедры и уже ни на секунду не отрывались от него.
Самое простое было бы для него заглянуть под стол и извлечь оттуда виновных, но увы! — благодаря своей толщине Афанасий Ананьевич совсем не мог низко наклоняться..
Однако, это беспомощное состояние учителя не могло продолжаться долго И вот, медленно краснея щеками, лбом, носом и самой шеей, географ вспыльчиво произнес, гневно ударив изо всех сил кулаком по столу:
— Что же это за безобразие, девицы! Кто находится под столом? Извольте сейчас же вылезти оттуда! Что за шалости! Стыдитесь барышни! Стыд и срам!
И так как в злополучном углу не ощущалось уже теперь никакого шевеления, окончательно взбешенный Зубров, вскочил со своего места и затопав ногами, закричал еще гневнее на весь класс:
— Сейчас же выходите! Кто там есть, сию же минуту выходить! Или я иду к начальнице… Иду сию же минуту.
Он умолк на минуту и выдержал паузу. И опять ни малейшего шевеления в темном углу..
Еще молчание…
И уже с багрово пылающим лицом Афанасий Ананьевич соскочил с кафедры произнес многозначительное:
— Хорошо же! — и с несвойственной ему легкостью вылетел за дверь при гробовом молчании класса.
— Ну, будет теперь потеха! Выпустил все свои пары и покатился! Сейчас придет «сама», и задаст нам звону! Ах, Южаночка! Южаночка! И зачем только ты не умеешь владеть собой! — тоскливо шептала в томлении Гаврик.
— Вылезайте, душки, скорее, сию же минуту вылезайте! — послышался голос Верховской и ее вихрастая мордашка заглянула в отверстие пещеры, где ни живы, ни мертвы сидели притихшие девочки.
— Вылезайте же и сейчас же закатывайтесь в бельевую. Признайтесь мадам Павловой во всем, она добрая и даст вам во что переодеться, да скорее, а то сейчас «сама» явится и пойдет такая сумятица, что небу жарко станет. Только не бойтесь ничего, мы не выдадим вас!
Все это Даня проговорила, едва переводя дыхание, торопливым голосом, взволнованная как никогда.
— Вылезайте же, Ина, скорее! — зазвучал сряду за ней не менее трепетный голосок Гаврик и обе они, и она и Южаночка, в одну секунду очутились посреди класса.
— В бельевую! В бельевую скорее! А то Милька, сейчас накроет! Она уж от «самой» возвращается теперь! И «сама» и паровоз и весь синедрион16 сию же минуту перед нами предстанут… Не медлите же ни минуты, а мы не выдадим вас! — звенели трепетные голоса не на шутку взволнованных и перепуганных седьмушек.
— Айда в бельевую! — звонко выкрикнула Гаврик и схватившись за руки, обе девочки вылетели из класса и стрелой помчались по коридору…
Глава XIX
«Седьмые» на допросе
— Слава Богу! Во время успели!
И вздох облегчения вырвался из детской груди. И Гаврик и Южаночка были, действительно неузнаваемы, вернувшись в класс обратно. Мадам Павлова, начальница бельевого отделения N-ского института, была добрейшем в мире существом и любила воспитанниц, особенно маленьких, самой трогательной любовью. Всем чем могла только, что было в ее силах, эта добрая женщина баловала их.
И часто, часто приходилось великодушной старушке кривить душой перед начальством с целью «покрыть» и выручить из беды ту или другую провинившуюся девочку. Нечего и говорить, что сейчас, по первой же просьбе, как снег на голову свалившихся на нее Гаврик и Палтовой, «Добрыничка», как прозвал весь институт кастеляншу, в одно мгновение ока, словно по щучьему веленью преобразила обеих девочек. Переодевание в бельевой не заняло более десяти минут, после чего, забавно путаясь в длинных но уже сухих с «чужого плеча» платьях, и в чистеньких передниках, Гаврик и Палтова, как ни в чем ни бывало чинным шагом входили в класс.
Это было, как раз, во время, потому, что очень скоро вслед за этим на пороге его появилась с разгневанным лицом и краской раздражения на щеках сама княгиня Розова, и не менее ее взволнованная госпожа Бранд с недельным субботним рапортом под мышкой. За ними шел злополучный, тяжело пыхтевший на всю комнату, паровоз.
Княгиня, лишь только вошла в класс, как тотчас же опустилась в «свое собственное» кресло, находившееся обычно в углу у столика классной дамы, а теперь, выдвинутое вперед на середину класса чьей-то предупредительной рукой.
— Хороши! Очень хороши, нечего сказать радуете свою начальницу, — едва ответив на почтительное приветствие девочек, грозно сдвигая брови проговорила она. — Залезать под кафедру, позволять себе подобные мальчишеские выходки, да еще за уроками, заставлять всеми уважаемого почтенного преподавателя нарушать занятие и идти жаловаться ко мне, о, это непростительный поступок, требующий самого строгого наказания. Пусть виновная сознается в своей возмутительной шалости и понесет назначенную ей кару… А вы, прочие, останетесь завтра без приема за то, что допустили такую недостойную проделку в своем классе!
Лицо княгини разгорелось еще больше. Ее глаза метали молнии, голос дрожал от гнева.
Толстый Зубров и негодующая Бранд стояли двумя стражами по обе стороны ее кресла.
— Ну-с, дети, я жду признания? И еще раз спрашиваю, кто из вас осмелился позволить себе эту недостойную проделку? — после минутной паузы снова зазвучал раздражительный голос начальницы.
Полная тишина воцарилась в классе. Такая тишина, точно все эти зелено-белые девочки потеряли всякую способность проявлять малейшее движение и жизнь.
Гневным взором княгиня обвела класс. Все лица точно окаменели, ноги словно приросли к полу… Глаза, карие, черные, серые, синие и голубые впились в нее…
Брови начальницы нахмурились еще строже, голос прозвучал еще гневнее, когда она проговорила снова.
— И так, я в последний раз спрашиваю вас: кто виноват?
— Все! — неожиданным хором вырвалось из четырех десятков детских губок, — мы все одинаково виноваты, княгиня!
Лицо начальницы стало еще суровее… Еще строже свелись седоватые брови над разгневанными глазами.
— Все уместились в таком крошечном пространстве! Весь класс? — произнесла она не то сердясь, не то недоумевая.
— Все! — снова прозвучало однозвучным хором.
— Какая дерзость — осмеливаться лгать мне прямо в глаза, — загремел в ту же минуту на всю комнату ее негодующий строгий голос. — Я понимаю, вы не хотите выдавать провинившуюся подругу. Но в таком случае будет наказан за одну весь класс! Слушайте же мое последнее слово: или самая виновная назовет себя сейчас же, или вы все останетесь без отпуска на Рождество!
