Альваро Юнке - Мужчины двенадцати лет
— Ну как, бабушка?
— Ничего нет, деточка.
Молча они садились обедать. Молчали и грустно думали: почему же все-таки нет письма?
— А может быть, доктор забыл о нас, бабушка?
— Это невозможно!
— Тогда в чем дело?
— Сама не понимаю.
Они решили еще раз поговорить с доктором. Слуга пошел доложить и долго не возвращался. Наконец он вернулся и сказал, что доктор не может их принять: он очень занят, у него важный разговор с сенаторами и депутатами; он уже просил о службе для мальчика, пусть они зайдут через две недели…
Снова бабушка и внук ушли из дома политика с сердцем, согретым надеждой. Бабушка была так радужно настроена, что потеряла способность рассуждать: она была просто счастлива. Фелипе шел рядом с нею, задумавшись о чем-то. Вдруг он сказал:
— В этот раз он уже не обещал нам написать, а велел зайти.
— Да что ты, дитя мое! — рассердилась бабушка. — Он тебя на место устраивает, а ты еще требуешь…
— Я ничего не требую, бабушка. Зайдем через две недели.
Они зашли через две недели, но не застали доктора дома.
Они пошли к нему в парламент. Доктор передал через слугу, что никаких новостей для них нет. Они вышли в отчаянии, пораженные этим ответом. Дойдя до угла здания парламента, Фелипе громко сказал:
— Я больше не пойду!
— Надо быть терпеливым.
— Я больше не пойду!
— Тогда я одна буду ходить.
— Не ходите больше, бабушка!
— Так что же нам делать? Мы скоро без гроша останемся… Деньги кончаются, и…
— Я знаю, бабушка. Вот увидите, что я сделаю!
— Что ж ты сделаешь?
Мальчик сообщил ей свой план: он больше не пойдет в колледж. Он поступит линотипистом в типографию, хозяин которой — отец одного из его товарищей по учебе.
Бабушка не могла удержаться от слез:
— Нет, нет, Фелипе, нет! Если бы это видел твой отец… Он так хотел, чтобы ты стал врачом! Если бы это видел твой отец…
— Может быть, ему было бы гораздо приятнее видеть, что я работаю линотипистом, чем знать, что я хожу, как нищий, к этому доктору места просить… Мне просто стыдно выпрашивать работу, как милостыню!
— Все равно… Я буду выпрашивать! Мне не стыдно! Я пойду… И вот увидишь — доктор выполнит свое слово. Если он тебя еще не устроил, то, значит, не мог. Я уверена.
— Как это депутат правящей партии, который бывает каждый день в здании правительства, не может устроить человека на работу? Он не устраивает меня потому, что ему нет до нас никакого дела!
— У него, наверно, многие просят работу, а мест мало…
— А те места, которые есть, он распределяет так, как это ему удобно… Какое ему дело до матери и сына его прежнего друга?
— Да как ты рассуждаешь, Фелипе! Можно подумать, что это старик говорит! Вот смотри — мне семьдесят четыре года, и я все-таки не теряю надежды… Мне думается, что люди не так уж плохи, как ты их себе представляешь…
— Ах, бабушка, бабушка, вам семьдесят четыре года, а вы будто всего пятнадцать лет прожили!
— Я тебя не понимаю, дитя мое.
— Да я как только увидел доктора, так всякую надежду потерял, что он для нас что-нибудь сделает.
— Но почему же?
— Сам не знаю… Не могу вам объяснить.
— Вот увидишь, что ты ошибаешься. Я к нему зайду.
Фелипе поступил в типографию учеником. Но через каждые две недели бабушка все-таки отправлялась во дворец доктора. Ни разу ей не удалось переговорить с ним. Привратник, одетый в расшитый галунами сюртук, неизменно отвечал ей:
— Доктора нет дома.
— Но в какие же часы доктор бывает? — спросила бабушка, уже устав получать этот неизменный ответ.
— В какие часы? — переспросил привратник. — Не знаю, у него нет определенного распорядка. Лучше пойдите к нему в парламент.
Бабушка пошла в парламент, но безрезультатно. Там доктор не мог ее принять: он был очень занят. Она решила написать ему. Своим дрожащим, старческим почерком она настрочила длинное послание. Она ни в чем не упрекала доктора, только вспоминала прошлое и умоляла помочь им — ей и внуку. Описывала тяжелое положение, в котором они оказались, рассказывала, как день ото дня тают те шестьсот семьдесят пять песо, которые остались после смерти сына. Они с внуком уже переехали в маленькую комнату, кухарку пришлось отпустить… Им грозит полная нищета.
Она ничего не писала о том, что внук учится на линотиписта. Ей было стыдно писать об этом. В своих мечтах она уже видела его врачом. Ее сердце болезненно сжималось каждый раз, когда он возвращался с работы с грязными руками, в измятом костюме. Об этом она не могла писать доктору. Да и не надо — это было бы слишком… В конце письма, оставив официальное обращение «доктор» и называя политика просто по имени, бабушка писала:
«Хосе Мариа, подумайте о боге, подумайте о моем сыне Хуане, ведь он нас видит и умоляет вас вместе со мной: подумайте, что бедный мальчик, только начинающий жить, и бедная старуха, жизнь которой уже кончается, возлагают на вас все свои надежды. Ответьте мне хоть два слова. Оставьте записку у привратника, я приду за ней…»
Она отдала письмо привратнику и попросила:
— Вы передайте самому доктору, в собственные руки.
Через неделю она снова зашла.
— Доктора нет.
— А он не оставил для меня письма?
— Нет, сеньора.
— Вы ему мое письмо в собственные руки передали?
— Да, сеньора.
— И что же он сказал?
— Ничего. Он прочел письмо и ничего не сказал.
Бабушка не могла больше выдержать. Она заплакала. Она поняла, что ей не пробить эту каменную стену, высокую, холодную. Бесполезно искать выхода. Бабушка плакала. Она оперлась на руку привратника, потому что чувствовала, что сейчас упадет — не от слабости, а от отчаяния.
Привратнику стало жаль ее. Под расшитым галунами сюртуком, придававшим ему вид совершенно бесчувственного существа, вдруг проснулся простой человек. И этот человек сказал:
— Послушайте меня, сеньора. Вы уж меня не выдавайте, но я вам посоветую: не приходите больше! Вы ведь приходите работу просить, правда?
— Да, работу, для моего внука… Доктор обещал мне…
— Не приходите больше, сеньора. Вы меня не выдавайте…
Я вам говорю: это бесполезно. Мне жалко смотреть, как вы, в ваши годы, зря сюда без конца ходите. Мне приказано вам говорить, что его нет. Сейчас, например, доктор дома. Много раз, когда вы уходили, так медленно, такая печальная, у меня было желание окликнуть вас, сказать вам правду. Но я боялся за себя: я ведь тоже человек бедный. Не приходите больше, сеньора! Я вам не хотел говорить, но он тот раз прочел ваше письмо и сказал: «Пуф-ф! Хорош бы я был, если б устраивал на службу детей всех моих прежних знакомых! Нету дня, чтоб ко мне не явился кто-нибудь, кто меня знает двадцать лет!..» Больше он ничего не сказал и бросил ваше письмо в корзину… Не приходите больше! Зачем вам ходить? Он так со всеми поступает, пока им не надоест и они не оставят его в покое.
— Хорошо, хорошо, большое спасибо. Я больше не приду.
— Только не выдавайте меня… Я тоже человек бедный…
— Нет, нет, что вы… Но зачем же он мне обещал?
— Он всем обещает.
— Всем?.. Хорошо. Большое спасибо. Я больше не приду.
И бабушка пошла прочь, медленно, сгорбившись еще больше, чем всегда. Она была так потрясена, что ни о чем не могла думать. «Но почему же? — спрашивала она себя. — Почему же?» — и сама не понимала, о чем она себя спрашивала.
Внуку она ничего не сказала.
Прошло еще две недели. Однажды утром она посчитала остающиеся деньги и убедилась, что они кончаются. Тогда она вдруг усомнилась, или, вернее, заставила себя усомниться в том, что случившееся действительно правда: что доктору нет никакого дела до матери и сына его товарища по ученью, лучшего друга его юности. Она решила пойти к нему, сделать еще одну попытку, может быть последнюю. Она отправилась в парламент. Слуга ответил ей, как обычно:
— Депутат Ураль дель Серро на заседании. Он не может вас принять.
Бабушка вышла на улицу, чтобы дождаться здесь. Она простояла на улице два часа, прислонясь к стене. Она едва держалась на ногах, которые дрожали от усталости. Вдруг она увидела его. Он вышел из дверей парламента с двумя другими мужчинами. Они громко разговаривали и смеялись.
— Доктор, доктор!.. — воскликнула бабушка и, протянув вперед руки, сделала шаг по направлению к нему.
Он увидел ее и услышал (это она отчетлива поняла), но прошел мимо, не переставая говорить.
— Доктор, доктор! — снова позвала бабушка и, решительно выйдя вперед, загородила ему дорогу.
Он мягко отстранил ее и хотел продолжать свой путь, но старушка, собрав свои последние силы и не двигаясь с места, крикнула:
— Доктор, доктор!.. Выслушайте меня, доктор!
Он быстро вынул из кармана какую-то бумажку, сунул ей в руку, отстранил ее, уже не так мягко, как в первый раз, сел в автомобиль и уехал.
