Альваро Юнке - Мужчины двенадцати лет
Бабушка осталась стоять, дрожа от волнения.
Ветер трепал билет в пять песо, который она машинально держала в руке. Потом она разжала руку — и ветер унес билет.
Слуга побежал за ним, поймал и подал ей.
— Нет, я не хочу.
— Но ведь это пять песо! — удивленно сказал слуга.
— Я не нищенка! — закричала старушка. — Доктор Ураль дель Серро — негодяй, бессовестный негодяй!
Она взяла билет в пять песо и порвала. Слуга взял одну половину, а какой-то мальчишка — другую. Они начали спорить, кому принадлежит билет.
Бабушка пошла домой. Она шла выпрямившись, необычно легким шагом. Фелипе она опять ничего не сказала.
Иногда внук спрашивал:
— Вы не ходили еще раз к доктору?
— Ходила, но больше не пойду.
— И правильно сделаете.
Однажды, вернувшись вечером, Фелипе протянул ей несколько банковых билетов.
— Откуда эти деньги?
— Это мои деньги, бабушка. Я их сам заработал. Это моя первая получка. Пока я состою на половинном окладе. Но скоро буду получать полный. А доктор пусть оставит при себе место, которое он мне обещал! Теперь можно уж не трогать те деньги, что оставил отец. Вы их сберегите на какой-нибудь непредвиденный случай, например, если кто-нибудь из нас заболеет. Я заработаю на жизнь для нас обоих… Что это вы делаете, бабушка?
Она стояла на коленях и молилась. Фелипе ее не трогал. Когда она поднялась, он спросил:
— Почему это вы молились?
— Чтобы воздать благодарность богу.
— И вы не плачете, бабушка? Это странно. Вы ведь всё улаживаете слезами.
— Нет, дитя мое, я не плачу. Ты меня научил не плакать. Ты меня многому научил!..
— Я, бабушка? Чему же это я вас научил, интересно?
— Ты меня научил… — начала бабушка, но не могла продолжать. Потому что теперь она плакала.
БУТЫЛКА МОЛОКА
Мирин: Ты куда?
Катыш: В молочную. Мне нужно купить литр молока. — И Катыш показывает пустую бутылку.
Катыш — маленький слуга, на попечении судьи по делам несовершеннолетних. У него нет ни отца, ни матери. Это рыхлый, бледный мальчик, с круглыми, как у рыбы, ничего не выражающими глазами, веснушчатый, белобрысый, с обритой головой. Говорит шепеляво. Он в большом синем фартуке, таком длинном, что почти не видно его ног в холщовых тапочках на веревочной подошве. Руки его потрескались, распухли и все в ссадинах от вечного мытья посуды.
Мирин: Я тебя провожу.
И Мирин, живой, худенький, стройный, идет рядом с неповоротливым, неуклюжим, тяжело топающим маленьким слугой. Завязывается разговор. Мирин, более смелый, задает вопросы, а Катыш отвечает на них.
— Тебя сегодня хозяйка била?
— Нет еще.
— А когда она тебя в последний раз била?
— Вчера вечером.
— За что?
— Я разбил тарелку. Было уже около двенадцати часов. Поздно. Я так хотел спать, просто падал, а она: «Мой посуду, мой посуду, мой посуду!» И целую гору тарелок наставила. Я все мыл и мыл и носом клевал, а тарелкам конца нет. Ну вот, одна тарелка упала — бум-м-м! — и разбилась. Хозяйка услышала звон — р-р-раз! — дала оплеуху, дв-в-ва! — еще оплеуху.
— Больно было?
— Больно? Не знаю. Я уже привык. Не чувствую.
— Ты плакал?
— Да.
— А если не больно, то почему ты плакал?
— Чтобы она больше не била. Она меня бьет до тех пор, пока не заплачу. Если я после первой затрещины зареву, она больше не бьет. А если не реву, так она колотит и колотит… Пока не зареву! Раньше я не плакал, когда не больно. Уж и доставалось мне — каждый день трепка! По щекам бьет, за уши таскает, за волосы таскает, щиплется… Даже ногами иной раз дерется. А теперь нет… Теперь она только подступится, а я уже реву. И она меня не трогает.
— Ты научился плакать нарочно?
— Да. Вначале я не умел: ведь мама меня никогда не била.
— Никогда?
— Никогда. А тебя твоя бьет?
— Нет. Иногда сердится и ругает, но никогда не бьет. Потом, бабушка всегда за меня заступается. Если мама хочет меня наказать, я убегаю от нее со всех ног и бегу к бабушке. Она уж никому не даст меня тронуть… А у тебя нет бабушки?
— Нет. У меня никого нет. Мой папа умер, когда я был очень маленький, моя бабушка умерла, когда я еще не родился, а мама — в прошлом году. Меня взяла соседка и свела к детскому судье. Судья меня определил к сеньоре Рите.
— Она злая?
— Нет… Как когда… Сильно ругается, а бьет не так уж чтобы очень больно… Был у меня один мальчик знакомый. Его судья к одному доктору слугой устроил… Бедняжка! Лукас его звали. Ты б видел, как его колотили! Что за взбучки! Втроем его били: доктор, жена доктора и мамаша доктора. Да нет, что это я! Вчетвером. Кухарка тоже била. Потом он все-таки убежал. Бедняжка!
— Почему — бедняжка?
— Умер он. Поездом переехало, на путях нашли.
— Он нарочно под поезд бросился?
— Это неизвестно, никто не знает… Вот молочная. Подожди меня — я быстренько…
— Смотри-ка, какое густое молоко!
— Белое, как облачко!
— А вкусное, наверно!.. Ты любишь молоко?
— Да.
— А пьешь?
— Пью.
— А я нет.
— Почему? Не любишь?
— Как так — не люблю? Не дают. Это молоко для хозяйки — у нее недавно сынишка родился. А мне дают кислый чай с кукурузной лепешкой. Хозяин тоже молока не пьет. Он пьет матэ, горький матэ. Хозяйка пьет по три литра молока в день: один утром, другой днем, а еще перед сном пьет.
— Почему ты не попросишь молока? Может, она даст…
— Даст, как же, по уху!
— Бедный Катыш!
— Почему — бедный Катыш?
— Потому что ты хочешь молока, а тебе не дают… Я скажу бабушке… Ты приходи к нам, каждый день приходи. Я попрошу, чтобы тебе давали чашку молока. Ладно?
— А твоя бабушка не рассердится, если ты попросишь для меня?
— Моя бабушка никогда не сердится.
— Хозяйка мне не дает молока, потому, говорит, что я очень толстый, я, говорит, настоящий катыш…
— Так тебя и зовут: Катыш?
— Нет. Меня зовут Альберто. Это меня хозяйка Катышом прозвала.
— А тебе больше нравится, когда тебя называют Альберто?
— Да, Альберто Пальярес; но теперь я уже привык, что я Катыш.
— А я ведь тоже не Мирин. Это я так сам себя прозвал, когда был маленький.
— А как же тебя зовут?
— Меня?.. Меня зовут Мигель Фадрике Рэсти Герра.
— Как длинно!
— Рости — это фамилия папы, а Герра — фамилия мамы. Мигель звали папу моего папы, а Фадрике звали папу моей мамы.
— Мою маму звали Альбертина, потому меня назвали Альберто.
— Знаешь, что я думаю…
— Что?
— Выпил бы ты немножко молока…
— Нет! Хозяйка заметит, что бутылка неполная.
— А мы прибавим воды.
Мальчики молча взглянули друг на друга. Катыш загоревшимися глазами смотрел на товарища: как это потрясающе просто и как странно, что это никогда не приходило ему в голову!..
Внезапно, не произнеся ни звука, он поднял бутылку и глубоко засунул в рот ее горлышко. И начал глотать желанный напиток. Он пил словно в экстазе, забыв обо всем на свете, наслаждаясь невиданным счастьем, которого так давно и так безнадежно ждал. Мирин заставил его упасть с неба на землю:
— Эй, ты, довольно! Ты уже много выпил — больше полбутылки.
— Теперь пойдем к тебе, нальем воды, да?
— Теперь уже нельзя, будет видно. Ты слишком много молока выпил.
— Тогда что ж нам делать?
— У тебя нет денег?
— Денег? Откуда?!
— И у меня нет… Неважно — я знаю, что делать… Допивай молоко!
— Всё?
— Да.
Катыш снова приложился к горлышку:
— Ну вот! Всё! Ни капли не осталось в бутылке.
— Так. Теперь брось ее.
— Разбить?
— Да.
Катыш швырнул бутылку на землю. Она разбилась на мелкие кусочки.
— Хорошо. Теперь иди и скажи хозяйке, что ты уронил бутылку и она разбилась.
— Она не поверит.
— А ты приведи ее — она увидит осколки.
— А пролитого молока не увидит.
— Правда! Что ж делать?
— Я знаю: я пойду домой и буду плакать. Если я буду плакать, она поверит.
— А как же ты вдруг заплачешь?
— Дай мне оплеуху.
— Я?!
— Да. Дай мне оплеуху.
— Вот тебе!
— Посильнее.
— Вот тебе!
— Те…перь… хо…ро…шо… А-а-а!..
Катыш громко заревел и пошел домой.
Мирин тоже пошел домой. Он был задумчив.
* * *— Мирин!
— Что, мама?
— Там пришла какая-то сеньора с мальчиком. Она говорит, что ты его побил и разбил бутылку с молоком.
— Я?!
И Мирин, возмущенный, идет за матерью в переднюю. В передней стоит Катыш, весь в слезах, и рядом с ним — хозяйка, которая крепко держит его за руку. Мать Мирина смотрит на них с изумлением, не веря собственным глазам. Ее сын побил этого мальчика? Не может быть. Она спрашивает:
— Это правда, Мирин, что ты два раза ударил этого мальчика, разбил бутылку и пролил молоко?
