Яков Длуголенский - Сиракузовы против Лапиных
Ферапонт Григорьевич захохотал, а я подумал, что ничего другого и не следовало ожидать от Сиракузовых.
Когда я пришёл домой, Вера спросила:
— Ну, достал щётку?
— Какая щётка! — сказал я и, видя, что Вера ничего не понимает, добавил: — Я не буду им ничего подкладывать…
5. Я не хочу пилить дерево
Назавтра ко мне подошли Ватников и Матвеев.
— Ты тоже так думаешь, что на вас, Сиракузовых и Лапиных, держится весь город?
Я тоже так думал, но сказал, что так не думаю.
— А-а… — разочарованно протянул Матвеев. — А я думал, что думаешь. Потому что на нас, — он указал на себя и на Ватникова — тоже держится весь город. Мы вчера целый вечер подсчитывали: у него тут семьдесят два родственника, а у меня — сто двенадцать.
— Сколько? — не поверил я, хотя знал, что Матвеевых в городе действительно много.
— Сто двенадцать. Считай, половина мебельной фабрики и часть молокозавода — наши. Молоко пьёшь?
— Пью.
— Наше пьёшь. На стуле сидишь?
— Сижу.
— На нашем сидишь. Да ещё сколько нас по стране раскидано! Батя обещал подсчитать.
— А у нас, — торопливо сказал Ватников, — один дедушка с Витустом Берингом плавал, ей-богу!
— Не Витустом, а Витусом, — поправил я, хотя, признаться, сомневался, что сухопутные Ватниковы вообще когда-нибудь плавали.
— Ну, — сказал Матвеев, — если говорить про Беринга, то мой дядя Саня и не такое видал…
Что видал его дядя Саня, я так в тот день и не услышал: и Ватникова и Матвеева позвали домой.
А я, уязвлённый, что у них столько родственников, остался и стал думать, сколько же у нас родственников; я знал, что много, но вот сколько точно — этого, кажется, никто не знал.
Ферапонт Григорьевич охотно вызвался мне помочь. Он развернул своё генеалогическое дерево и сказал:
— Будем считать на счётах, иначе запутаемся. Значит, так. В Монетке проживают сорок семь Лапиных и Сиракузовых. Это те, кто носит вашу фамилию. Да ещё столько же тех, кто не носит… Я, например, или тётя Роза… Итого девяносто четыре. Ленинградских Сиракузовых тоже считать?
— Конечно, — сказал я, потому что не мог пилить из-за ссоры с Сиракузовыми наше генеалогическое дерево пополам.
Ферапонт Григорьевич отложил на счётах четырёх ленинградских Сиракузовых: неизвестных мне Кешу и Виктора с их родителями.
— Судя по дереву, — сказал Ферапонт Григорьевич, — ещё семеро Сиракузовых живут в Самарканде. Во главе с Абдуллой.
— С кем во главе?
— С Абдуллой. Абдулла — это муж сестры матери твоих Сиракузовых. Охраняет памятники старины. У них пятеро детей. А Михайлу Михайлыча Зарынкина будем считать?
— Как же! — сказал я. — Если Абдуллу считаем, то Михайлу Михайловича тем более. Он муж Брониславы.
— Тогда по линии Михайлы Михайловича мы имеем в Москве двенадцать родственников: лётчика, строителя, врача. Остальные — малолетние.
— А здесь кто? — показывая на две уходившие далеко веточки, спросил я. — Здесь кто живёт?
Потому что одна веточка оканчивалась словом «Новосибирск», а другая — «Бугульма».
— В Новосибирске и Бугульме тоже живут Лапины, — ответил Ферапонт Григорьевич. — Один из Лапиных работает в новосибирском академгородке.
— Академиком? — встрепенулся я.
— Слесарем. Потому что слесари академикам тоже нужны. А другой в Бугульме нефть ищет. Итого там и там мы имеем по три родственника… Воркуту будем считать?
— А кто в Воркуте? — удивился я.
— Мои родственники.
— Конечно, будем! — сказал я.
Ферапонт Григорьевич широко улыбнулся.
— Тогда всё в порядке, — сказал он, — и этих Ватниковых и Матвеевых мы обставим. Потому что мой младший братишка работает шахтёром, а средний — хлеб печёт, пекарем. Про обоих идёт хорошая слава.
И когда Ферапонт Григорьевич так сказал, я вдруг подумал, что на нас, на мужчинах, держится вся фамилия. Девчонки выходят замуж и сразу меняют фамилию. Как белки перескакивают на другое дерево. А нам фамилия даётся навсегда. И если, допустим, Сиракузовы списали у Тютчева, то и это остаётся за Сиракузовыми навсегда. А если б они совершили что-то хорошее (возможно, они и совершат когда-нибудь что-то хорошее, в чём я сомневаюсь, это хорошее тоже бы осталось за ними навсегда. Как за Фомой Сиракузом. Его давно нет, а все Сиракузовы и Лапины про него помнят.
Я подумал-подумал и сказал о своём выводе Ферапонту Григорьевичу.
— Верно подмечено, — удивлённо сказал он. — Точно. На нас, на мужчинах, держится вся фамилия. Впрочем, на женщинах тоже. Если, к примеру, у тёти Розы моя фамилия, она несёт за это моральную ответственность.
— Верно, — подумал я. — А откуда вы знаете про всех наших родственников?
— С бабушкой Василисой консультировался. Мы с ней большие приятели.
А родственников у нас оказалось двести семнадцать.
И когда мы подсчитали это, то просто ахнули.
6. Окулинина гора
Все ожидали гонку, а Михайла Михайлович даже не показывался.
И тогда мы решили пойти с Верой и выяснить, готова ли, по крайней мере, его приветственная речь.
Естественно, у Михайлы Михайловича мы увидели Сиракузовых, которые сделали вид, что даже нас не заметили.
— А вы что, и здороваться уже перестали? — спросил Михайла Михайлович.
— Да нет, почему же? — ответили Сиракузовы.
— Обязательно буду участвовать, — сказал Михайла Михайлович. — И даже отложил на время книгу. Буду писать речь. Хотя за это время набрёл на одну очень любопытную штуку.
— Какую? — спросила Бронислава.
Она, как всегда, сидела, забравшись с ногами на диван, и смотрела во все глаза на своего Михайлу Михайловича.
— А вы не знаете, почему Окулинина гора называется Окулининой? — спросил Михайла Михайлович.
— Н-нет, — сказали Сиракузовы.
— Нет, — сказала Вера.
— Тогда сейчас расскажу.
— В честь Окулины, — сказала Бронислава.
Но Михайла Михайлович сказал, что это не считается, потому что Бронислава знает, о чём речь.
Так вот, в восемнадцатом веке тоже наступили критические отношения между Сиракузовыми и Лапиными, и эти отношения зашли так далеко, что им оставалось только подраться, и все Сиракузовы и все Лапины (мужчины) собрались для этого на горе. Вероятно, они бы подрались, и неизвестно ещё, кто бы кого победил, но тут Окулина Лапина, самая видная из всех Сиракузовых и Лапиных, которую все любили, закричала им: «Стойте!» — и отрезала свои чудесные косы да ещё пригрозила, что если они не перестанут, то она пострижётся в монастырь. И Лапины с Сиракузовыми тут же закончили драку. Так был восстановлен мир, и так Окулинина гора получила своё название.
— Эту историю я не буду вставлять в свою книгу, — сказал Михайла Михайлович, — хотя сама по себе она очень любопытна.
Я покосился на Веру, а Вера покосилась на Сиракузовых.
Мы не знали ещё тогда, что она собирается сделать.
7. Велогонка (продолжение)
По площади с мегафоном в руке ходил Сиракузов-старший и просил зрителей соблюдать полный порядок: не выбегать на проезжую часть, не выскакивать впереди гонщиков — гонка скоро появится.
Сиракузов был в своей милицейской форме, хотя в обычные дни редко её носил.
— Это потому, — говорили Сиракузовы, — чтоб его не узнали. А то каждый увидит перед собой подполковника и не захочет ничего нарушать.
Кроме Сиракузова на площади находился Коля, главная судейская бригада, которая обогнала на своей машине гонку и теперь гонку поджидала, а также Наташа возле своей «скорой помощи».
Площадь была разрисована белыми квадратами, и на этих квадратах стояло аршинными буквами слово «ФИНИШ».
А по краям площади шпалерами протянулись монеткинцы.
И тут вдалеке появились гонщики.
Их было всего двое, и они жали к финишу, стараясь обогнать друг друга.
— Сиракузовы… Сиракузовы, — сразу зашумели на площади.
А оба наши Сиракузовы гордо выставили вперёд подбородки.
— Товарищи! — громко объявил в микрофон сидящий за столиком судья-информатор. — Появились лидеры десятого этапа! Под первым номером идёт рабочий ленинградской ситценабивной фабрики Борис Севастьянов. Под сорок вторым — московский студент Иван Пирогов! Поприветствуем их!
Все монеткинцы, конечно, захлопали, только не мы с Сиракузовыми.
— Ну, — язвительно сказала Вера, — а где ваши Сиракузовы?
— Сейчас, сейчас придут, — неуверенно ответили Сиракузовы.
— Вы же говорили, что они — первые, — не отставала Вера.
— Сейчас, сейчас придут, — продолжали твердить Сиракузовы.
Вера шепнула мне на ухо:
— Признавайся, подложил гвоздики?