Майя ван Вейдженен - Популярность. Дневник подростка-изгоя
– На тебе бусы… и свитер… и юбка… и чулки.
Это на самом деле колготки, но я не стану ее поправлять. У нее и так глаз уже дергается.
– Ну да, – говорю.
– Зачем? – почти хнычет она.
– Смеха ради! – этот ответ для меня уже как родной.
– Что за фигня, Майя, ты превратилась в даму!
– Не все «дамы» одеваются, как в пятидесятых, – возражаю я.
– Вот именно! Ты превратилась в старую даму! Очень, очень старую! Ты выглядишь как училка! Ты могла бы сойти за близнеца мисс Томпсон! Ее близнеца! Ты вообще понимаешь, насколько это опасно?
– Почему? Кто-то посмеется надо мной или затеет драку? – дразню я.
– И то, и то! – она выразительно сопит и качает головой. – Я… я тебя совсем не узнаю!
– Ох, Кензи, – улыбаюсь я, – и я по тебе скучала.
Пятница, 6 января– Ни за что не угадаешь, что я купила в Лувре! – говорит Кензи, вытаскивая из рюкзака увесистую книгу. – Здесь есть все картины, которые у них там висят. Вот, смотри, это «Мадонна в скалах» Леонардо да Винчи, – она переворачивает страницу. – И… ой, эту я помню! – говорит она. – Правда, я не понимаю, почему художник решил, что две голые женщины, щиплющие себя за грудь, будут кому-то интересны.
С ног до головы в стиле пятидесятых
– Что? – мисс Корбейл выходит в коридор. Она смотрит на меня и застывает на месте. Походит секунда, пока я не соображаю, почему у нее отвисла челюсть. Дело в моей одежде, не в картине. Сегодня я точно превзошла себя. На мне колготки, юбка хаки ниже колена, жемчуг, туфли-пилигримы, и самый шик: пастельно-желтый кардиган.
Я краснею, язык прилипает к небу, поэтому встревает Кензи:
– Скажите, ее можно спутать с учителем на замену?
– И не говори! Она выглядит профессиональнее, чем я.
О, это нехорошо. Я, получается, сделала скачок вниз по школьной шкале популярности. Учителя на замену у нас в самом-самом низу.
Воскресенье, 8 январяЯ встаю пораньше, чтобы собрать все нужное для похода в церковь. Бетти Корнелл говорит, что мы должны учиться самостоятельно следить за своими вещами, так что вчера я лично занималась стиркой. Мама в восторге. Единственный минус – я усадила отличный фиолетовый шерстяной свитер до размера Наталии. Что поделать, век живи, век учись.
Для сегодняшнего церковного дебюта я останавливаю свой выбор на темно-синем платье, шляпке, перчатках, жемчуге и клатче.
Городские власти были доведены до отчаяния видом юных леди, разгуливающих по городу в коротких шортиках и замаранных «дангери» (я посмотрела значение этого слова – кажется, это означает джинсы, но я не уверена). Осознаете вы это или нет, кое-что из так называемой «неформальной» одежды обладает способностью повышать кровяное давление взрослого человека до точки кипения. Ради всего святого, проявите немного жалости к окружающим и имейте гордость. Наденьте юбку, когда отправитесь в магазин.
– Дай угадаю. Ты участвуешь в спектакле, или что-то в этом роде? – спрашивает младший брат Итана, когда мы приходим в церковь.
– Нет, просто оделась так смеха ради.
Смеха ради. Этот ответ стал моим объяснением, моим девизом, моей шаблонной фразой. Я начинаю обожать эти слова.
– Угу, – говорит он.
Итан внимательно смотрит на меня, но совсем не так, как мне бы хотелось. Так на меня частенько смотрят в последнее время.
Я спрашиваю у него, который час.
– Не знаю… Но мне нравится твоя шляпа, – широко улыбается он мне.
– Спасибо, – отвечаю я, краснея и не заботясь о том, что это будет заметно под слоем пудры.
Теперь я действительно рада, что нацепила на голову это соломенное сооружение.
Вторник, 10 январяАвтобус сегодня сильно задержался, так что в школе мне первым делом приходится идти в учебную часть, отчитываться за опоздание. Заходит моя учительница по алгебре вместе с учительницей физкультуры. Они обсуждают какие-то тесты, но вдруг физкультурница странно смотрит на меня. Она будто она только что просмотрела одну из тех жутко жалостливых реклам приютов для животных.
Я натужно улыбаюсь, но она отворачивается. Странно.
Когда я собираюсь уходить из кабинета, она преграждает мне дорогу. Она выше меня сантиметров на тридцать, ее рыжие волосы заплетены в косы.
Физкультурница наклоняет ко мне и шепчет:
– Надеюсь, тебя не смутит, если я спрошу, какого размера ты носишь обувь?
– Простите?
– Я заметила, что туфли тебе великоваты. У меня есть ненужные, которые когда-то оставили в раздевалке после уроков.
Я опускаю взгляд на свои туфли-пилигримы. Снизу на меня таращатся пряжки. Я не понимаю, что она хочет сказать.
Мои туфли-пилигримы и колготки
– Нет, все нормально, я в порядке.
– Милая, тебе нечего стесняться. Можешь забрать туфли себе. Какой размер?
Вот черт! Она приняла меня за нищенку!
Мои щеки начинают полыхать, руки потеют. Я вытираю их об юбку.
Она закусывает нижнюю губу. Я слишком шокирована, чтобы хоть что-то сказать.
Наконец она вздыхает и качает головой.
– Я не хочу, чтобы расстраивалась из-за моего вопроса, понимаешь? Помогу, чем понадобится, дорогая.
Закрой рот, Майя, и не выпучивай глаза.
Но как бы мне ни было стыдно, я тронута таким участием и щедростью. Если кому-то когда-то понадобится пара ботинок, я надеюсь, на их пути попадется человек такой же широкой души, как она.
Но в этот момент я понимаю, что моя учительница алгебры и другие преподаватели слышали наш разговор. Так что ощущение ужаса тотчас же возвращается.
Среда, 11 январяМы с Кензи даже до конца не уверены, взаправду ли это безумие. Как такое возможно?
Мы только что стали свидетелями развенчания популярности Надии, участницы волейбольной команды.
Вот что мы знаем наверняка (если принять сплетни волейболисток за надежный источник информации):
• Надия вела себя, как последняя стерва;
• И все такие, типа, ну и пожалуйста, обиделись на нее, и все такое;
• Она перестала с нами тусоваться, и вдруг все так резко изменилось.
Нам с Кензи также удалось восстановить следующую цепочку событий: все началось с агрессивной, пронзительной музыки в ее плеере. Потом она стала общаться с Джозефиной и Флор, лидерами компании готок. Прощайте, обручи для волос с блестяшками – здравствуйте, крашеные черные волосы. Далее, она разорвала все связи с волейболистками. Это было официально. Назад она не вернется.
Самое странное во всем этом, что Надия даже разговаривает со мной и с Кензи. Улыбается нам. Десять дней назад она знать не желала о нашем существовании. Теперь она знает, как нас зовут.
Так что же это такое? Означает ли популярность, что тебе нужно быть «стервой» со всеми, кроме твоей компании? Если дела обстоят именно так, то хочу ли я быть популярной? Может, есть и другое определение популярности. Обязательно должно быть.
Четверг, 12 январяЯ так больше не могу. Мне нужно выяснить, что происходит с мистером Лоуренсом. Болеет ли он до сих пор? Так что я спрашиваю единственного человека, который не станет ходить вокруг да около. Моего библиотекаря.
– Мисс Корбейл, вам известно, что случилось с мистером Лоуренсом?
Сперва она избегает моего взгляда, но наконец отвечает.
– Он снова в больнице. Рак, четвертая стадия.
Мое сердце перестает биться, и весь мир как будто погружается в вакуум. Мои мысли болезненные и острые, как ножи. Я пересмотрела с мамой немало дешевых медицинских сериалов, так что понимаю, что происходит на четвертой стадии рака, любого. Я сажусь за компьютер, и, как и следовало ожидать, мои выводы подтверждаются.
Мистер Лоуренс умирает.
Остаток дня проходит как в тумане. Я не знаю точно, как дотянула до конца занятий. Кензи смотрит на меня недоуменно и спрашивает, что со мной. Я вкратце объясняю, она мягко извиняется и оставляет меня в покое.
Когда мама забирает меня из школы, я рассказываю ей, что происходит, и уже не могу сдерживать слез.
– Он умирает, – плачу я. – Умирает, и никто мне ничего не сказал.
Она гладит меня по спине и дает мне выплакаться.
– Мне так жаль, детка, – шепчет она. – Очень жаль. – Мы молчим какое-то время, потом она продолжает: – Солнышко, напиши ему письмо. Пусть он знает, какую роль играет в твоей жизни.
Когда мы добираемся домой, я устраиваюсь за столом и пишу часами. Это самое тяжелое, что мне когда-либо приходилось писать. Две жалкие странички для тех двух лет, что он был моим наставником, учителем, что он помогал мне раскрывать мою настоящую страсть. Две странички, чтобы сказать ему, что он помог мне найти себя.
Мама описывает мое состояние – «опустошенность».
