Леонид Жариков - Повесть о суровом друге
- Что же ты, хочешь за пятак свободу у царя купить? - послышался вдруг такой родной голос, что у меня перехватило дыхание. Из тысячи голосов я отличил бы этот хрипловатый голос. Кусты мешали мне увидеть отца, но я знал, что это был он.
А толстяк надрывался:
- Русский рабочий не готов к революции! Наша задача - организовать промышленные комитеты и воскресные школы. И не призыв к восстанию нужен, а петиция в Государственную думу с просьбой о правах для рабочих!
- Хватит! Мы в девятьсот пятом просили, и царь ответил пулями.
Мне хорошо было видно, что эти слова произнес механик Сиротка, и он даже встряхнул пустым рукавом ситцевой рубахи.
- Вот он, ответ царя на мою просьбу! Товарищи! - обратился он ко всем. - Меньшевики зовут нас к отступлению! Они защищают царя-тюремщика! Долой меньшевиков, изменников рабочего дела!
- До-лой! - поддержали Сиротку со всех концов балки.
- Пусть под рабочего не маскируется, меньшевик!
И началось! Шахтер Петя с Пастуховки, сидевший у самой штольни, шагах в трех от меня, вскочил и крикнул:
- Спихните его в ставок!
Шея толстяка налилась кровью, голова, похожая на кувалду, затряслась, и он визгливо закричал:
- Вы нам рта не закроете! (Никто ему и не закрывал рта, хотели только столкнуть.) Мы не меньше вас, большевиков, боремся за свободу...
Потеха была с этим толстым человечком. Его правильно прозвали меньшевиком, он и в самом деле был маленький - совсем карапуз, только живот большой.
Рабочие спихнули толстяка.
На его место поднялся дядя Митяй.
Ко мне долетели обрывки его речи:
- Вы, меньшевики, хуже врагов. Вы прикидываетесь друзьями рабочих и хотите отвлечь их от революции красивыми словами. Не выйдет! Ни в одной революции не побеждали словами. На пули царя нужно ответить пулями!..
Я раздумывал, что нам с Васькой делать: идти обратно по штольне страшно, оставаться тоже было опасно.
Мне почудилось, что где-то далеко-далеко тревожно лаял Полкан. Но это, конечно, показалось: слишком далеко отсюда была наша собака. Но вдруг сзади послышалось чавканье шагов, я обернулся: в темной глубине штольни блуждали огоньки.
- Кто это, Вась?
- Прячься.
Прятаться было некуда. Страх сковал тело. Я прижался к стене, затаившись между столбами подземной крепи. Донеслись приглушенные голоса. От близких огней на мокрых стенах задвигались тени.
Я не дышал. Кто подкрадывается к нам?
Какой-то человек прошел мимо меня, прислушался и зашептал, обернувшись:
- Ваше благородие, здесь они.
Я узнал слюнявого сыщика. Потом, крадучись, подошел пристав, осторожно выглянул из пещеры и прошептал стоявшим позади городовым:
- Приготовиться... Главарей хватать живьем!
В страхе я позабыл о Ваське и даже не видел, куда он делся. Вдруг я услышал рядом не то стон, не то мычанье, потом Васькин вскрик:
- Ой!
Пристав и городовые так и присели.
- Кто здесь? - прошипел пристав и стал торопливо шарить руками вокруг себя.
- Ой, ногу сломал! - изо всех сил закричал Васька.
- Молчи, скотина!
В свете огоньков я увидел, как Васька корчился, сидя на земле.
- Ой, спасите, больно! - вопил он.
Пристав зажал ему рот, но Васька вырвался и еще громче закричал.
В балке послышался треск сучьев и голос Пети-шахтера:
- Товарищи! Тревога!
- Чего стоите, болваны! - закричал на городовых пристав и, выхватив из кобуры револьвер, первым выскочил из штольни.
Из балки донеслись стрельба, крики, шум борьбы.
Васька схватил меня и, вытянув перед собой руку, чтобы не удариться о верхняк, кинулся в глубь штольни. Он уже не жаловался на ногу, значит, нарочно притворился...
Какой-то страшный день, ничего нельзя было понять...
6
Весть о том, что в Богодуховской балке полиция расстреляла рабочих, что многие убиты или ранены, разнеслась далеко по шахтерской степи. Рассказывали, что красный флаг пристав изорвал в клочья и что по всей балке валяются обрызганные кровью прокламации. Эту весть принесли те, кому удалось бежать.
Я не знал, что с отцом: уцелел он или убит. Я плакал у заводского забора, а Васька тянул меня искать отца. Но где его найдешь, если всюду творилось что-то немыслимое!
У завода волновались тысячные толпы рабочих. С соседних рудников прибежали углекопы, вооруженные обушками, кайлами и топорами, - пришли на помощь заводским.
Рабочие готовились к бою, сносили глыбы камня, столбы, вагонетки, листы железа, нагромождали одно на другое, и вырастала крепость. Сверху установили флаг - прибитую к палке чью-то рубашку в крови.
Рабочими командовал дядя Митяй. Это он укрепил на баррикаде красный флаг. Был тут и дядя Ван Ли, Алешин отец, и шахтер Петя. Потом мы увидели Анисима Ивановича. Взволнованный, он разъезжал на своей тележке возле крепости и показывал рабочим, как надо строить баррикады.
Мы с Васькой пригнулись, чтобы Анисим Иванович не заметил нас.
Вдруг из ближайшей улицы вылетел всадник, потанцевал верхом на коне и поднял саблю. На рысях выскочил эскадрон казаков с винтовками. В мягком фаэтоне наперед выехал сам городской голова генерал Шатохин, а с ним полицмейстер. Стоя на крыле фаэтона, полицмейстер зычно крикнул:
- Р-разой-дись!
Вслед за этим треснул винтовочный залп.
Дядя Митяй поднялся на баррикаду. Грозно прозвучал его голос:
- Товарищи! Отстоим право на жизнь! Долой Николая Кровавого!
Рабочие подняли камни, в толпе замелькали обушки. Скакавший впереди казаков молодой сотник в белых перчатках рывком вздыбил вороного коня и, обернувшись к всадникам, громко, нараспев, подал команду:
- Шашки вон! За мной марш, марш!
Молниями сверкнули выхваченные из ножен сабли. Казаки пригнулись к вытянутым шеям коней и поскакали на рабочих.
Навстречу полетели камни, обломки породы, куски железа.
Казачьи лошади заплясали: какая боком, какая выгнув дугой шею. Одна лошадь поднялась на дыбы и, всхрапывая и роняя розовую пену, перебирала ногами, точно отбивалась от урагана камней. Казаки ворвались в толпу и, вертя над головой саблями, топтали конями людей. Другие били рабочих плетками со свинцовыми шариками на концах, озверело, с маху стегали по плечам, по рукам, по спинам. Я видел, как шахтер Петя вцепился в храп серой лошади. Казак наотмашь сек его плетью по голове, но тот не отпускал ноздри лошади, пока она не упала на колени; казак нырнул через ее голову на землю.
Такое побоище шло вокруг, что страшно было смотреть.
На помощь казакам нагрянули жандармы. Механик Сиротка кричал:
- Товарищи, братья, бейте царских сатрапов! «Встава-ай, проклятьем заклейме-енный, весь мир голодных и ра-бо-ов!..»
Слюнявый сыщик кинулся к Сиротке с кирпичом, но шахтер Петя ударил сзади сыщика обушком по голове, и тот с разбегу ткнулся лбом в канаву, где прятались мы с Васькой. Из кармана сыщика выпала и покатилась в ров конфета, а сам он остался лежать с разбитой головой.
Человек двадцать жандармов пробивались сквозь толпу к недостроенной баррикаде, где развевался смоченный кровью флаг. Другие бросились к дяде Митяю, которого плотной стеной окружили рабочие. Вот жандармы схватили флаг и стали рвать его. Дядя Ван Ли бил их палкой, но она сломалась. Из толпы отделился рабочий, отбежал в сторону, расстегнул ворот рубашки, достал из-за пазухи красный лоскут и стал прикреплять его к обломанной палке. Казак с лошади ударил его плетью по лицу, и рабочий упал вместе с флагом.
Но тут какая-то барышня с зонтиком мигом сняла чехол, и в ее руках вместо зонтика затрепетал на ветру красный флаг.
Усатый городовой схватил барышню за косы и пригнул ее голову к земле, но рабочие подхватили зонтик-флаг, и он поплыл над головами, переходя из рук в руки.
В грохоте битвы дядя Митяй призывал рабочих не сдаваться, однако городовые прорвались к нему. Он отшвыривал их, но жандармы навалились кучей.
Я видел, как недалеко от нас какая-то женщина с растрепанными волосами подбежала к сотнику, который гарцевал на коне, рванула на груди кофточку и крикнула:
- На, мерзавец, стреляй в грудь, которой я младенца кормлю!
Жандармы, казаки и полиция теснили рабочих к воротам завода. Под напором людей ворота затрещали.
Толпа хлынула на завод, казаки - следом. Звуки битвы стали удаляться...
- Вот тебе и свадьба в заводе! - сказал Васька с обидой в голосе.
Все-таки мы нашли отца. Рабочие привели его, раненного, в котельную.
Отец был весь в крови. Он сидел на ящике, откинувшись к стене. Шахтер Петя и двое других рабочих перевязывали ему голову лоскутами.
Я громко заплакал, но отец не слышал меня. Закрыв глаза, он повторял, как в бреду:
- Не может быть, чтобы эта кровь прошла даром... Не может быть!..
