Кондратий Урманов - Зимние тропы
Уже сумерки заглянули в единственное окошко нашей лесной избушки, когда мы начали укладывать в мешки добытую пушнину. Хотелось зажечь лампу, но мы с Сергунькой не решались и ждали, когда скажут старшие. Наконец с укладкой все было покончено, и Матвей Северьянович, бросив два туго набитых мешка на нары, вздохнул:
— Вот и я готов… можно ужинать — и в путь.
Дядя Яков зажег лампу, присев к столу, удивленно посмотрел на друга:
— На ночь-то глядя? Кто нас гонит? Успеем еще ноги натешить…
— А что теперь день? С гулькин нос. Снег убродный, сколько за день пройдем? — закручивая цигарку, спросил Матвей Северьянович.
— Ничего, дойдем… Дома праздник будем встречать…
Мы с Сергунькой не могли решать этот вопрос и молчали. Несмотря на большое желание скорее попасть домой, нам не хотелось идти в ночь.
За ужином, на этот раз продолжавшемся недолго, Матвей Северьянович еще раз высказал желание отправиться в путь, но дядя Яков наотрез отказался:
— Не выдумывай, это тебе не по дороге идти… Собак зарежем по глубокому снегу и сами взмокнем… У «нодьи» захотелось напоследок поспать?
И Матвей Северьянович сдался:
— Ладно… Днем так днем… Я не против, а только ночку, и может, не одну, придется прихватить в дороге…
— Это другое дело, — согласился дядя Яков, — в дороге как в дороге… Покормите-ка, ребята, собак, им завтра придется крепко поработать…
Мы с Сергунькой бросились выполнять распоряжение дяди Якова, обрадованные тем, что так решился вопрос.
— Матвей Северьяныч двужильный, — сказал мне шепотом Сергунька. — Ему все нипочем — пурга, мороз — лишь бы идти…
— Мы с тобой тоже такие будем, когда столько поохотимся, как Матвей Северьяныч, — сказал я другу.
Четверка наших собак жила, как и мы, дружной семьей. Мой Мальчик был сыном Кучума, принадлежавшего дяде Якову, и Лыски — Матвея Северьяновича, только Буян Сергунькин был посторонним, вывезенным откуда-то с Енисейского севера. Собаки никогда не скандалили и спали все вместе в пристроенных сенях. Там же, у самой крыши, на полке, лежали два медвежьих окорока; Матвею Северьяновичу удалось, с помощью дяди Якова, убить медведя, тушу мы съели, а окорока решили увезти домой.
Покормив собак, мы вернулись в избу; старики уже спали на нарах, подстелив под себя медвежью шкуру.
В эту ночь я спал очень плохо, и она показалась мне бесконечной. Пока занимался промыслом, о доме почти не думал, а вот собрались в дорогу и — пошло-поехало: вспомнил мать, братишек, сестренку, вспомнил товарищей и почему-то подумал, что я стал старше их, возмужал за эти два месяца. Перед утром я крепко уснул, но тут же вскочил от окрика Матвея Северьяновича:
— Вставать пора!..
Все уже были на ногах: я заторопился и, кое-как навернув портянки, сунул ноги в пимы.
— Так дело не пойдет, Митя, — сказал бригадир, — дорога дальняя, натрешь ноги, что мы с тобой будем делать? Переобуйся как следует…
Пришлось согласиться, я еще не бывал в походах и не знал многого, что необходимо промысловику.
На рассвете мы хорошо позавтракали и, увязав все добро на четырех нарточках, тронулись в путь.
В избушке мы оставили немного муки в берестяном туеске, пару тушек белок, горсть соли и коробку спичек.
— Мало ли случаев бывает с нашим братом охотником, — говорил Матвей Северьянович. — Выбьется человек из сил — вот и скажет нам спасибо…
Сразу же от избушки бригадир пошел первым, за ним — дядя Яков. Их широкие лыжи прокладывали путь не только для нас, идущих сзади, но и нарты не грузли, и собаки в упряжках шли легко.
День был безветренный, но морозный. Позади оставалась гряда Буйлюктавских гор с их лысой вершиной, курившейся при свете солнца серебряной изморозью, впереди — нам предстояло пересечь довольно высокий перевал. Я оглянулся на избушку, она уже спряталась за деревьями.
Бригадир прокладывал наш путь через увалы и пади, — он был на десяток километров короче того, каким мы ехали на промысел. Идти в сосняке было легче, чем в ельнике, широкие кроны сосен местами так переплетались, что задерживали весь снег на своих ветвях, и мы шли, как под крышей. По-другому чувствовали мы себя в ельнике. Тут и снег был глубокий, и ветки загораживали путь, и снег попадал за воротник.
Несмотря на ранний час, в лесу уже просыпались постоянные обитатели: где-то звонко стучал дятел по сухому дереву, свистел снегирь, неприятно кричала кедровка, видимо, досадуя, что в этой тайге не растут кедры. Иногда я замечал, как, перелетев с дерева на дерево, сердилась белка, нервно подергивая пушистым хвостом. Она не ушла бы от меня, если бы… Но задерживаться нельзя было ни на минуту. Матвей Северьянович частенько поглядывал на нас и покрикивал:
— Веселей, друзья, скоро поднимемся на перевал…
Сергунька шел последним, и я часто слышал не то досаду, не то восхищение нашим бригадиром:
— Вот двужильный!
Наконец перевал был побежден.
— Передышка! — крикнул Матвей Северьянович так, что с соседней сосны сорвалась белка и, забравшись на другое дерево, задержалась на конце большой ветки. Я быстро сдернул с плеча винтовку и, припав к нартам, выстрелил. Белка вздрогнула, качнула головой вперед, на мгновение зацепилась лапками, но сейчас же оторвалась и дымчатым комочком упала в снег.
— Молодец, Митя, — похвалил меня дядя Яков. — Охотник из тебя получится неплохой, в отца пойдешь… — больше я не слышал, о чем говорили старшие, сорвался и побежал за добычей.
Пуля пробила головку белки выше глаза. Меня всегда радовали меткие выстрелы, и я никогда не спешил стрелять. Постепенно это стало входить в привычку, но до уверенного выстрела мне было еще далеко.
Разглядывая белку, Матвей Северьянович тоже похвалил:
— Хороший выстрел… Придется быть на войне, бей супостатов в глаз, самая верная точка…
— Следующая очередь моя, — сказал Сергунька.
Матвей Северьянович и дядя Яков присели на нарты закурить, а мы с Сергунькой стали рассматривать горы и намечать путь, по которому пойдем.
Пока мы поднимались на перевал, солнце уже взошло, и теперь от яркого света и белизны снега ломило глаза. Отсюда, с вершины перевала, хорошо был виден дугообразный хребет Буйлюктау, начинающийся где-то на севере, закрывающий собой восток и заканчивающийся на юге высокой горой Синюхой. Сейчас в снежной дали она чуть виднеется, как белое, остроконечное облако. Там, за Синюхой, наше родное село Подгорное. Конечно, мы с Сергунькой не могли увидеть наше Подгорное, оно было еще очень далеко, но нам хотелось скорее попасть домой, и мы долго, прикрыв глаза ладошкой, смотрели в ту сторону.
Два месяца мы прожили в тайге, неплохо прожили; такая охота — испытание всем твоим способностям и твоей воле. За это время каждый из нас, особенно мы с Сергунькой, пережили немало. Пойдешь осмотреть ловушки, попадешь на след лисы или другого зверя и начинаешь петлять, а когда хватишься — ночь накрывает. Куда деваться? До избушки далеко. Хорошо, если поблизости окажется один из шалашей, которые мы построили «на всякий случай», как говорил Матвей Северьянович. В нем неплохо можно переночевать, поддерживая костер у входа. Но чаще всего приходилось разгребать снег, долго жечь дрова, потом на этом месте готовить себе постель из пихтовых или еловых лап. Ничего, спали. А вот теперь хочется домой, в круг семьи и близких.
Глядя на волнистое хвойное море, Сергунька сказал:
— Поныряем мы… по этим увалам да падям…
Я промолчал, потому что Матвей Северьянович заранее говорил:
— Путь не легкий, ремешки придется потуже затянуть…
Я полюбил этого сурового человека, воспитавшего в нас чувство дружбы.
В пути мне пришлось подметить и такое явление: стоило бригадиру подняться, как сейчас же поднимались не только мы, но и собаки.
Без лишних слов Матвей Северьялович двинул лыжи под уклон, и весь наш караван тронулся за ним. Спускаться приходилось больше зигзагами, иначе нарты набегали на собак и били по ногам. Такие спуски были не менее трудными, чем подъемы.
Весь день для нас с Сергунькой был полон незабываемых впечатлений. Мы всем интересовались, все примечали, словно завтра собирались снова идти этим путем на охоту. Но к вечеру все как-то примелькалось, стало безразличным — хотелось отдохнуть. А Матвей Северьянович и дядя Яков менялись местами и все шли и шли вперед.
Уже солнышко скрылось за высокими деревьями и тайгу начала заливать вечерняя синева, когда мы спустились в глубокую падь, спустились и засели. Черной стеной встал перед нами густой, непроходимый кустарник. Мы кидались вправо, влево, но везде было одно и то же.
Стало темнеть, когда Матвей Северьянович, остановившись у большой черемухи, сказал дяде Якову:
— Придется, видно, ночевать здесь, а то измотаемся без толку… Завтра найдем проход…
