Кондратий Урманов - Зимние тропы
— Мяу-у-у!..
— Вася!.. Мохнатый!.. Серый!.. Бродяга!.. Ну, иди же ко мне, — говорю я, но странно, не слышу своего голоса, хочу протянуть к нему руки и не могу их поднять. А кот приближается, я уже вижу его широкий лоб с большими зелеными глазами, короткие уши и пушистую серую шубу: он мгновенно вырастает в огромное животное и ложится мне на грудь.
— Пришел, Вася, пришел, Мохнатый… Ну, вот и хорошо! Теперь ты будешь жить у меня, на охоту будем вместе ходить… только не зимой. Ты ведь боишься зимы?..
Мохнатый мурлычет как-то сердито. Может быть, он рассказывает о страшных, долгих и холодных зимних ночах и обижается на дедушку Акима Ивановича за то, что он бросил его одного в этом лесу. Потом я чувствую, как больно начинают впиваться его когти в мою грудь.
— Мохнатый, мне же больно! — кричу я и резким движением хочу сбросить его с себя и… просыпаюсь.
Я лежал, как привязанный к нарам. Никакого кота на мне не было. Это сон. В груди болело, руки и ноги настолько закоченели, что я не в силах был ими двинуть. И опять, как у избушки, я услышал леденящее:
— Сдавайся!..
— Нет, не сдамся!.. — и резким рывком приподнимаюсь на нарах.
Лунный свет лежит квадратиками на полу и ярко освещает приготовленные дрова. В будке настолько холодно, что воздух, как игольчатый лед, входит в мои легкие, причиняя острую боль. Я хочу соскочить с нар, чтобы скорее растопить печку, согреться, но резкая боль в коленях не позволяет мне встать, а пальцы рук не двигаются и потеряли чувствительность. Я перепугался. Что это — конец?
Я представил себя окоченевшим. Уходя из города, я никому не сказал, куда пойду, и меня, навеки уснувшего, найдут только пахари весной. Кому нужно заглядывать в будку, находящуюся в двадцати километрах от города, в глубокой впадине, куда зимой нет никаких дорог?..
Придвинувшись на край нар, я начинаю болтать ногами и выделывать руками всевозможные фигуры. Вместе с участившимися ударами сердца по рукам и ногам задвигались острые иголки. Боль была невыносима, и я не на шутку стонал.
Сколько времени продолжалась эта мука, не знаю, но, наконец, я почувствовал, что могу встать на ноги. Я соскочил с нар и, не удержавшись, упал. На коленях подполз к печке, с большим трудом наложил в нее дров, а зажечь спичку не могу, пальцы не слушаются. Спички в коробке обыкновенные, а вот взять одну из них — никак не удается.
Наконец с помощью зубов я зажег спичку, дрова запылали, и будка начала наполняться теплом. Тут я пережил последнюю и самую острую боль в пальцах. Я метался из стороны в сторону, махая руками, а боль усиливалась. Я выскочил из будки и запустил пальцы в снег. Так меня учила мать в далеком детстве. Боль как будто стала утихать, но стоило мне вернуться в тепло, как она снова начиналась. Я сел у печки и опустил пальцы в холодный, покрывшийся льдом чай и так держал, пока боль совсем не прекратилась.
Теперь я имел возможность закурить и посмотреть на часы. Была полночь, всего только полночь, и до рассвета оставалось еще полных восемь часов.
В моей хижине потеплело. Я выплеснул из котелка воду, набрал чистого снега и поставил на печку. Нары больше не тянули к себе. Я смотрел на них, как на гроб, как на западню смерти, и решил на ногах встретить утро.
А желанное утро было далеко. Я все время топил печку, выходил слушать ночные звуки леса, часто и долго смотрел на освещенные луною березовые колки и поля, надеясь увидеть гуляющего зайчишку или хитрую лису, пробирающуюся по его следу. Когда сон начинал наваливаться на меня, я говорил:
— Шалишь, теперь я тебе не поддамся!..
Чтобы не уснуть, я пел песни и долго-долго рассказывал сказку о коте Ваське, брошенном в лесу, и его мытарствах в продолжение всей зимы, как будто вокруг меня сидели дети.
…Перед рассветом я вышел из избушки и в отдалении услышал звон топора. Я был несказанно обрадован, словно ко мне подошел человек и пожал руку. Я был не одинок в этом мертвящем покое зимней ночи. Мир наполнялся движением, тихая ночь уступала место деятельному бодрому утру.
Я быстро стал готовиться к утренней заре. Еще осенью, охотясь в этих местах, я построил недалеко от избушки три шалаша. Один из них был над глубоким логом, два других — в березовых колках, среди пашен. Нужно было решать — какой из них занять в это утро.
Если бы я не гонялся за лисой, я пришел бы сюда перед заходом солнца, «уложил бы спать косачей», а там, где они ночевали, — самое верное место.
Я выпил утреннюю чашку чаю, чтобы теплее было сидеть в шалаше, собрался и нетерпеливо поглядывал на часы. Мороз был такой же, как вчера, и просидеть в шалаше без движения лишний час — нелегко, и все же уговорить себя не мог. Перебравшись через застывший и заваленный снегом ручей, я поднялся на пригорок и подошел к логу. Мой осенний шалаш сохранился, и даже подчучельники стояли под той же березой, на которую я ставил чучела. Взглянув на лог, я решил, что птицы могли ночевать только здесь, но никак не в поле, где мало снега.
Я поставил чучела и долго еще топтался на месте, чтобы не замерзнуть. В лесу было бы совсем тихо, если бы не стук топора, доносившийся издалека. Наконец в логу проснулись чечетки, застрекотали сороки, принялся за работу дятел.
— Значит, скоро утро, — говорю я себе и прячусь в шалаш.
Долго и пристально вглядываюсь в глубину лога, надеюсь увидеть подъем первого косача на дерево, но замечаю его уже качающимся на ветке березы. Вскоре он снялся и направился ко мне. Я не дал ему сесть, и он рухнул почти к самому шалашу.
Друг за другом прогремели мои пять выстрелов. Вдали по логу на большой раскидистой березе табунились проснувшиеся косачи, но ко мне не летели. Мороз давал себя знать, и когда табун улетел на кормежку, я снял чучела и пошел к стану.
В будке за чаем я вспомнил про кота. Отправляясь домой, мне захотелось еще раз позвать его, может быть, днем он подойдет ко мне; нужно было также проверить: съел ли он хлеб, оставленный мною вчера на верхнем бревне избушки? Свежие следы вели от избушки к навесу. Там я обнаружил несколько перышек чечетки и объеденный хвост сороки. Значит, Васька не только спит, но и промышляет. Хлеба тоже не оказалось ни на бревне, ни на снегу.
Все мои новые попытки вызвать кота не привели ни к чему. Я постоял, покурил и повернул лыжи к городу.
Взбираясь на пригорок, я поднял зайца и удачным выстрелом опрокинул его. На моей охотничьей совести черным пятном лежала подраненная лисица. Настоящий охотник не оставил бы ее на съедение волкам. Очень хотелось обшарить Большой лог, где укрылась лиса, но… мне в ночь надо было быть на работе.
…Вдали в синей дымке уже были видны неясные очертания города.
По пути я зашел в совхозный выселок и рассказал ребятам о забытом коте Ваське. Я так и назвал его — Васька.
— Как только потеплеет, мы за ним сходим… — обещали ребята.
— Обязательцо сходите… — и, зная детское сердце, добавил: — Одному-то ему там страшно: ночью волки ходят, лиса его манит к себе: «Милый Васенька, пойдем со мной на охоту, ты будешь птичек ловить, а я мышей… Хорошо заживем…» А Вася сидит на чердаке и отвечает: «Проваливай, кумушка, я как-нибудь и без тебя проживу…» Такой умный котище!..
Ребята засмеялись и по засверкавшим глазам я понял — обещание свое они выполнят.
В город я возвращался победителем…
ПЕРВАЯ ДОБЫЧА
Никто не заметил, когда в охотничьем клубе появился маленький Андрюша Надымов. По вторникам и пятницам в клубе собиралось много народа.
Андрюша присаживался где-нибудь возле группы стариков и жадно слушал их рассказы об охоте, не пропуская ни слова.
А старикам-охотникам было о чем вспомнить. Они говорили об охоте на зайцев, на косачей, на волков и лисиц, говорили о разных мелких зверушках, о капканном лове и многом-многом другом, что трудно было сразу понять и запомнить. Молодежь вспоминала о чудесных весенних зорях, об охоте на уток, гусей, О таежных походах и экскурсиях по большой системе приобских озер.
Эти клубные разговоры настолько волновали Андрюшу, что он часто во сне видел себя охотником, бродил по лесу с ружьем, плавал по озерам на лодках и даже поднимался в воздух, ухватившись за длинные лапы журавля.
В клубе была небольшая библиотека, и Андрюше самому захотелось почитать обо всем, о чем с таким интересом говорят старые и молодые охотники. Старичок-библиотекарь постоянно сидел у маленького столика, возле шкафа, перебирал и выдавал книги. К нему часто обращались с вопросами, он обстоятельно объяснял, потом доставал книгу и подавал охотнику.
— Вот почитайте эту — полезно… — говорил он наставительно.
Андрюша уже привык к обстановке и как-то вечером подошел к библиотекарю:
— Дедушка, а мне можно взять на дом книжечку про охоту на косачей?
Библиотекарь посмотрел на него поверх очков, смерил с ног до головы, как бы удивляясь: откуда мог взяться такой, и спросил:
